Рассказ-быль
В один из осенних петербургских вечеров 1870 года в Мариинском театре давали оперу Глинки “Жизнь за царя”. В пятом ряду партера сидел известный журналист, писатель и инженер Аркадий Васильевич Эвальд. Первый акт закончился, объявили антракт и зрители, занимавшие места у сцены, встали и принялись, как тогда говорили, “лорнировать” зал. В свою очередь Аркадий Васильевич стал оглядывать любопытствующих и к своему удивлению, смешанному с удовольствием, узнал среди них Туркестанского генерал-губернатора Константина Петровича фон Кауфмана. Эвальд улыбаясь подошёл к нему и старые знакомые обменялся дружеским рукопожатием.
- Как я рад вас видеть, генерал. Давно ль вы в Петербурге?
- Да, вот уж третья неделя пошла.
- Простите Константин Петрович, я очевидно просмотрел сообщение о вашем приезде, не то бы непременно к вам заехал. Надеюсь, вы не завтра отправляетесь обратно?
- Приехать сюда из Ташкента, - засмеялся Кауфман, - это не то, что из Царского Села. Я пробуду здесь по крайней мере три месяца, если не больше. Очень рад, что мы с вами столкнулись, так, как в эти дни я думал о вас и даже хотел послать за справкой в адресный стол. У меня к вам просьба, Аркадий Васильевич, и я надеюсь, что вы мне не откажете её исполнить.
- Если это в моих силах, считайте, что она уже исполнена, ну, а если нет, то… будет исполнена.
Этот ответ, отсылающий к известному диалогу Марии-Антуанетты и французского министра финансов Д’Колонна по поводу покупки бриллиантового ожерелья, рассмешил Кауфмана и он, пожав руку собеседнику, сказал:
- Здесь о деле говорить неудобно, да и мало времени. Вас не очень затруднит заехать ко мне завтра утром?
- В котором часу прикажете?
- Часу в десятом… Это удобно для вас?
- О, хоть бы и ночью. Константин Петрович, знайте, что всегда и во всякое время, можете располагать мной.
- Благодарю, мой друг. Так завтра я буду вас ждать.
Вечером, Аркадий Васильевич, плотно поужинав и расположившись в мягком кресле предался воспоминаниям. Память перенесла его в далёкий 1855 год, когда он, 20-летний юноша, только-только окончивший Николаевское инженерное училище был направлен в гренадёрский полк недавно сформированный в Новгороде. Это была время Крымской войны и в задачу полка входила защита балтийского побережья от возможной высадки англо-французского десанта. А поскольку в связи с военными действиями в Крыму ощущался огромный недостаток в офицерах, то юного Эвальда уже через год назначили ротным командиром. Правда, непосредственный начальник Аркадия просил командование прислать ему более опытного офицера, но глава инженерного штаба генерал-майор Кауфман Константин Петрович, тем не менее утвердил Эвальда командиром 4-й роты. Через некоторое время юноша решил съездить в Петербург, повидаться с товарищами по училищу. Встреча, как водится, закончилась в ресторане – надо же было спрыснуть командирскую должность – и Аркадий прокутил все деньги, взятые с собой. Что делать? И тут один из товарищей посоветовал ему обратиться за помощью к Кауфману. Делать нечего, после недолгих колебаний Эвальд, с повинной головой, отправился к Инженерному замку, где в одном из ближайших павильонов квартировал начальник штаба.
К удивлению молодого офицера, Константин Петрович принял его незамедлительно. Представившись генералу Аркадий сказал:
- Прежде всего, ваше превосходительство, позвольте поблагодарить вас за утверждение меня командиром роты…
- Ах, да, помню! – перебил его Кауфман. - Ну, какой же вы будете ротный командир, когда у вас едва усы пробиваются. Справитесь ли?
- Постараюсь, ваше превосходительство.
- А рота большая у вас?
- Триста человек…
- Ого! Дел много будет. Надеюсь оправдаете моё решение.
Юноша лишь молча поклонился.
- Что-нибудь ещё? – Заканчивая разговор спросил Кауфман.
Весь покрывшись краской, с трудом подбирая слова, Эвальд рассказал о драматической ситуации, в которую попал и попросил выдать ему в счёт жалованья пятьдесят рублей из штабной кассы.
Константин Петрович добродушно рассмеялся и положив руку на эполет молодого офицера, сказал:
- Ну, вот, первый блин, да и комом! Но у меня, мой друг, в штабе никаких сумм нет. Ведь мы хозяйственными делами не занимаемся. А вы никак иначе не можете обойтись?
- У меня, ваше превосходительство, здесь никого нет у кого я мог бы одолжить.
