Подводная лодка для генерала Кауфмана

Рассказ-быль

            Николаевское инженерное училище в Петербурге. Старинная открытка

В один из осенних петербургских вечеров 1870 года в Мариинском театре давали оперу Глинки “Жизнь за царя”. В пятом ряду партера сидел известный журналист, писатель и инженер Аркадий Васильевич Эвальд. Первый акт закончился, объявили антракт и зрители, занимавшие места у сцены, встали и принялись, как тогда говорили, “лорнировать” зал. В свою очередь Аркадий Васильевич стал оглядывать любопытствующих и к своему удивлению, смешанному с удовольствием, узнал среди них Туркестанского генерал-губернатора Константина Петровича фон Кауфмана. Эвальд улыбаясь подошёл к нему и старые знакомые обменялся дружеским рукопожатием.

- Как я рад вас видеть, генерал. Давно ль вы в Петербурге?

- Да, вот уж третья неделя пошла.

- Простите Константин Петрович, я очевидно просмотрел сообщение о вашем приезде, не то бы непременно к вам заехал. Надеюсь, вы не завтра отправляетесь обратно?

- Приехать сюда из Ташкента, - засмеялся Кауфман, - это не то, что из Царского Села. Я пробуду здесь по крайней мере три месяца, если не больше. Очень рад, что мы с вами столкнулись, так, как в эти дни я думал о вас и даже хотел послать за справкой в адресный стол. У меня к вам просьба, Аркадий Васильевич, и я надеюсь, что вы мне не откажете её исполнить.

- Если это в моих силах, считайте, что она уже исполнена, ну, а если нет, то… будет исполнена.

Этот ответ, отсылающий к известному диалогу Марии-Антуанетты и французского министра финансов Д’Колонна по поводу покупки бриллиантового ожерелья, рассмешил Кауфмана и он, пожав руку собеседнику, сказал: 

- Здесь о деле говорить неудобно, да и мало времени. Вас не очень затруднит заехать ко мне завтра утром?

- В котором часу прикажете?

- Часу в десятом… Это удобно для вас?

- О, хоть бы и ночью. Константин Петрович, знайте, что всегда и во всякое время, можете располагать мной.

- Благодарю, мой друг. Так завтра я буду вас ждать.

Вечером, Аркадий Васильевич, плотно поужинав и расположившись в мягком кресле предался воспоминаниям. Память перенесла его в далёкий 1855 год, когда он, 20-летний юноша, только-только окончивший Николаевское инженерное училище был направлен в гренадёрский полк недавно сформированный в Новгороде. Это была время Крымской войны и в задачу полка входила защита балтийского побережья от возможной высадки англо-французского десанта. А поскольку в связи с военными действиями в Крыму ощущался огромный недостаток в офицерах, то юного Эвальда уже через год назначили ротным командиром. Правда, непосредственный начальник Аркадия просил командование прислать ему более опытного офицера, но глава инженерного штаба генерал-майор Кауфман Константин Петрович, тем не менее утвердил Эвальда командиром 4-й роты. Через некоторое время юноша решил съездить в Петербург, повидаться с товарищами по училищу. Встреча, как водится, закончилась в ресторане – надо же было спрыснуть командирскую должность – и Аркадий прокутил все деньги, взятые с собой. Что делать? И тут один из товарищей посоветовал ему обратиться за помощью к Кауфману. Делать нечего, после недолгих колебаний Эвальд, с повинной головой, отправился к Инженерному замку, где в одном из ближайших павильонов квартировал начальник штаба.

К удивлению молодого офицера, Константин Петрович принял его незамедлительно. Представившись генералу Аркадий сказал:

- Прежде всего, ваше превосходительство, позвольте поблагодарить вас за утверждение меня командиром роты…

- Ах, да, помню! – перебил его Кауфман. - Ну, какой же вы будете ротный командир, когда у вас едва усы пробиваются. Справитесь ли?

- Постараюсь, ваше превосходительство.

- А рота большая у вас?

- Триста человек…

- Ого! Дел много будет. Надеюсь оправдаете моё решение.

Юноша лишь молча поклонился.

- Что-нибудь ещё? – Заканчивая разговор спросил Кауфман.

Весь покрывшись краской, с трудом подбирая слова, Эвальд рассказал о драматической ситуации, в которую попал и попросил выдать ему в счёт жалованья пятьдесят рублей из штабной кассы. 

Константин Петрович добродушно рассмеялся и положив руку на эполет молодого офицера, сказал:

- Ну, вот, первый блин, да и комом! Но у меня, мой друг, в штабе никаких сумм нет. Ведь мы хозяйственными делами не занимаемся. А вы никак иначе не можете обойтись?

- У меня, ваше превосходительство, здесь никого нет у кого я мог бы одолжить.

- Гм! Дело скверное… Ну, что-ж, разве выручить вас? Я вам дам из своих собственных денег, а вернувшись в Новгород вы мне их вышлите или сами завезёте, когда в другой раз будете в Петербурге. Вы ведь окончили Инженерное училище, так, что у нас с вами одна alma mater и должны друг друга выручать

Произнеся эти слова, генерал прошёл в кабинет, достал деньги из ящика письменного стола и вернувшись протянул их Эвальду.

- Прикажете написать расписку, ваше превосходительство? - спросил Аркадий.

- Полноте. Какие тут расписки между товарищами. Отдадите, когда у вас будут деньги.

К. П. фон Кауфман. Гравюра из книги “Портреты лиц, отличившихся заслугами и командовавших действующими частями на войне 1853-1856 г.”. Спб., 1858-1861 г., и А. В. Эвальд, “Всемирная иллюстрация”, № 520, 1878 г.

Весь путь до Новгорода Аркадия не покидали горькие мысли: “В каком же дурном свете выставил я себя перед генералом. - Думал юноша. – Получается командир роты способен прокутить все деньги, что имеет в кармане. Значит, способен растратить и казённые. Такой вывод непременно сделал бы другой, не столь добродушный начальник. На месте Кауфмана, он непременно лишил бы меня командования. Даже не в виде наказания, а из предосторожности, поскольку нельзя доверять такому безответственному человеку”.

Уже много времени спустя, близко сойдясь с Константином Петровичем, Эвальд напомнил ему тот случай и Кауфман объяснил, что та отвага с какой юный офицер явился к нему и полная откровенность заставили его поверить, что перед ним не злонамеренный транжира и мот, а молодой, неопытный, но очень порядочный офицер, и что этот случай послужит уроком в его дальнейшей жизни.

Вернувшись в свою часть Эвальд сразу же доложил обо всём своему командиру Гудим-Левковичу. Тот пожурив своего подчинённого, посоветовал ему как можно скорее вернуть долг. Через неделю, положив пятьдесят рублей в незапечатанный конверт, Аркадий вновь отправился в Петербург.

Однако на этот раз Константина Петровича дома не было, о чём сообщила, открывшая дверь горничная.

Времени дожидаться у юноши не было и он, запечатав конверт, передал его горничной, попросив её передать генералу от поручика Эвальда.

Однако по возвращении в Новгород Аркадия охватили сомнения: горничная могла переврать его фамилию, а он никакой надписи на конверте не сделал. Пришлось через какое-то время ехать в третий раз. На этот раз Кауфман был на месте и Эвальд застал его беседующим с каким-то кавалерийским генералом.

- Что прикажите молодой человек? - спросил Константин Петрович, в ответ на поклон Аркадия. – Подойдите сюда.

- Ваше превосходительство, если помните, вы были так добры, что ссудили меня деньгами. Неделю назад я передал вашей горничной конверт с этой суммой, а теперь заехал, чтобы поблагодарить за оказанную мне услугу.

Едва дослушав, Кауфман стал хохотать, а затем обращаясь к стоящему рядом генералу, сказал:

- Ну, что прикажете делать с этой молодёжью? Возвращаюсь я однажды домой, и горничная подаёт мне конверт с деньгами, без всякой надписи – кому, от кого? Говорит только, в конверте пятьдесят рублей, которые привёз какой-то офицер, фамилию которого она забыла. А я, в свою очередь, совершенно запамятовал, что дал в долг вот этому молодому человеку. Как ни ломал голову, ничего не мог придумать, откуда он, этот конверт, и зачем. Решил спрятать, не распечатывая пока не разъяснится. Вот он, извольте.

С этими словами, Кауфман прошёл в кабинет и вернулся оттуда со злополучным конвертом.

- Как видите, он совершенно целый. Как же вы не догадались хоть два слова написать в объяснение.

- Виноват, ваше превосходительство. – отвечал сконфуженный поручик. - Я хотел лично передать, но не застал вас дома…

- Ну-ну, Бог с вами, - перебил Константин Петрович, - хорошо, что всё объяснилось.

С этими словами он дружески протянул Аркадию руку, и они расстались в самых дружеских чувствах.

Вот при каких обстоятельствах состоялось знакомство этих людей, которые, несмотря на разницу в возрасте и общественном положении, стали по-настоящему дружны. 

Отношения эти ещё более укрепились, когда Аркадий Васильевич в 1861 году вышел в отставку и главная преграда к более тесному сближению – воинская субординация - рухнула. Константин Петрович продолжил карьеру военного и государственного деятеля, а Эвальд выбрал себе другую стезю. Тем не менее их жизненные дороги, к обоюдному удовольствию время от времени пересекались, и тогда эти двое людей непременно встречались, получая от общения друг с другом истинное удовольствие. 

Подводный аппарат И. Ф. Александровского во время испытаний. Фото неизвестного мастера, июнь1866 г.

Выйдя в отставку от военной службы, Аркадий Васильевич занялся журналистикой и литературным трудом, не забывая при этом о своей основной специальности инженера. Пробовать перо Эвальд начал ещё в армии опубликовав в 1854 году в газете «Санкт-Петербургские ведомости» очерк «Союзники у Ревеля» о попытке английской эскадры подойти к Санкт-Петербургу. Несомненно, в основу очерка лёг личный опыт автора. В 1861 году Эвальд отправляется в Италию внештатным корреспондентом всё той же газеты «Санкт-Петербургские ведомости». Результатом поездки стала серия репортажей о Гарибальдийском движении. После возвращения из Италии в Санкт-Петербург, Аркадий Васильевич сотрудничает с целым рядом отечественных журналов и газет, пробует себя в издательской деятельности, пишет исторические романы и, конечно же, занимается изобретательством. Так, в 1863 году в статье «О воздухоплавании» напечатанной в столичной газете «Голос» Эвальд первым в России предложил идею летательного аппарата тяжелее воздуха. Его он назвал «самолёт» - термин, который используется нами и по сей день. В статье, один из пионеров русской авиации, упомянул также свои опыты с моделью такого аппарата, которые он проводил в 1861 году в итальянском городе Флоренция. В 1886 году Аркадий Васильевич построил модель самолёта с ракетным (реактивным) двигателем, явившимся первым в России образцом самолёта такого типа. 

Живо интересовался развитием науки и Константин Петрович. И встречаясь, два товарища непременно обсуждали прогресс, достигнутый учёными и инженерами в этой области. Однажды речь зашла о том, какой громадный переворот совершили в человеческой жизни железные дороги и пароходы.

- А что будет, Константин Петрович, увлечённо говорил Эвальд, - когда изобретут подводные суда и летательные аппараты? Ведь тогда вся наша жизнь совершенно переменится, и намного сильнее, чем её изменили стальные рельсы и паровые двигатели.

- А знаете, - живо откликнулся Кауфман, - ведь это время совсем недалеко.

- Вы думаете?

- Да, я уже плавал на подводной лодке.

- Может ли быть?

- Уверяю вас. Вы может быть слышали о подводном аппарате, изобретённом Александровским?

- Как же. Я даже знаком с Иваном Фёдоровичем.

- Ну так вот, когда на средства морского министерства была построена эта лодка, и надо было её испытать, то я имел возможность плавать в ней.

- Ну, право же Константин Петрович, я не поверил бы этому, если бы вы сами мне не рассказали.

Здесь, дорогой читатель, давайте покинем на время кабинет, где происходит эта увлекательная беседа двух выдающихся инженеров, чтобы немного рассказать об удивительном человеке, стоящим у истоков появления в России подводного флота – Иване Фёдоровиче Александровском.

И. Ф. Александровский. Фотопортрет неизвестного мастера

Будущий конструктор подводной лодки и торпедного оружия, появился на свет в 1817 году в городе Митава Курляндской губернии. Окончив петербургскую Императорскую академию художеств, где рисованию обучался у самого Карла Брюллова, Иван Федорович отправился на Кавказскую войну в качестве армейского художника – предтечи современного военного фотографа. В задачу Александровского входило зарисовывать для военного командования особенности местности, фактически совмещая функции военного топографа и разведчика. А как только появилась фотография Иван Фёдорович стал с увлечением заниматься этим новым искусством. Здесь он добивается огромных успехов Одним из сенсационных снимков Александровского стала фотография имама Шамиля, сделанная сразу после его сдачи в плен.

Талант фотохудожника быстро принёс Ивану Фёдоровичу имя и финансовую обеспеченность: он открывает, - сразу ставший модным, - салон «Заведение фотографических портретов» на Невском проспекте в Петербурге и становится официальным фотографом Императорской семьи. Была, однако, у модного петербургского фотохудожника ещё одна страсть – тяга к изобретательству. В 1852 году Александровский сконструировал первый в мире аппарат для получения стереофотографий. И вот однажды, изучая пневматический затвор фотоаппарата, в голову ему пришла идея как использовать силу сжатого воздуха для создания двигателя. А будучи к тому же русским патриотом, он решил противопоставить “владычице морей” Британии, новое, невидимое для кораблей противника оружие – подводную лодку с механическим приводом, оснащённую самодвижущимися снарядами (торпедами). Пять лет ушло у изобретателя, на то чтобы создать первый пневматический двигатель, который он назвал “духовой самокат”.

В мае 1862 года, Александровский попытался привлечь внимание к своему подводному аппарату Морское министерство, однако, там изобретателя проигнорировали. Прошёл ещё один год и, о, удача, проектом заинтересовался лично император Александр II. Тут уже министерству деваться было некуда и в июле 1863 года начались работы по производству опытного образца. Только вот производить было негде, поскольку в России того времени… не было ни одного завода способного выполнить эту задачу. И производство было перенесено в … Англию, в самое логово предполагаемого противника. Самое смешное, что проект был строго секретный. К июню 1865 года первая русская подводная лодка была построена. Она получилась весьма большой – 33 метра в длину. Аналогов её в мире на тот момент не было. Экипаж состоял из 23 человек, а командиром первой отечественной субмарины назначается внук прославленного мореплавателя лейтенант Павел Павлович Крузенштерн.

Командир первой отечественной подводной лодки П. П. Крузенштерн. Рисунок из книги Норденшельда. “Путешествие вокруг Европы и Азии на пароходе “Вега” в 1878—1880 гг.” Ч. 1. Спб, Валлениус, 1881

Пока шла подготовка к испытаниям наступила ненастная балтийская осень и мероприятие перенесли на следующий год. Опытное погружение лодки произошло в июне 1866 года на юго-западном берегу Васильевского острова, практически в самом центре Петербурга. Вероятнее всего, именно тогда в этих испытаниях принял участие Константин Петрович. Всё прошло удачно, и Александровский за свои заслуги награждается орденом св. Владимира 3-й степени и денежной премией в пятьдесят тысяч рублей. То, что изобретатель потратил на создание лодки много-много больше своих собственных денег министерство не волновало. Более того морские чиновники, вдохновлённые первоначальным успехом, заставили Ивана Фёдоровича произвести недопустимо глубокое погружение, и лодка затонула. Обошлось без жертв, но денег на подъём субмарины выделять никто не хотел, предоставив это самому Александровскому. Отказалось министерство финансировать и работу над никому тогда неведомым оружием – торпедами, также изобретённым русским самородком. Как говорится, нет пророка в своём отечестве, и пока русский изобретатель тратил время и собственные средства чтобы поднять своё детище со дна морского, на сцене появился англичанин Роберт Уайтхед и предложил свой вариант торпеды. 