- Гм! Дело скверное… Ну, что-ж, разве выручить вас? Я вам дам из своих собственных денег, а вернувшись в Новгород вы мне их вышлите или сами завезёте, когда в другой раз будете в Петербурге. Вы ведь окончили Инженерное училище, так, что у нас с вами одна alma mater и должны друг друга выручать
Произнеся эти слова, генерал прошёл в кабинет, достал деньги из ящика письменного стола и вернувшись протянул их Эвальду.
- Прикажете написать расписку, ваше превосходительство? - спросил Аркадий.
- Полноте. Какие тут расписки между товарищами. Отдадите, когда у вас будут деньги.
К. П. фон Кауфман. Гравюра из книги “Портреты лиц, отличившихся заслугами и командовавших действующими частями на войне 1853-1856 г.”. Спб., 1858-1861 г., и А. В. Эвальд, “Всемирная иллюстрация”, № 520, 1878 г.
Весь путь до Новгорода Аркадия не покидали горькие мысли: “В каком же дурном свете выставил я себя перед генералом. - Думал юноша. – Получается командир роты способен прокутить все деньги, что имеет в кармане. Значит, способен растратить и казённые. Такой вывод непременно сделал бы другой, не столь добродушный начальник. На месте Кауфмана, он непременно лишил бы меня командования. Даже не в виде наказания, а из предосторожности, поскольку нельзя доверять такому безответственному человеку”.
Уже много времени спустя, близко сойдясь с Константином Петровичем, Эвальд напомнил ему тот случай и Кауфман объяснил, что та отвага с какой юный офицер явился к нему и полная откровенность заставили его поверить, что перед ним не злонамеренный транжира и мот, а молодой, неопытный, но очень порядочный офицер, и что этот случай послужит уроком в его дальнейшей жизни.
Вернувшись в свою часть Эвальд сразу же доложил обо всём своему командиру Гудим-Левковичу. Тот пожурив своего подчинённого, посоветовал ему как можно скорее вернуть долг. Через неделю, положив пятьдесят рублей в незапечатанный конверт, Аркадий вновь отправился в Петербург.
Однако на этот раз Константина Петровича дома не было, о чём сообщила, открывшая дверь горничная.
Времени дожидаться у юноши не было и он, запечатав конверт, передал его горничной, попросив её передать генералу от поручика Эвальда.
Однако по возвращении в Новгород Аркадия охватили сомнения: горничная могла переврать его фамилию, а он никакой надписи на конверте не сделал. Пришлось через какое-то время ехать в третий раз. На этот раз Кауфман был на месте и Эвальд застал его беседующим с каким-то кавалерийским генералом.
- Что прикажите молодой человек? - спросил Константин Петрович, в ответ на поклон Аркадия. – Подойдите сюда.
- Ваше превосходительство, если помните, вы были так добры, что ссудили меня деньгами. Неделю назад я передал вашей горничной конверт с этой суммой, а теперь заехал, чтобы поблагодарить за оказанную мне услугу.
Едва дослушав, Кауфман стал хохотать, а затем обращаясь к стоящему рядом генералу, сказал:
- Ну, что прикажете делать с этой молодёжью? Возвращаюсь я однажды домой, и горничная подаёт мне конверт с деньгами, без всякой надписи – кому, от кого? Говорит только, в конверте пятьдесят рублей, которые привёз какой-то офицер, фамилию которого она забыла. А я, в свою очередь, совершенно запамятовал, что дал в долг вот этому молодому человеку. Как ни ломал голову, ничего не мог придумать, откуда он, этот конверт, и зачем. Решил спрятать, не распечатывая пока не разъяснится. Вот он, извольте.
С этими словами, Кауфман прошёл в кабинет и вернулся оттуда со злополучным конвертом.
- Как видите, он совершенно целый. Как же вы не догадались хоть два слова написать в объяснение.
- Виноват, ваше превосходительство. – отвечал сконфуженный поручик. - Я хотел лично передать, но не застал вас дома…
- Ну-ну, Бог с вами, - перебил Константин Петрович, - хорошо, что всё объяснилось.
С этими словами он дружески протянул Аркадию руку, и они расстались в самых дружеских чувствах.
Вот при каких обстоятельствах состоялось знакомство этих людей, которые, несмотря на разницу в возрасте и общественном положении, стали по-настоящему дружны.
Отношения эти ещё более укрепились, когда Аркадий Васильевич в 1861 году вышел в отставку и главная преграда к более тесному сближению – воинская субординация - рухнула. Константин Петрович продолжил карьеру военного и государственного деятеля, а Эвальд выбрал себе другую стезю. Тем не менее их жизненные дороги, к обоюдному удовольствию время от времени пересекались, и тогда эти двое людей непременно встречались, получая от общения друг с другом истинное удовольствие.