Роберт Уайтхед на испытании своего самоходного снаряда, 1875 г. Фото неизвестного мастера

Во второй половине 70-х годов XIX века Россия готовилась к войне с Турцией, и поскольку кроме сухопутных военных операций предполагались речные и морские сражения, то Морское министерство решило использовать в них новое оружие – подводные морские снаряды. Нужно было решить кому, в этом вопросе, отдать предпочтение: выделить деньги на проект Александровского, либо купить «самодвижущиеся мины» у англичан. Отечественного конструктора поддержал лично управляющий министерством Николай Карлович Краббе. “Господа, - cказал он на совещании, посвящённому этому вопросу, - я всегда старался поддерживать русский труд и русские изобретения, а вы? За какую-нибудь трубку, придуманную иностранцем, готовы дать сотни тысяч… Обратите внимание, что Александровский не имеет в своем распоряжении никаких механических предприятий, устройте механическую мастерскую для изготовления торпеды, и я уверен, что Александровский построит торпедо не хуже Уайтхеда». Но, к сожалению для Ивана Фёдоровича, Краббе вскоре оставил свой пост по болезни, а новый министр – С. С. Лесовский, - отдал предпочтение британцу. 

Снаряды Уайтхеда были закуплены и уже в январе 1878 года, русские катера «Синоп» и «Чесма» с их помощью пустили ко дну турецкую канонерку «Интибах». Это было первое в мировой истории применение торпедного оружия, а командовал столь успешной операцией, прославленный впоследствии адмирал Степан Осипович Макаров.

Но, вернёмся, дорогой читатель, в кабинет Константина Петровича фон Кауфмана, где мы оставили двух инженеров за любопытнейшей беседой о научно-техническом прогрессе.

Вид на здание военного министерства (бывший дворец Лобанова-Ростовского) на углу Исаакиевской площади и Вознесенского проспекта в Санкт-Петербурге. Цветная фотолитография XIX века

- Да, вот так Аркадий Васильевич, подобно сказочному Садко побывал я на дне морском. И, знаете, я с удовольствием поднялся бы и в воздух, но, к сожалению, нет ещё такого инструмента… Вы, кажется, занимаетесь воздухоплаванием?
- Занимаюсь.
- А как именно?
- Читаю всё, что возможно, и пробую иногда проектировать. Делаю даже маленькие опыты.
- Можете мне показать какие-нибудь ваши работы?
- Есть у меня один проект управляемого аэростата, но только я сам считаю его неосуществимым.
- Почему же?
- Во-первых, потому, что его исполнение требует больших денег, которых никогда не смогу достать, а во-вторых, это аэростат, а всякие аэростаты не могут служить практическим целям.
- И всё же, покажите мне свой проект.
- Извольте.
Тут нужно сказать, что разговор этот происходил в то время, когда ещё не было аэростатов, сконструированных французскими инженерами: Дюпюи де Лома, Ренаром, Крабсом и другими.
На следующее утро Эвальд принёс чертежи своего аппарата Кауфману и дал подробное разъяснение.
- Вы знаете, Аркадий Васильевич, - подумав сказал Кауфман, - мне кажется, что это можно будет осуществить. Давайте вот что сделаем, я сейчас должен ехать к военному министру, поедемте-ка вы со мной.
- Но я не во фраке, успею заехать переодеться?
Константин Петрович взглянул на часы и покачал головой:
- Нет, не успеете. Да это ничего. Сюртук у вас вполне приличный, а Дмитрий Алексеевич далеко не педант.
По дороге в военное министерство, Кауфман поинтересовался:
- Вы, знакомы с нашим министром?
- Да, познакомился несколько лет назад, причём, с некоторым конфузом с моей стороны.
- А что за конфуз, расскажите.
- Извольте. Осенью 1862 года газета, где я работал, решила меня отправить в Новгород на открытие памятника “Тысячелетие России”. Намечались большие празднования, должен был приехать Государь со свитой, огромное количество войск, весь двор и министерства. Цены на постоялые дворы и гостиницы взлетели до небес. У газеты таких средств не было и Краевский, - наш редактор, - обратился за помощью к министру народного просвещения Головнину. Тот дал распоряжение тамошнему директору гимназии, чтобы мне отвели помещение. Сверх того, он дал мне рекомендательные письма к шефу жандармов и министрам: военному, двора и путей сообщения. Когда я приехал, директор гимназии встретил меня, как самого почётного гостя. Выложили ковровую дорожку, выстроились гимназисты для торжественной встречи и прямо в гимназии мне отвели две комнаты, заставленные, видно только что принесённой, хорошей мебелью. Я, честно говоря, был сильно удивлён, пока не узнал, что директор решил, что Головнин отправил меня с тайной проверкой. И даже когда позже я попытался разуверить его в этом, он остался при своём мнении. Так, что Константин Петрович побывал я в роли Хлестакова.
- А что за конфуз-то? – посмеявшись спросил Кауфман.
- После устройства в гимназии я отправился наносить визиты. Сначала к шефу жандармов князю Долгорукову. Он, также весьма любезно меня принял и снабдил своей визитной карточкой на которой надписал, что предъявителю сей карточки господину Эвальду, чинить везде свободный пропуск. С такой волшебной карточкой на руках, мне уже не было надобности ни в ком, но всё же имея письма решил отдать визит министрам. Первым к кому я пришёл был Милютин, который принял меня весьма ласково, долго расспрашивал о моей военной службе, очень интересовался журналистской деятельностью и на прощанье сказал, чтобы я обращался к нему если понадобится. А через три дня мы встретились на балу которое устроило новгородское дворянство. На нём присутствовали Государь и все высшие сановники. Там я вновь повстречал военного министра и разговорился с ним. И тут, во время беседы, меня стал занимать иностранный орден на его груди. Забывшись, я взял его в руки и перевернул, чтобы рассмотреть обратную сторону. Милютин ни слова мне не сказал, а лишь смотрел и добродушно улыбался. Наконец, я спохватился, страшно сконфузился и стал извиняться: “Ничего, ничего, пожалуйста не беспокойтесь, - сказал Дмитрий Алексеевич, - если вам нравиться, можете посмотреть и другие мои ордена”. Вот такая история. С тех пор мы не встречались.
Тем временем карета остановилась у подъезда военного министерства и Кауфман с Эвальдом вошли в здание.

Военный министр Российской империи (1861—1881). Д. А. Милютин. “Портретная галерея русских деятелей”: Т. 1: Типография А. Мюнстера, 1865

Войдя в приёмную Милютина, Кауфман попросил своего спутника подождать, а сам прошёл в кабинет захватив с собой бумаги. Минут через двадцать пригласили и Эвальда. Милютин стоял у окна, а на большом столе покрытым зелёным сукном были разложены чертежи аэростата. Пожав руку изобретателю, министр сказал.
- Здравствуйте, Аркадий Васильевич. Константин Петрович мне вкратце рассказал о вашем проекте, но, думаю, вы объясните более подробно.
Когда Эвальд закончил свой доклад. Милютин, немного помолчав, сказал:
- Что ж, очень возможно, этот аппарат и будет действовать. Во всяком случае, любопытно было бы испытать его. А какая сумма потребуется для его постройки?
К ответу на этот вопрос Эвальд готов не был.
- Не знаю, ваше превосходительство, сметы я не составлял, так как не думал об осуществлении проекта.
- Ну, хотя бы приблизительно можете сказать?
- Возможно, тысяч пятьдесят.
Милютин нахмурился.
- Это слишком много. Такой суммой я не располагаю. На десять тысяч я бы рискнул.
Эвальд растерялся и почувствовал себя крайне неловко. “Господи, - пронеслось в его голове, - не заподозрили бы меня в желании воспользоваться казёнными деньгами в личных целях?”.
Тут вмешался Кауфман.
- Позвольте, господа, мне стать посредником между вами. Вы Эвальд, убавьте…ну хотя бы до двадцати пяти тысяч, а Дмитрий Алексеевич, может быть, согласится прибавить до этой суммы.
Изобретателю стало ещё более неловко, поскольку, согласись он на это предложение, его могли заподозрить в том, что он изначально хотел присвоить себе половину.
- Что же вы задумались? – спросил Кауфман, - право двадцать пять тысяч прехорошенькие деньги.
И в эту минуту Эвальду пришла в голову спасительная мысль.
- Позвольте мне две-три минуты, и я посчитаю сколько мне понадобится.
С этими словами Аркадий Васильевич, вынув из кармана записную книжку и карандаш стал набрасывать смету.
- Итак. Самая дорогая часть моего аппарата - это шёлковая оболочка аэростата. Ширина материи потребная для этого один аршин. Сколько может стоить аршин такой материи, рубля три?
- Ну, нет гораздо дороже, ответил Кауфман, - это должна быть очень плотная ткань, специального заказа. Меньше десяти рублей нельзя положить.
- Хорошо, возьмём пять, продолжал Эвальд. Умножаем на длину аппарата и, как видите, получается гораздо больше пятидесяти тысяч. И это только на оболочку. А ещё сетка, челнок, машина, другие принадлежности.
- Да, - сказал Милютин, - теперь вижу, что меньше двухсот тысяч положить нельзя. Очень жаль, но такой суммой я не располагаю. Но вы не бросайте этого дела. Возможно со временем средства найдутся.
И с этими словами военный министр попрощался.
Возвращаясь в карете из министерства, Кауфман сказал Эвальду:
- Напрасно, мой друг, вы не согласились взять двадцать пять тысяч.
- Да как же Константин Петрович, я мог согласиться на эту сумму, когда вы сами видели, её не хватило бы даже на четверть.
Ах, Аркадий Васильевич, до чего вы не практичны. Вот возьмите Александровского с его подводной лодкой. Ведь он просил сначала у морского министра всего пятнадцать тысяч. Ему дали. На эти деньги он сделал кое-что и представил работу с подробным отчётом затрат. Тогда ему дали ещё пятнадцать тысяч. Их опять не хватило. Ещё прибавили. Так он довёл постройку до конца, и его лодка обошлась около ста пятидесяти тысяч. А проси он сразу столько, - наверняка бы получил отказ.
- Верю вам, Константин Петрович, но между мной и Александровским большая разница.
- Зачем же вы составляли свой проект?
- Я создавал его, когда ещё верил в будущее управляемых аэростатов. Но именно в процессе работы над аппаратом, когда поневоле изучаешь все физические явления, связанные с этим, я убедился в бесперспективности этого пути. Поэтому и положил проект под спуд. Ведь без веры ничего путного создать нельзя. Нет, Константин Петрович, будущее за летательными машинами тяжелее воздуха, вот в этом направлении нужно работать. Думаю, что наступит время, когда по небу будут летать железные птицы, ведомые человеком, а океанские глубины бороздить подводные лодки подобные той, что создал Александровский.
- Возможно вы и правы. Так значит вы нисколько не огорчены нашей неудачной поездкой к министру?
- Нисколько. Напротив, я вышел из его кабинета в восторге от того, что мне посчастливилось вывернуться из крайне затруднительного положения.
- Из какого это?
- А когда вы предложили мне уступить из пятидесяти тысяч – двадцать пять. Если бы я тогда согласился на это, то разве министр и даже вы не могли бы подумать, что другую половину я намеревался присвоить себе? Хорошо, что я догадался сделать расчёт…
- О! – перебил собеседника Кауфман, - поверьте, что ни министр, ни тем более я, никогда не заподозрили вас в таком поступке! Если я предложил вам уменьшить сумму, то только потому, что у вас не было сметы, и вы назвали пятьдесят тысяч наугад. Кроме того, я рассчитывал на то, что если бы двадцати пяти тысяч не хватило, то министр впоследствии не отказал бы дополнить сумму. А я вовсе не имел в голове, чтобы вы запросили лишнее, как апраксинский лавочник. Нет, в этом всегда можете быть спокойны. Вот, что, Аркадий Васильевич, вы не торопитесь? Поедемте-ка ко мне позавтракаем.
Если бы это был сценарий кинокартины, здесь должно было быть затемнение, а затем медленное появление кабинета, где, предаваясь воспоминаниям, в глубоком кресле сидит Аркадий Васильевич. В тот самый осенний вечер, когда случай свёл в театре двух старых приятелей.
На следующий день, как и договаривались, Эвальд отправился с визитом к туркестанскому генерал-губернатору.
На другой день, ровно к десяти часам, Эвальд подъехал к дому на Большой Морской, где проживал туркестанский генерал-губернатор. В большом зале, превращённом в приёмную, толпилось человек тридцать ожидающих выхода Кауфмана. Люд был разнообразный начиная от офицеров различных чинов до вдовиц и отставных солдат. 
“Ого, - промелькнуло в голове Аркадия Васильевича, - кажется Константин Петрович, назначая мне час визита, забыл, что в это время у него приём посетителей”.
Прошло около десяти минут, когда лакей во фраке отдёрнул портьеру соседней комнаты и в зал вышел Кауфман. Поприветствовав присутствующих лёгким поклоном, он оглядел стоящих и быстро пройдя комнату взял Эвальда под руку и повёл в свой кабинет, говоря при этом:
- Очень рад, что вы не изменили своему обещанию. Пойдёмте, мне крайне нужно и спешно с вами поговорить. 
Мне помнится, - продолжил Кауфман в кабинете, - что вы занимались когда-то железными дорогами?
- Да, ваше превосходительство, одно время я серьезно занялся идеей постройки дороги между Москвой и Воскресенском, но, к сожалению, это дело не выгорело.
- Голубчик, так вы можете оказать мне большую услугу.
- Всё, что прикажете.
- Видите, в чём дело. Я ведь приехал сюда не для прогулки, а для того, чтобы передать правительству, во-первых, о своих впечатлениях, которые произвёл на меня этот совершенно новый для нас край, во-вторых, чтобы ходатайствовать о главнейших нуждах его. Самое же главное, в чём он нуждается, это в проведении железной дороги, без чего немыслимо развитие края, ну…да и политические соображения побуждают к тому же. На днях я говорил об этом с военным министром, который вполне разделяет мой взгляд и предложил мне представить ему проект и необходимые расчёты.
- А какие-то изыскания вами уже сделаны?
- Ничего нет, милый вы мой, ровно ничего нет. В том-то и беда. У меня есть только карты, и то, конечно, не геодезические. Триангуляция до нас ещё не доведена.
При этих словах Кауфман взял со стола большой свёрток и развернул его.
- Вот посмотрите, что мы имеем. Я дважды проехал по этим землям и могу сделать вам некоторые объяснения. Начнём дорогу отсюда…
И Константин Петрович с жаром стал рассказывать о свойствах местности, где предполагалось строительство. Эвальд вынув блокнот, стал записывать. Когда объяснение были окончены, Константин Петрович заключил:
- Конечно, сейчас невозможно составить точный проект, сделайте если можно, Аркадий Васильевич, схематично и приблизительно рассчитайте стоимость. Вы меня понимаете?
- Понимаю, ваше превосходительство, а с этим делом вы очень спешите?
- Каждый час дорог.
- И всё же попрошу вас дать мне хотя бы неделю.
- Неделю? Хорошо, неделя так неделя.
Покончив с главным делом, собеседники перешли естественным образом на Туркестанский край, о котором Кауфман рассказывал с огромным увлечением. Он подробно описал его состояние, говорил о богатствах земли, об орошении, торговле, образовании. 
- Работы предстоит много, мой друг. Работы созидательной, плодотворной.
- А что, Константин Петрович, представляют из себя азиатские властители? Что это за люди и что от них можно ожидать?
- О, Аркадий Васильевич, к ним совершенно неприменима наша европейская мера. Да, вот, чтобы долго не распространяться, расскажу вам следующий анекдот. Вскоре после моего приезда хивинский хан прислал ко мне своего племянника приветствовать меня с прибытием. В собственноручном письме он, между прочим, просил меня оказать ему, по доброму соседству, маленькую услугу: оставить племянника у себя, а ему, то есть хану, возвратить только голову его, получение которой он почтёт за видимый знак моего расположения к нему… Как вам это понравится?
- Вот чудак. Да разве он сам не мог казнить племянника?
- Вероятно, не мог или боялся.
- Но всё-таки я не могу понять, как он мог додуматься до такой нелепой просьбы к вам?
- Я думаю очень просто. Наслышавшись о могуществе Белого царя, он по-своему рассудил, что этот царь, имея миллионы подданных, только и делает, что рубит им головы. Ведь в его глазах могущество выражается единственно в возможности рубить головы. Отсюда ему недалеко было дойти до мысли, что и генералы Белого царя пользуются такой же властью, и что я, как вновь прибывший, не откажусь, для начала знакомства, оказать ему эту маленькую приятельскую услугу. Ведь всякий мерит на свой аршин.
Закончив свой рассказ Константин Петрович взглянул на часы, стоящие на камине и воскликнул:
- Ах, Боже мой, ведь в зале меня ждут. Простите голубчик, мне надо принять всех. Через неделю я жду вас.
Возвращаясь к себе Эвальд размышлял о личности Кауфмана: “Какой большой души человек, - думал Аркадий Васильевич, - ради науки он смело садится в подводную лодку, которой ещё никто не испытывал, ради прогресса человеческой мысли он хлопочет у военного министра об осуществлении проекта летательного аппарата, хотя это не входит в круг его прямых обязанностей. Точно так же он поддерживает и поощряет всякое новое начинание, всякую свежую мысль, в какой бы области науки они не проявлялись. Сколько людей обращались к нему за поддержкой в своих работах, и никогда и никому он не отказывал в своём покровительстве. Константин Петрович принадлежит к небольшому числу тех редких людей, которых не заедает служебная рутина, и которые через всю свою жизнь проносят неугасимый светоч юношеской веры в лучшее”. 
Через неделю, как и обещал, Эвальд передал Кауфману свой проект железной дороги. А ещё через несколько дней, Аркадий Васильевич узнал, что военный министр, проект одобрил и дело это, вероятно, скоро осуществится. Однако сегодня мы знаем, что пройдёт ещё более десяти лет пока первые стальные рельсы лягут в песок среднеазиатской пустыни - произойдёт это лишь в 1880 году. А первый поезд пройдёт по маршруту Чарджуй – Самарканд ещё через шесть лет.