Выйдя в отставку от военной службы, Аркадий Васильевич занялся журналистикой и литературным трудом, не забывая при этом о своей основной специальности инженера. Пробовать перо Эвальд начал ещё в армии опубликовав в 1854 году в газете «Санкт-Петербургские ведомости» очерк «Союзники у Ревеля» о попытке английской эскадры подойти к Санкт-Петербургу. Несомненно, в основу очерка лёг личный опыт автора. В 1861 году Эвальд отправляется в Италию внештатным корреспондентом всё той же газеты «Санкт-Петербургские ведомости». Результатом поездки стала серия репортажей о Гарибальдийском движении. После возвращения из Италии в Санкт-Петербург, Аркадий Васильевич сотрудничает с целым рядом отечественных журналов и газет, пробует себя в издательской деятельности, пишет исторические романы и, конечно же, занимается изобретательством. Так, в 1863 году в статье «О воздухоплавании» напечатанной в столичной газете «Голос» Эвальд первым в России предложил идею летательного аппарата тяжелее воздуха. Его он назвал «самолёт» - термин, который используется нами и по сей день. В статье, один из пионеров русской авиации, упомянул также свои опыты с моделью такого аппарата, которые он проводил в 1861 году в итальянском городе Флоренция. В 1886 году Аркадий Васильевич построил модель самолёта с ракетным (реактивным) двигателем, явившимся первым в России образцом самолёта такого типа.
Живо интересовался развитием науки и Константин Петрович. И встречаясь, два товарища непременно обсуждали прогресс, достигнутый учёными и инженерами в этой области. Однажды речь зашла о том, какой громадный переворот совершили в человеческой жизни железные дороги и пароходы.
- А что будет, Константин Петрович, увлечённо говорил Эвальд, - когда изобретут подводные суда и летательные аппараты? Ведь тогда вся наша жизнь совершенно переменится, и намного сильнее, чем её изменили стальные рельсы и паровые двигатели.
- А знаете, - живо откликнулся Кауфман, - ведь это время совсем недалеко.
- Вы думаете?
- Да, я уже плавал на подводной лодке.
- Может ли быть?
- Уверяю вас. Вы может быть слышали о подводном аппарате, изобретённом Александровским?
- Как же. Я даже знаком с Иваном Фёдоровичем.
- Ну так вот, когда на средства морского министерства была построена эта лодка, и надо было её испытать, то я имел возможность плавать в ней.
- Ну, право же Константин Петрович, я не поверил бы этому, если бы вы сами мне не рассказали.
Здесь, дорогой читатель, давайте покинем на время кабинет, где происходит эта увлекательная беседа двух выдающихся инженеров, чтобы немного рассказать об удивительном человеке, стоящим у истоков появления в России подводного флота – Иване Фёдоровиче Александровском.
И. Ф. Александровский. Фотопортрет неизвестного мастера
Будущий конструктор подводной лодки и торпедного оружия, появился на свет в 1817 году в городе Митава Курляндской губернии. Окончив петербургскую Императорскую академию художеств, где рисованию обучался у самого Карла Брюллова, Иван Федорович отправился на Кавказскую войну в качестве армейского художника – предтечи современного военного фотографа. В задачу Александровского входило зарисовывать для военного командования особенности местности, фактически совмещая функции военного топографа и разведчика. А как только появилась фотография Иван Фёдорович стал с увлечением заниматься этим новым искусством. Здесь он добивается огромных успехов Одним из сенсационных снимков Александровского стала фотография имама Шамиля, сделанная сразу после его сдачи в плен.
Талант фотохудожника быстро принёс Ивану Фёдоровичу имя и финансовую обеспеченность: он открывает, - сразу ставший модным, - салон «Заведение фотографических портретов» на Невском проспекте в Петербурге и становится официальным фотографом Императорской семьи. Была, однако, у модного петербургского фотохудожника ещё одна страсть – тяга к изобретательству. В 1852 году Александровский сконструировал первый в мире аппарат для получения стереофотографий. И вот однажды, изучая пневматический затвор фотоаппарата, в голову ему пришла идея как использовать силу сжатого воздуха для создания двигателя. А будучи к тому же русским патриотом, он решил противопоставить “владычице морей” Британии, новое, невидимое для кораблей противника оружие – подводную лодку с механическим приводом, оснащённую самодвижущимися снарядами (торпедами). Пять лет ушло у изобретателя, на то чтобы создать первый пневматический двигатель, который он назвал “духовой самокат”.
В мае 1862 года, Александровский попытался привлечь внимание к своему подводному аппарату Морское министерство, однако, там изобретателя проигнорировали. Прошёл ещё один год и, о, удача, проектом заинтересовался лично император Александр II. Тут уже министерству деваться было некуда и в июле 1863 года начались работы по производству опытного образца. Только вот производить было негде, поскольку в России того времени… не было ни одного завода способного выполнить эту задачу. И производство было перенесено в … Англию, в самое логово предполагаемого противника. Самое смешное, что проект был строго секретный. К июню 1865 года первая русская подводная лодка была построена. Она получилась весьма большой – 33 метра в длину. Аналогов её в мире на тот момент не было. Экипаж состоял из 23 человек, а командиром первой отечественной субмарины назначается внук прославленного мореплавателя лейтенант Павел Павлович Крузенштерн.
Командир первой отечественной подводной лодки П. П. Крузенштерн. Рисунок из книги Норденшельда. “Путешествие вокруг Европы и Азии на пароходе “Вега” в 1878—1880 гг.” Ч. 1. Спб, Валлениус, 1881
Пока шла подготовка к испытаниям наступила ненастная балтийская осень и мероприятие перенесли на следующий год. Опытное погружение лодки произошло в июне 1866 года на юго-западном берегу Васильевского острова, практически в самом центре Петербурга. Вероятнее всего, именно тогда в этих испытаниях принял участие Константин Петрович. Всё прошло удачно, и Александровский за свои заслуги награждается орденом св. Владимира 3-й степени и денежной премией в пятьдесят тысяч рублей. То, что изобретатель потратил на создание лодки много-много больше своих собственных денег министерство не волновало. Более того морские чиновники, вдохновлённые первоначальным успехом, заставили Ивана Фёдоровича произвести недопустимо глубокое погружение, и лодка затонула. Обошлось без жертв, но денег на подъём субмарины выделять никто не хотел, предоставив это самому Александровскому. Отказалось министерство финансировать и работу над никому тогда неведомым оружием – торпедами, также изобретённым русским самородком. Как говорится, нет пророка в своём отечестве, и пока русский изобретатель тратил время и собственные средства чтобы поднять своё детище со дна морского, на сцене появился англичанин Роберт Уайтхед и предложил свой вариант торпеды.
Роберт Уайтхед на испытании своего самоходного снаряда, 1875 г. Фото неизвестного мастера
Во второй половине 70-х годов XIX века Россия готовилась к войне с Турцией, и поскольку кроме сухопутных военных операций предполагались речные и морские сражения, то Морское министерство решило использовать в них новое оружие – подводные морские снаряды. Нужно было решить кому, в этом вопросе, отдать предпочтение: выделить деньги на проект Александровского, либо купить «самодвижущиеся мины» у англичан. Отечественного конструктора поддержал лично управляющий министерством Николай Карлович Краббе. “Господа, - cказал он на совещании, посвящённому этому вопросу, - я всегда старался поддерживать русский труд и русские изобретения, а вы? За какую-нибудь трубку, придуманную иностранцем, готовы дать сотни тысяч… Обратите внимание, что Александровский не имеет в своем распоряжении никаких механических предприятий, устройте механическую мастерскую для изготовления торпеды, и я уверен, что Александровский построит торпедо не хуже Уайтхеда». Но, к сожалению для Ивана Фёдоровича, Краббе вскоре оставил свой пост по болезни, а новый министр – С. С. Лесовский, - отдал предпочтение британцу.
Снаряды Уайтхеда были закуплены и уже в январе 1878 года, русские катера «Синоп» и «Чесма» с их помощью пустили ко дну турецкую канонерку «Интибах». Это было первое в мировой истории применение торпедного оружия, а командовал столь успешной операцией, прославленный впоследствии адмирал Степан Осипович Макаров.
Но, вернёмся, дорогой читатель, в кабинет Константина Петровича фон Кауфмана, где мы оставили двух инженеров за любопытнейшей беседой о научно-техническом прогрессе.
- Да, вот так Аркадий Васильевич, подобно сказочному Садко побывал я на дне морском. И, знаете, я с удовольствием поднялся бы и в воздух, но, к сожалению, нет ещё такого инструмента… Вы, кажется, занимаетесь воздухоплаванием?
- Занимаюсь.
- А как именно?
- Читаю всё, что возможно, и пробую иногда проектировать. Делаю даже маленькие опыты.
- Можете мне показать какие-нибудь ваши работы?
- Есть у меня один проект управляемого аэростата, но только я сам считаю его неосуществимым.
- Почему же?
- Во-первых, потому, что его исполнение требует больших денег, которых никогда не смогу достать, а во-вторых, это аэростат, а всякие аэростаты не могут служить практическим целям.
- И всё же, покажите мне свой проект.
- Извольте.