Рисунок Н. Н. Каразина из альбома “Закаспийская железная дорога”

На этом мы закончим свой рассказ, где причудливым образом сплелись судьбы трёх выдающихся русских инженеров. По-разному завершили они свой жизненный путь. Первый Туркестанский генерал-губернатор, 1 марта 1881 года получил страшный психологический удар после известия о трагической гибели любимого императора Александра II. Оправиться от него он так и не смог. Четвёртого мая 1882 года, Константин Петрович фон Кауфман скончался в своей ташкентской резиденции. К сожалению, могила его вследствие известных событий, была потеряна.
После смерти Александра II пошла под откос и жизнь Ивана Фёдоровича Александровского. Изобретатель русской подводной лодки был из флота уволен без пенсии и остаток дней прозябал в нищете, тщетно пытаясь доказать чиновникам морского ведомства свою правоту. Ивана Фёдоровича не стало 13 сентября 1894 года. Через девять лет после его смерти со стапелей Балтийского завода в Петербурге сошла подводная лодка “Дельфин”, в основу которой конструкторами И. Г. Бубновым, И. С. Горюновым и М. Н. Беклемишевым были положены разработки Александровского.


                      Подводная лодка “Дельфин”. Фото неизвестного мастера. 1907 г.

Аркадий Васильевич Эвальд до конца жизни не оставлял ни журналистско-писательский труд, ни изобретательскую деятельность. Его по-прежнему влекла воздушная стихия и будущее воздухоплавания он, всё также, видел в летательных аппаратах тяжелее воздуха, “самолётах”, как он сам их называл. Будучи активным членом Русского технического общества, в одном из своих докладов, сделанных в его стенах, Эвальд сообщил: “Из числа более практических и более научных проектов, от которых можно ожидать каких-нибудь результатов, я должен указать на аппарат г. Можайского, который сооружается в Петербурге...”. В 1897 году вышел его большой труд “Летательные машины: опыты и наблюдения”. А через год после выхода книги, замечательный журналист, писатель, инженер Аркадий Васильевич Эвальд ушёл из жизни. В некрологе, опубликованном в журнале “Исторический вестник”, отмечалось: “Человек предприимчивый, Эвальд пускался в разные предприятия, делал железнодорожные изыскания, открывал банкирские конторы и т. п., но вследствие доверчивости и мягкости своего характера всюду терпел неудачи и под конец своей жизни страшно бедствовал, существуя лишь временными пособиями из фонда императора Николая II и мелкими работами в Петербургском листке”.

Источники:
1. Эвальд А. В. Воспоминания о Кауфмане. Исторический вестник №70, 1897 г.
2. Эвальд А. В. Воспоминания. Исторический вестник, №10, 1895 г.
3. Коршунов Ю. Л. Иван Федорович Александровский (1817-1894). Москва: Издательство «Наука», 1997.

Выстрелы в Бухаре

Криминальная история конца XIX века

Каршинские ворота Бухары. Старинная открытка

 

Увы, не было своего Шекспира в благословенной Бухаре, чтобы живописать дворцовые интриги, перевороты, таинственные убийства и казни, проиcходившие в этом государстве на всём протяжении его существования.
История, о которой пойдёт речь в этом повествовании, произошла весной 1888 года.
Во второй половине XIX века в Бухарском эмирате господствующее положение занимала родственная партия сановников персидского происхождения, состоящая из кушбеги (визирь, высший сановник) Муллы-Мехмет-Бия, его сына – диван-беги (первый министр) и главного зякетчи (министр финансов), - Мухамеда-Шарифа, и внука – Чарджуйского бека Астанкул-инака (полковника). Эта весьма влиятельная партия пользовалась безграничным доверием у молодого эмира Сеид-Абдул-Ахат-хана, который испытывал к её главе особую благодарность за верное служение бухарским правителям мангытской династии. В 1820 году, ещё мальчиком, Мулла-Мехмет-Бий был угнан туркменами из персидского селения Караи, близ Мешхеда и отвезён на бухарский невольничий рынок. Здесь он был куплен за несколько червонцев первым министром Бухары Хакимом-кушбеги. Этот человек, ярко олицетворяющий собой вероломный, коварный тип феодального царедворца сыграл настолько значительную роль в истории эмирата, что следует рассказать о нём несколько подробней. Хаким-кушбеги своей карьерой и благосостоянием был обязан эмиру Хайдар-хану. В благодарность за это, он травит ядом своего благодетеля и пытается посадить на освободившийся трон Насруллу-хана, второго сына покойного эмира. Интрига не удалась – эмиром становится, как и положено, старший сын Хуссейн.
Через несколько месяцев от яда, который ему подсыпал неутомимый кушбеги, умирает и он, перед смертью назначивший своим преемником младшего брата Умар-хана. Хаким даёт клятву верности последнему, но вскоре предаёт и его, посодействовав воцарению на бухарском троне Насрулле Багадур-хану. Через десять лет эмир сполна расплатится с Хакимом-кушбеги, конфисковав всё его богатство, а самого бросив в тюрьму, где того тихо прирежут в 1840 году. А мальчик-перс, который к тому времени превратился уже во взрослого мужчину, перешёл к новому хозяину - наследнику трона Сеид-Музаффар-Эддину. Вскоре тот обращает внимание на выдающиеся способности Мехмед-бия и став, после смерти отца, правителем Бухары, последовательно назначает талантливого слугу миршабом (полицейским чиновником), мирабом (управляющим ирригацией) и серкердом (батальонным командиром). Как военачальник Мехмед-бий участвовал в сражениях с русскими войсками в Джизаке, Самарканде и Зерабулаке. После подписания мирного договора с Россией он был назначен беком Шахризябса – бекства возвращённого Бухаре генералом Абрамовым. Как правитель области Мехмед-бий зарекомендовал себя деятельным и энергичным администратором и в 1870 году занял пост первого министра. Преданно служа на протяжении почти 20 лет двум эмирам, он снискал их абсолютное доверие. Любил его и простой народ, в отличии от придворных чиновников, считавших его чужаком. Состарившись он отходит от дел, а место первого министра переходит к его сыну.
Мухамед-Шариф-диван-беги, также зарекомендовал себя как талантливый чиновник и преданный слуга. Между прочим, эмир Сеид-Абдул-Ахат-хан, своему царствованию во многом был обязан именно Мухамед-Шарифу. Когда скончался Музафар-хан, Мухамед Шариф, запер в комнате, где лежал покойник, всех слуг, которые об этом знали и послал двух верных людей к наследнику в Кермине, - где правил наследник бухарского трона, - прося того немедленно приехать в Бухару и во избежание случайностей, провозгласить себя эмиром. Получив это известие Сеид-Абдул-Ахат без промедления отправился в путь, сопровождаемый несколькими джигитами. По дороге он встретил генерала М. Н. Анненкова, который в то время строил железную дорогу из Ашхабада в Самарканд и уговорил русского генерала поехать с ним в Бухару. Анненков согласился, и наследник въехал в Бухару, как бы под покровительством русских властей. Собрав в Бухаре всех почётных жителей и духовенство Сеид-Абдул-Ахат объявил себя эмиром. Всё прошло таким образом без волнений и неизбежных в таких случаях на Востоке семейных распрях. Случилось это 4-го ноября 1885 года. После этого Мухамед-Шариф стал ближайшим советником молодого эмира-реформатора и занял пост, ушедшего на покой отца.
Ну, и, наконец, младшим представителем этой выдающейся династии являлся сын Мухамед-Шарифа, чарджуйский правитель Астанакул – парваначи. Красивый, умный молодой бек пограничного с русскими владениями Чарджуйского округа оказал значительные услуги русскому правительству при постройке Закаспийской железной дороги, за что был награждён орденом св. Анны 2-й степени.