Тут нужно сказать, что разговор этот происходил в то время, когда ещё не было аэростатов, сконструированных французскими инженерами: Дюпюи де Лома, Ренаром, Крабсом и другими.
На следующее утро Эвальд принёс чертежи своего аппарата Кауфману и дал подробное разъяснение.
- Вы знаете, Аркадий Васильевич, - подумав сказал Кауфман, - мне кажется, что это можно будет осуществить. Давайте вот что сделаем, я сейчас должен ехать к военному министру, поедемте-ка вы со мной.
- Но я не во фраке, успею заехать переодеться?
Константин Петрович взглянул на часы и покачал головой:
- Нет, не успеете. Да это ничего. Сюртук у вас вполне приличный, а Дмитрий Алексеевич далеко не педант.
По дороге в военное министерство, Кауфман поинтересовался:
- Вы, знакомы с нашим министром?
- Да, познакомился несколько лет назад, причём, с некоторым конфузом с моей стороны.
- А что за конфуз, расскажите.
- Извольте. Осенью 1862 года газета, где я работал, решила меня отправить в Новгород на открытие памятника “Тысячелетие России”. Намечались большие празднования, должен был приехать Государь со свитой, огромное количество войск, весь двор и министерства. Цены на постоялые дворы и гостиницы взлетели до небес. У газеты таких средств не было и Краевский, - наш редактор, - обратился за помощью к министру народного просвещения Головнину. Тот дал распоряжение тамошнему директору гимназии, чтобы мне отвели помещение. Сверх того, он дал мне рекомендательные письма к шефу жандармов и министрам: военному, двора и путей сообщения. Когда я приехал, директор гимназии встретил меня, как самого почётного гостя. Выложили ковровую дорожку, выстроились гимназисты для торжественной встречи и прямо в гимназии мне отвели две комнаты, заставленные, видно только что принесённой, хорошей мебелью. Я, честно говоря, был сильно удивлён, пока не узнал, что директор решил, что Головнин отправил меня с тайной проверкой. И даже когда позже я попытался разуверить его в этом, он остался при своём мнении. Так, что Константин Петрович побывал я в роли Хлестакова.
- А что за конфуз-то? – посмеявшись спросил Кауфман.
- После устройства в гимназии я отправился наносить визиты. Сначала к шефу жандармов князю Долгорукову. Он, также весьма любезно меня принял и снабдил своей визитной карточкой на которой надписал, что предъявителю сей карточки господину Эвальду, чинить везде свободный пропуск. С такой волшебной карточкой на руках, мне уже не было надобности ни в ком, но всё же имея письма решил отдать визит министрам. Первым к кому я пришёл был Милютин, который принял меня весьма ласково, долго расспрашивал о моей военной службе, очень интересовался журналистской деятельностью и на прощанье сказал, чтобы я обращался к нему если понадобится. А через три дня мы встретились на балу которое устроило новгородское дворянство. На нём присутствовали Государь и все высшие сановники. Там я вновь повстречал военного министра и разговорился с ним. И тут, во время беседы, меня стал занимать иностранный орден на его груди. Забывшись, я взял его в руки и перевернул, чтобы рассмотреть обратную сторону. Милютин ни слова мне не сказал, а лишь смотрел и добродушно улыбался. Наконец, я спохватился, страшно сконфузился и стал извиняться: “Ничего, ничего, пожалуйста не беспокойтесь, - сказал Дмитрий Алексеевич, - если вам нравиться, можете посмотреть и другие мои ордена”. Вот такая история. С тех пор мы не встречались.
Тем временем карета остановилась у подъезда военного министерства и Кауфман с Эвальдом вошли в здание.
Военный
министр Российской империи (1861—1881). Д. А. Милютин. “Портретная
галерея русских деятелей”: Т. 1: Типография А. Мюнстера, 1865
Войдя в приёмную Милютина, Кауфман попросил своего спутника подождать, а сам прошёл в кабинет захватив с собой бумаги. Минут через двадцать пригласили и Эвальда. Милютин стоял у окна, а на большом столе покрытым зелёным сукном были разложены чертежи аэростата. Пожав руку изобретателю, министр сказал.
- Здравствуйте, Аркадий Васильевич. Константин Петрович мне вкратце рассказал о вашем проекте, но, думаю, вы объясните более подробно.
Когда Эвальд закончил свой доклад. Милютин, немного помолчав, сказал:
- Что ж, очень возможно, этот аппарат и будет действовать. Во всяком случае, любопытно было бы испытать его. А какая сумма потребуется для его постройки?
К ответу на этот вопрос Эвальд готов не был.
- Не знаю, ваше превосходительство, сметы я не составлял, так как не думал об осуществлении проекта.
- Ну, хотя бы приблизительно можете сказать?
- Возможно, тысяч пятьдесят.
Милютин нахмурился.
- Это слишком много. Такой суммой я не располагаю. На десять тысяч я бы рискнул.
Эвальд растерялся и почувствовал себя крайне неловко. “Господи, - пронеслось в его голове, - не заподозрили бы меня в желании воспользоваться казёнными деньгами в личных целях?”.
Тут вмешался Кауфман.
- Позвольте, господа, мне стать посредником между вами. Вы Эвальд, убавьте…ну хотя бы до двадцати пяти тысяч, а Дмитрий Алексеевич, может быть, согласится прибавить до этой суммы.
Изобретателю стало ещё более неловко, поскольку, согласись он на это предложение, его могли заподозрить в том, что он изначально хотел присвоить себе половину.
- Что же вы задумались? – спросил Кауфман, - право двадцать пять тысяч прехорошенькие деньги.
И в эту минуту Эвальду пришла в голову спасительная мысль.
- Позвольте мне две-три минуты, и я посчитаю сколько мне понадобится.
С этими словами Аркадий Васильевич, вынув из кармана записную книжку и карандаш стал набрасывать смету.
- Итак. Самая дорогая часть моего аппарата - это шёлковая оболочка аэростата. Ширина материи потребная для этого один аршин. Сколько может стоить аршин такой материи, рубля три?
- Ну, нет гораздо дороже, ответил Кауфман, - это должна быть очень плотная ткань, специального заказа. Меньше десяти рублей нельзя положить.
- Хорошо, возьмём пять, продолжал Эвальд. Умножаем на длину аппарата и, как видите, получается гораздо больше пятидесяти тысяч. И это только на оболочку. А ещё сетка, челнок, машина, другие принадлежности.
- Да, - сказал Милютин, - теперь вижу, что меньше двухсот тысяч положить нельзя. Очень жаль, но такой суммой я не располагаю. Но вы не бросайте этого дела. Возможно со временем средства найдутся.
И с этими словами военный министр попрощался.
Возвращаясь в карете из министерства, Кауфман сказал Эвальду:
- Напрасно, мой друг, вы не согласились взять двадцать пять тысяч.
- Да как же Константин Петрович, я мог согласиться на эту сумму, когда вы сами видели, её не хватило бы даже на четверть.
Ах, Аркадий Васильевич, до чего вы не практичны. Вот возьмите Александровского с его подводной лодкой. Ведь он просил сначала у морского министра всего пятнадцать тысяч. Ему дали. На эти деньги он сделал кое-что и представил работу с подробным отчётом затрат. Тогда ему дали ещё пятнадцать тысяч. Их опять не хватило. Ещё прибавили. Так он довёл постройку до конца, и его лодка обошлась около ста пятидесяти тысяч. А проси он сразу столько, - наверняка бы получил отказ.
- Верю вам, Константин Петрович, но между мной и Александровским большая разница.
- Зачем же вы составляли свой проект?
- Я создавал его, когда ещё верил в будущее управляемых аэростатов. Но именно в процессе работы над аппаратом, когда поневоле изучаешь все физические явления, связанные с этим, я убедился в бесперспективности этого пути. Поэтому и положил проект под спуд. Ведь без веры ничего путного создать нельзя. Нет, Константин Петрович, будущее за летательными машинами тяжелее воздуха, вот в этом направлении нужно работать. Думаю, что наступит время, когда по небу будут летать железные птицы, ведомые человеком, а океанские глубины бороздить подводные лодки подобные той, что создал Александровский.
- Возможно вы и правы. Так значит вы нисколько не огорчены нашей неудачной поездкой к министру?
- Нисколько. Напротив, я вышел из его кабинета в восторге от того, что мне посчастливилось вывернуться из крайне затруднительного положения.
- Из какого это?
- А когда вы предложили мне уступить из пятидесяти тысяч – двадцать пять. Если бы я тогда согласился на это, то разве министр и даже вы не могли бы подумать, что другую половину я намеревался присвоить себе? Хорошо, что я догадался сделать расчёт…
- О! – перебил собеседника Кауфман, - поверьте, что ни министр, ни тем более я, никогда не заподозрили вас в таком поступке! Если я предложил вам уменьшить сумму, то только потому, что у вас не было сметы, и вы назвали пятьдесят тысяч наугад. Кроме того, я рассчитывал на то, что если бы двадцати пяти тысяч не хватило, то министр впоследствии не отказал бы дополнить сумму. А я вовсе не имел в голове, чтобы вы запросили лишнее, как апраксинский лавочник. Нет, в этом всегда можете быть спокойны. Вот, что, Аркадий Васильевич, вы не торопитесь? Поедемте-ка ко мне позавтракаем.