Мулла-Мехмед-Бий, Мухамед-Шариф-диван-беги и Астанакул-парваначи. Рисунок и фотографии из журнала “Исторический вестник”, 1898 г.

Таковы были обстоятельства, сложившиеся к 1888 году, - году, когда случилась эта трагическая история.
В то время жил в Бухаре некий Гаиб-Назар, афганец по происхождению. Когда-то при правлении эмира Музаффара, он занимал должность сборщика податей в Кермине, где правил сын эмира Абдул-Ахат. Вскоре после смерти Музаффара, новый эмир уволил Гаиб-Назара за банальное воровство – тот присваивал себе часть налогов. Подозревая в своём отлучении от должности Мухамед-Шарифа, проворовавшийся чиновник затаил на того смертельную обиду. Поселившись в своём доме в Бухаре он только и думал о том, как бы отомстить своему обидчику.
Весной 1888 года эмир Абдул-Ахат, отправился в поездку по своим владениям. В городе Шахризябсе, брат Гаиб-Назара, Хаид-караул-беги, служивший в бухарском войске, поднёс эмиру донос на Мухамед-Шарифа и ещё некоторых сановников. Донос на верного слугу правителя Бухары произвёл прямо противоположный эффект. Эмир, догадываясь о его подоплеке, приказал арестовать Гаиб-Назара и конфисковать всё его имущество. Причём, исполнение приказа он возложил на первого министра.
Ранним утром 21-го марта 1888 года, Мухамед-Шариф, в сопровождении двух стражников, прибыл в дом Гаиб-Назара. Войдя в помещение, он передал хозяину дома фирман об аресте и конфискации, попытавшись при этом как-то утешить арестованного, пообещав за него похлопать перед эмиром. Молча выслушав всё это Гаиб-Назар сказал, что в женской половине, куда посторонним вход воспрещён, находятся ценные вещи, которые он сейчас вынесет для описи. Оттуда он вернулся с револьвером в руках, и с криком “шиитская собака, предатель”, два раза выстрелил в Мухамед-Шерифа. Смертельно раненый министр, тем не менее, бросился на Гаиб-Назара, попытавшись отобрать у него оружие. Завязалась борьба. Стражники, опомнившись схватили и связали преступника. Умирающего Мухамед-Шарифа положили на арбу и отвезли домой. Генерал Анненков, который в это время находился в Бухаре по делам, связанным со строительством дороги, узнав о происшествии немедленно прислал раненому доктора Гейфельдера. Однако раны были смертельные и несмотря на все усилия русского врача, Мухамед-Шариф скончался.
Смерть этого выдающегося человека болью отозвалась не только в сердцах эмира и его подданных, но чрезвычайно огорчила туркестанские власти. Россия в лице покойного потеряла искреннего и верного друга. Узнав о кончине своего диван-беги, эмир написал безутешному отцу Мехмед-бию сочувственное письмо в котором отметил, что никогда не смотрел на своего первого министра как на слугу, а только как на старшего брата и что теперь сделает всё, чтобы заменить ему сына.

Фотография из журнала “Исторический вестник”, №11, 1913 г.

Убитый горем отец, ненадолго пережил эту трагедию, 10 ноября 1889 года он скончался на 81-м году жизни. Сын, погибшего от руки убийцы первого министра, занял пост своего отца. Что касается убийцы, судьба его была ужасна. Эмир мог отрубить преступнику голову, мог сбросить с минарета, как это не раз делали его отец и дед, но он, очевидно, не хотел омрачать своего правления кровавым приговором и поступил в соответствии с мусульманским правом – отдал убийцу родственникам убитого. Результат получился ещё более ужасающим. Несчастного привязали к хвосту лошади (согласно другим источникам это был осёл) и при огромном стечении толпы протащили по улицам, площадям и базарам Бухары. Затем ему раздробили кисти рук и ступни ног и ещё живого бросили за городские ворота в месте, где сбрасывали нечистоты, на съедение бродячим собакам.
Так закончилась эта история, достойная шекспировского пера.

 

Рождённый побеждать. Николай Иванович Гродеков

Из цикла “Туркестанские генерал-губернаторы”

Вместо предисловия

В прошлом году в “Новостях Узбекистана”, - к 200-летию со дня рождения первого генерал-губернатора Туркестана Константина Петровича фон Кауфмана, - был опубликован мой очерк об этом выдающимся военным и государственным деятеле, столь много сделавшим для нашего края. С тех пор меня не оставляла мысль написать целую серию историко-биографических очерков под общим названием “Туркестанские генерал-губернаторы”.
За полвека существования генерал-губернаторства их было тринадцать. Они были разные – по темпераменту, характеру, мировоззрению, интеллекту, по значимости своего вклада в развитие подведомственного им региона. К примеру “Лев Ташкента” Михаил Черняев, храбрый воин, оказался не очень умелым администратором, к тому же ревновал к славе своего предшественника и пытался уничтожить всё, что сделал Кауфман. В частности, практически разгромил уникальную библиотеку, созданную Константином Петровичем. К счастью, следующий правитель – Н. О. Розенбах, это исправил. При активном участии следующего губернатора – А. Б. Вревского, к России был присоединён Памир, и современный независимый Таджикистан должен быть благодарен за то, что горный Бадахшан принадлежит ему, а не Афганистану.
Следующий, С. М. Духовской, по воспоминаниям современника, “был человек не глупый и, быть может, в своё время очень полезный, но когда он был назначен в Туркестан, то это была уже развалина и в умственном, и в физическом отношениях”. Впрочем, есть и другие, прямо противоположные характеристики этого деятеля, принадлежащие также людям близко его знавших.
Духовского сменил Н. А. Иванов, лихой рубака и умелый администратор, участник практически всех Туркестанских походов, первый комендант Петроалександровска (Турткуль) на Аму-Дарье. Был генерал-губернатором до конца своей жизни. Следующий - Н. Н. Тевяшов, кавалер высшего ордена Российской империи “Белый орёл”, в Ташкенте пробыл полтора года и ничем особо себя не проявив, умер на своём посту. Деан Иванович Субботич, серб по национальности участник русско-турецкой войны и Китайского похода, почётный консул Сербии в Ялте. Был либерально-демократических взглядов, за что и поплатился должностью.
П. И. Мищенко – герой русско-японской войны, награждён золотой шашкой с бриллиантами с надписью: «За храбрость». Александр Васильевич Самсонов, человек беззаветной храбрости, обострённого чувств долга и офицерской чести. Он не смог пережить разгрома своей армии во время Первой мировой войны и по словам начальника штаба Жилинского: “Если поведение и распоряжения генерала Самсонова, как полководца, заслуживают сурового осуждения, то поведение его, как воина, было достойное; он лично под огнем руководил боем и, не желая пережить поражение, покончил жизнь самоубийством”. В. Ф. Мартсону пришлось руководить краем во время первой мировой войны, - это было нелегко. И наконец последний генерал-губернатор Туркестана Алексей Николаевич Куропаткин. Выдающийся военный деятель, участник Туркестанских походов, начальник штаба легендарного Скобелева, герой русско-турецкой войны, успел повоевать даже в Африке, в составе французского экспедиционного корпуса, был одно время военным министром. Кроме того, выдающийся востоковед, автор многих работ по этой теме. Ему пришлось стать свидетелем ликвидации генерал-губернаторства.
О каждом из них можно (да и нужно) поведать много интересного, что я и постараюсь сделать в дальнейшем.
В этой же документальной повести я попытаюсь рассказать о крупном военном и государственном деятеле, одним из ярчайших участников Большой игры, - воине, разведчике, путешественнике, учёном, - Николае Ивановиче Гродекове.

Глава первая

О Николае Ивановиче, смело можно сказать, что этот человек сделал себя сам - self-made, как говорят о таких людях американцы. Без связей с власть имущими, без протекции, исключительно благодаря своему природному дарованию, недюжинному уму, работоспособности, таланту он сделал блестящую карьеру, пройдя за двадцать семь лет путь от прапорщика до генерал-лейтенанта, от кадета-сироты до члена Государственного совета и генерал-губернатора огромного края.
Родился наш герой в весьма бедной семье потомственного дворянина 4 сентября 1843 года в провинциальном малороссийском городе Елисаветграде (ныне украинский Кропивницкий).
Очень рано оставшись круглым сиротой он, как сын офицера, был отдан в Александрийский сиротский кадетский корпус. В этом престижном заведении, расположенным в центре Москвы маленький Николай, сразу обращает на себя внимание воспитателей на свои рано проявившиеся таланты и целеустремлённость. После окончания корпуса он поступает в не менее престижное Константиновское военное училище в Петербурге. Отсюда Николай, как тогда говорили, “вступил в службу” в 3-й Гренадёрский стрелковый батальон – одно из старейших армейских подразделений России сформированное ещё во времена Екатерины Великой. 1862 год стал для Николая началом его службы в российской армии. Способности, старательность и рвение молодого офицера замечены, и он уже в следующем году переводится в весьма привилегированный лейб-гвардии гренадерский полк. Среди сослуживцев Гродекова по полку было большое количество отпрысков титулованной знати. Среди детей графов, князей, баронов Николай производил впечатление “белой вороны”. Картам и вину, - обычному времяпровождению армейской “золотой молодёжи” того времени, юноша предпочитал самообразование, работу с книгами. Это служило поводом для постоянных насмешек со стороны титулованных полковых остряков. Но Николая это совершенно не трогало - ревностная служба, вот что было главным для молодого офицера. И это давало свои плоды: уже в мае 1863 года он становится прапорщиком, в августе того же года подпоручиком и ещё через год поручиком. Постоянное самоусовершенствование также дало результат – в 1864 году Николай с первого захода поступает в Николаевскую академию Генерального штаба. Именно здесь ковались кадры военной элиты Российской империи и поэтому требования к слушателям были весьма жёсткими: “с тем, чтобы по возможности оградить Генеральный штаб от личностей, не соответствовавших его требованиям”. Кроме лекций, проводились практические и тактические полевые занятия. Особое внимание уделялось верховой езде, поскольку “для офицера Генерального штаба непременно нужно уметь смело и хорошо ездить верхом”. И этим искусством Николай Гродеков овладел в полной мере, что весьма пригодилось ему в будущем.

В Академии Гродеков познакомился и тесно сошёлся со своим одногодком, с которым в течение дальнейшей армейской службы ему придётся делить тяготы военных походов и торжество побед над врагами. Звали товарища Николая – Михаил Скобелев. По характеру, темпераменту они были абсолютно разными – “как лёд и пламень”. Но, как известно, противоположности притягиваются, и они сошлись и пронесли свою дружбу через всю жизнь.
Учился Гродеков старательно, но был у него небольшой недостаток – он прекрасно излагал свои мысли на бумаге, но затруднялся при устном их изложении и на фоне других, бойких на язык офицеров, значительно проигрывал. Возможно это явилось причиной того, что Академию Николай окончил по второму разряду, так же, как и его товарищ Михаил. Несмотря на это оба были направлены в офицерский корпус Генерального штаба, к которому причислялись только “перворазрядники”. Произошло это благодаря блестящим результатам, показанным Гродековым и Скобелевым на полевых испытаниях. Зачисление в офицеры Генштаба открывало путь к блестящей военной карьере, поскольку это давало право на ускоренное чинопроизводство. Даже форма одежды у генштабистов была особой.
С окончанием Академии пути друзей разошлись. Скобелев отправился в Ташкент, где его ждала служба в штабе Туркестанского военного округа, а Гродеков, сначала на Кубань офицером для особых поручений при начальнике Кубанской области, а затем в Тифлис, на должность помощника старшего адъютанта штаба Кавказского военного округа. Случилось это в 1968 году. Округ был организован сравнительно недавно, за три года до прибытия туда нашего героя. Только-только закончилась Кавказская война, которую Россия вела на протяжении нескольких десятилетий и нужно было налаживать мирную жизнь. Николай Иванович с энтузиазмом приступил к новой для себя деятельности. Его рвение не осталось незамеченным: вскоре он получает свою первую награду – орден Святой Анны III степени. И уже через три года сослуживцы поздравляли Гродекова с подполковничьим чином и орденом святого Константина.
На Кавказе Николай Иванович познакомился с С. М. Духовским, храбрым офицером, георгиевским кавалером, занимавшим в то время пост военного губернатора Эриванской области. В отличии от Гродекова Духовской происходил из старинной состоятельной дворянской семьи, а женившись на княжне Голицыной, вошёл в близкий круг императорской семьи. Варвара Фёдоровна Голицына была весьма незаурядной женщиной. Она дважды совершила кругосветное путешествие и обладая литературным даром оставила довольно любопытные мемуары, в частности записки о Туркестанском крае. По иронии судьбы Гродеков и Духовской в разное время занимали посты Приамурского и Туркестанского генерал-губернатора.
Здесь же на Кавказе, началась литературная и научная деятельность Николай Ивановича – выходит в свет его первая работа “Нагорная полоса Кубанской области".

Пять лет продолжалась относительно спокойная служба подполковника Гродекова, когда, наконец протрубили боевые трубы. Николай Иванович отправляется в военный поход где его ждёт встреча со старым товарищем Михаилом Скобелевым. 

 Глава вторая

Вхождение русских войск в Хиву. Рисунок из книги Гродекова “Хивинский поход 1873 года.”

В 1873 году Николай Иванович Гродеков принимает участие в тяжелейшем Хивинском походе. Что предшествовало этой весьма непростой операции русской армии.
После образования Туркестанского генерал-губернаторства, Константин Петрович фон Кауфман, -первый начальник края - попытался наладить мирные отношения со своими соседями.
“Худой мир лучше доброй ссоры” – руководствуясь в своей внешней политике этим принципом, Кауфман посылает ташкентского купца Хлудова с письмом к кокандскому хану. В письме уверив, что русские власти не намерены завоёвывать ханские владения, Кауфман предлагает заключить взаимовыгодный мирный договор. Худояр-хан, понимая, что противостоять России в военном отношении невозможно договор подписывает. Сложней дело обстояло с Бухарой. Сам эмир к войне с могущественным северным соседом не стремился, однако внутренние проблемы ханства вынудили его к этому решению. Как писал Н. Н. Каразин в романе “На далёких окраинах”: “Смутное время стояло над бухарским ханством. Музаффар не хотел этой войны: он знал заранее гибельные для него последствия её, но его втянули в нее фанатики-муллы, которые пылкими речами разожгли легко увлекавшийся народ, и народ потребовал битвы”.
Проблему пришлось решать силой. В результате бухарский эмир, сохранив свою власть ценой территориальных потерь, стал вассалом Российской империи. Но, главной головной болью туркестанской власти была Хива. Расположенная в труднодоступных пустынных районах, она продолжала заниматься систематическим грабежом торговых караванов и работорговлей, донимая соседей – Россию и Персию. Дипломатическим путём решить эту проблему не удавалось. А проблема была весьма давняя. Первую попытку мирно договориться с Хивинским ханством предпринял ещё Пётр Великий. В 1714 году, он поручил кабардинскому князю Бековичу-Черкасскому, пользовавшемуся особым доверием царя, сформировать отряд из 6000 человек и отправиться в Хиву чтобы ввести это азиатское ханство в орбиту русского влияния. К сожалению, первая попытка закончилась трагически: весь отряд погиб в хивинских песках, вследствие излишней доверчивости её начальника. Князь Черкасский, согласился на предложение хана Ширгази, уговорившего того разделить отряд на мелкие части, под предлогом более удобного содержания людей. Не подозревая коварства Бекович-Черкасский так и сделал. Ночью хивинцы напали на раздробленный отряд и часть перебили, а оставшихся увели в рабство. Сам же князь пред ханским шатром был обезглавлен, а его кожу натянули на барабан.