Если бы это был сценарий кинокартины, здесь должно было быть затемнение, а затем медленное появление кабинета, где, предаваясь воспоминаниям, в глубоком кресле сидит Аркадий Васильевич. В тот самый осенний вечер, когда случай свёл в театре двух старых приятелей.
На следующий день, как и договаривались, Эвальд отправился с визитом к туркестанскому генерал-губернатору.
На другой день, ровно к десяти часам, Эвальд подъехал к дому на Большой Морской, где проживал туркестанский генерал-губернатор. В большом зале, превращённом в приёмную, толпилось человек тридцать ожидающих выхода Кауфмана. Люд был разнообразный начиная от офицеров различных чинов до вдовиц и отставных солдат.
“Ого, - промелькнуло в голове Аркадия Васильевича, - кажется Константин Петрович, назначая мне час визита, забыл, что в это время у него приём посетителей”.
Прошло около десяти минут, когда лакей во фраке отдёрнул портьеру соседней комнаты и в зал вышел Кауфман. Поприветствовав присутствующих лёгким поклоном, он оглядел стоящих и быстро пройдя комнату взял Эвальда под руку и повёл в свой кабинет, говоря при этом:
- Очень рад, что вы не изменили своему обещанию. Пойдёмте, мне крайне нужно и спешно с вами поговорить.
Мне помнится, - продолжил Кауфман в кабинете, - что вы занимались когда-то железными дорогами?
- Да, ваше превосходительство, одно время я серьезно занялся идеей постройки дороги между Москвой и Воскресенском, но, к сожалению, это дело не выгорело.
- Голубчик, так вы можете оказать мне большую услугу.
- Всё, что прикажете.
- Видите, в чём дело. Я ведь приехал сюда не для прогулки, а для того, чтобы передать правительству, во-первых, о своих впечатлениях, которые произвёл на меня этот совершенно новый для нас край, во-вторых, чтобы ходатайствовать о главнейших нуждах его. Самое же главное, в чём он нуждается, это в проведении железной дороги, без чего немыслимо развитие края, ну…да и политические соображения побуждают к тому же. На днях я говорил об этом с военным министром, который вполне разделяет мой взгляд и предложил мне представить ему проект и необходимые расчёты.
- А какие-то изыскания вами уже сделаны?
- Ничего нет, милый вы мой, ровно ничего нет. В том-то и беда. У меня есть только карты, и то, конечно, не геодезические. Триангуляция до нас ещё не доведена.
При этих словах Кауфман взял со стола большой свёрток и развернул его.
- Вот посмотрите, что мы имеем. Я дважды проехал по этим землям и могу сделать вам некоторые объяснения. Начнём дорогу отсюда…
И Константин Петрович с жаром стал рассказывать о свойствах местности, где предполагалось строительство. Эвальд вынув блокнот, стал записывать. Когда объяснение были окончены, Константин Петрович заключил:
- Конечно, сейчас невозможно составить точный проект, сделайте если можно, Аркадий Васильевич, схематично и приблизительно рассчитайте стоимость. Вы меня понимаете?
- Понимаю, ваше превосходительство, а с этим делом вы очень спешите?
- Каждый час дорог.
- И всё же попрошу вас дать мне хотя бы неделю.
- Неделю? Хорошо, неделя так неделя.
Покончив с главным делом, собеседники перешли естественным образом на Туркестанский край, о котором Кауфман рассказывал с огромным увлечением. Он подробно описал его состояние, говорил о богатствах земли, об орошении, торговле, образовании.
- Работы предстоит много, мой друг. Работы созидательной, плодотворной.
- А что, Константин Петрович, представляют из себя азиатские властители? Что это за люди и что от них можно ожидать?
- О, Аркадий Васильевич, к ним совершенно неприменима наша европейская мера. Да, вот, чтобы долго не распространяться, расскажу вам следующий анекдот. Вскоре после моего приезда хивинский хан прислал ко мне своего племянника приветствовать меня с прибытием. В собственноручном письме он, между прочим, просил меня оказать ему, по доброму соседству, маленькую услугу: оставить племянника у себя, а ему, то есть хану, возвратить только голову его, получение которой он почтёт за видимый знак моего расположения к нему… Как вам это понравится?
- Вот чудак. Да разве он сам не мог казнить племянника?
- Вероятно, не мог или боялся.
- Но всё-таки я не могу понять, как он мог додуматься до такой нелепой просьбы к вам?
- Я думаю очень просто. Наслышавшись о могуществе Белого царя, он по-своему рассудил, что этот царь, имея миллионы подданных, только и делает, что рубит им головы. Ведь в его глазах могущество выражается единственно в возможности рубить головы. Отсюда ему недалеко было дойти до мысли, что и генералы Белого царя пользуются такой же властью, и что я, как вновь прибывший, не откажусь, для начала знакомства, оказать ему эту маленькую приятельскую услугу. Ведь всякий мерит на свой аршин.
Закончив свой рассказ Константин Петрович взглянул на часы, стоящие на камине и воскликнул:
- Ах, Боже мой, ведь в зале меня ждут. Простите голубчик, мне надо принять всех. Через неделю я жду вас.
Возвращаясь к себе Эвальд размышлял о личности Кауфмана: “Какой большой души человек, - думал Аркадий Васильевич, - ради науки он смело садится в подводную лодку, которой ещё никто не испытывал, ради прогресса человеческой мысли он хлопочет у военного министра об осуществлении проекта летательного аппарата, хотя это не входит в круг его прямых обязанностей. Точно так же он поддерживает и поощряет всякое новое начинание, всякую свежую мысль, в какой бы области науки они не проявлялись. Сколько людей обращались к нему за поддержкой в своих работах, и никогда и никому он не отказывал в своём покровительстве. Константин Петрович принадлежит к небольшому числу тех редких людей, которых не заедает служебная рутина, и которые через всю свою жизнь проносят неугасимый светоч юношеской веры в лучшее”.
Через неделю, как и обещал, Эвальд передал Кауфману свой проект железной дороги. А ещё через несколько дней, Аркадий Васильевич узнал, что военный министр, проект одобрил и дело это, вероятно, скоро осуществится. Однако сегодня мы знаем, что пройдёт ещё более десяти лет пока первые стальные рельсы лягут в песок среднеазиатской пустыни - произойдёт это лишь в 1880 году. А первый поезд пройдёт по маршруту Чарджуй – Самарканд ещё через шесть лет.
Рисунок Н. Н. Каразина из альбома “Закаспийская железная дорога”
На этом мы закончим свой рассказ, где причудливым образом сплелись судьбы трёх выдающихся русских инженеров. По-разному завершили они свой жизненный путь. Первый Туркестанский генерал-губернатор, 1 марта 1881 года получил страшный психологический удар после известия о трагической гибели любимого императора Александра II. Оправиться от него он так и не смог. Четвёртого мая 1882 года, Константин Петрович фон Кауфман скончался в своей ташкентской резиденции. К сожалению, могила его вследствие известных событий, была потеряна.
После смерти Александра II пошла под откос и жизнь Ивана Фёдоровича Александровского. Изобретатель русской подводной лодки был из флота уволен без пенсии и остаток дней прозябал в нищете, тщетно пытаясь доказать чиновникам морского ведомства свою правоту. Ивана Фёдоровича не стало 13 сентября 1894 года. Через девять лет после его смерти со стапелей Балтийского завода в Петербурге сошла подводная лодка “Дельфин”, в основу которой конструкторами И. Г. Бубновым, И. С. Горюновым и М. Н. Беклемишевым были положены разработки Александровского.
Подводная лодка “Дельфин”. Фото неизвестного мастера. 1907 г.
Аркадий Васильевич Эвальд до конца жизни не оставлял ни журналистско-писательский труд, ни изобретательскую деятельность. Его по-прежнему влекла воздушная стихия и будущее воздухоплавания он, всё также, видел в летательных аппаратах тяжелее воздуха, “самолётах”, как он сам их называл. Будучи активным членом Русского технического общества, в одном из своих докладов, сделанных в его стенах, Эвальд сообщил: “Из числа более практических и более научных проектов, от которых можно ожидать каких-нибудь результатов, я должен указать на аппарат г. Можайского, который сооружается в Петербурге...”. В 1897 году вышел его большой труд “Летательные машины: опыты и наблюдения”. А через год после выхода книги, замечательный журналист, писатель, инженер Аркадий Васильевич Эвальд ушёл из жизни. В некрологе, опубликованном в журнале “Исторический вестник”, отмечалось: “Человек предприимчивый, Эвальд пускался в разные предприятия, делал железнодорожные изыскания, открывал банкирские конторы и т. п., но вследствие доверчивости и мягкости своего характера всюду терпел неудачи и под конец своей жизни страшно бедствовал, существуя лишь временными пособиями из фонда императора Николая II и мелкими работами в Петербургском листке”.
Источники:
1. Эвальд А. В. Воспоминания о Кауфмане. Исторический вестник №70, 1897 г.
2. Эвальд А. В. Воспоминания. Исторический вестник, №10, 1895 г.
3. Коршунов Ю. Л. Иван Федорович Александровский (1817-1894). Москва: Издательство «Наука», 1997.