Фёдор Васильев. “Портрет князя Александра Бековича-Черкасского, составившего описание северного и восточного побережий Каспийского моря”. 1710 г.
В 1839 году, император Николай I повелел тогдашнему оренбургскому военному губернатору графу Перовскому взять Хиву, но и на этот раз попытка успеха не имела. Отряд численностью в 4000 человек при 12-ти орудиях выступив в октябре месяце из Оренбурга, вследствие сильнейших морозов и глубокого снега, усиленного падежа верблюдов и развившейся среди войск цынги, горячки и других болезней вынужден был вернуться обратно. Во время почти восьмимесячного похода умерло более тысячи человек и пало десять тысяч верблюдов и восемь тысяч лошадей. После этого Хива, уверенное в недосягаемости своих владений, окружённых со всех сторон непроходимыми песчаными и безводными пустынями, продолжало безнаказанно досаждать Российским владениям в Средней Азии: хищническими набегами на торговые караваны, угоном людей в рабство, собиранием подати с российских подданных-киргизов (казахов) и подстрекательством их к неповиновению русским властям. Как писал Н. И. Гродеков в своей работе “Хивинский поход 1873 года”: “Хивинское ханство употребляло все усилия для привлечения на свою сторону туркменских племен, расположенных на юге и юго-западе от него, а также киргиз оренбургской степи. Лаская всех, кто становился явным врагом русских, и высылая своих эмиссаров в оренбургскую степь, ханство в 1869 году стало в открыто враждебное отношение к русскому правительству”.
Оренбургский генерал-губернатор Крыжановский в конце 1869 года отправил в Петербург подлинники обращений Мухамед Рахима к казахам Уральской области. В них хан призывал к вооружённым выступлениям против русских властей и в случае отказа грозил истребить казахские стойбища.
Необходимо было прекратить бесчинства, и в июне 1869 года туркестанский генерал-губернатор отправляет военному министру Милютину два письма с предложением основать в Красноводском заливе Каспийского моря русское укрепление, считая его плацдармом для наступления на Хиву.
Предложение было одобрено и в ноябре 1869 года четыре корабля пристали к каменистому полуострову в Красноводском заливе. С них высадился военный отряд в 1000 человек при 36 лошадях и 6 орудиях под командой полковника Николая Столетова. Кавалерийскую часть отряда возглавлял штабс-капитан, М. Д. Скобелев. На берегу залива на месте древнего колодца Шагадам и было основано укрепление Красноводск.
Высадка русских на каспийском побережье произвела на хивинского хана ошеломляющее впечатление. Причём пока это известие дошло до Хивы, оно обросло фантастическими преувеличениями. Небольшой Красноводский отряд вырос до огромной армии. И Мухамед Рахим начинает готовится к войне. В самой Хиве и её округе начались работы по строительству укреплений. В городе соорудили оборонительную башню с 20 пушками, чтобы не допустить прохода русских кораблей перегородили главный фарватер Аму-Дарьи и построили новые укрепления Джан-Кала и Кара-Томак. Всеми возможными средствами хан подстрекал племена степняков к нападению на русских. Пытаясь заручиться поддержкой сильных мира сего, он отправил эмиссаров к турецкому султану, правителю Йеттишара Якуб-беку, персидскому шаху и вице-королю Индии Томасу Берингу. Военный министр Милютин писал в своём дневнике: “И на этот раз хан отклонил наши требования и послал посольство в Калькутту с письмом на имя великобританской королевы и с просьбой о заступничестве за Хиву против России. Вице-король посоветовал хивинским посланникам вступить в дружественные сношения с русским пограничным начальством и выдать русским пленных. Однако же и затем хан Хивинский не смирился”.
Нейтральная позиция британцев, - извечных противников России, - и их отказ поддержать хана объяснялась просто: именно в это время Александр II заключил с Германией и Австро-Венгрией договор трех императоров, поставив Великобританию в изолированное положение. Франция же находилась в плачевном состоянии после поражения в войне с Пруссией.
Таким образом наступление на Хиву становилось неизбежным, причин для этого было более чем достаточно: во-первых, ханство оставалось последним барьером, который сохранялся на пути продвижения русских к устью Амударьи; во-вторых, Мухамед Рахим, был явным врагом, не скрывавшим своего отношения к России, и в-третьих, как уже было отмечено, русским властям стали известны попытки хана установить тесные связи с Якуб-беком Кашгарским и турецким султаном.
Военный историк М.А. Терентьев писал впоследствии: “Видя, […] что обаяние Красноводского отряда уже ослабло и что наша настойчивость и угрозы без поддержки их вооружённою рукой ничего не стоят в глазах хивинцев, генерал Кауфман представил военному министру свои соображения относительно совместных действий против Хивы со стороны Туркестана и Кавказа, чтобы решительным ударом низвести Хиву с того пьедестала, на котором она стоит, кичась своей недоступностью и нашими прежними неудачными попытками вразумить её”.
В начале декабря 1872 года, в Петербурге состоялось Особое совещание, в котором приняли участие руководители министерств, Оренбургский и Туркестанский генерал-губернаторы, наместник на Кавказе Великий князь Михаил Николаевич и Александр II. В результате план Хивинской экспедиции был Императором утверждён. Напутствуя Кауфмана, на которого было возложено общее командование, Александр II сказал:” Возьми мне Хиву, Константин Петрович”.
Планом предусматривалось наступление силами четырёх отрядов из трёх округов: Кавказского с запада, Оренбургского с севера и Туркестанского с востока. К 1 мая 1873 года все они должны были подойти к стенам Хивы. Со стороны Каспийского моря к Хиве отправились два отряда: из Красноводска под командованием полковника Маркозова и из Мангышлака полковника Ломакина. Начальником штаба Мангышлакского отряда был назначен Николай Иванович Гродеков – “способный и серьёзный молодой человек”, как охарактеризовал его один из героев похода поручик Алиханов-Аварский.
Самым тяжёлым в этой компании были не военные схватки, а борьба с природой. Приходилось преодолевать сотни и тысячи километров безводной пустыни. Из двух кавказских отрядов до Хивы дошёл только один, именно тот, где куда был причислен подполковник Гродеков. Красноводский отряд Маркозова не смог преодолеть пески и вынужден был повернуть назад. А преодолев пустыню, хорошо вооружённые, дисциплинированные “белые рубахи”, - как называли туркестанских пехотинцев, - и казачьи сотни, ведомые талантливыми полководцами, легко справились с разрозненными хивинскими отрядами. Прусский офицер Штумм, участвующий в походе Мангышлакского отряда в качестве наблюдателя в своих письмах, напечатанных в “Северо-Германской Всеобщей Газете”, писал: “Переход, совершённый войсками в течении трёх дней по знойной песчаной пустыне, при совершенном отсутствии воды, представляет собою, быть может, один из замечательнейших подвигов, когда-либо совершённых пехотною колонною с тех пор, как существуют армии. Переход от Алана до Кунграда навсегда останется в военной истории России одним из славных эпизодов деятельности не только кавказских войск, но и вообще всей русской армиии, в особенности, беспримерной, мужественной, выносливой и хорошо дисциплинированной русской пехоты”.

Фотография из книги Н. И. Дубининой “Приамурский генерал-губернатор Н. И. Гродеков”Успех операции не в последнюю очередь можно объяснить тщательной предварительной рекогносцировкой территории будущей кампании, проведенной военными и гражданскими разведчиками. Также интересен факт, поддержки русской армии правителями Коканда и Бухары, которые снабжали царские войска провизией и обеспечили их свободный проход через свои владения.
Хива была взята в июне 1873 года, а 12 августа Кауфман и Мухамед Рахим подписали, так называемый Гендемианский мирный договор. В соответствии с ним вся правобережная часть отходила к России, навеки уничтожалось рабство, а Хива становилась российским протекторатом.
Британцы, слегка поворчали, но зубы показывать не стали. Обозреватель “Таймс” грустно комментируя эту новость писал: “Так исчез... последний реликт независимости в Центральной Азии”. Раздавались, конечно, слабые голоса протеста, однако в целом, Европа положительно встретила известие о покорении Россией Хивы, поскольку оно положило конец работорговле и набегам разбойников.
Николай Иванович, “за выказанную храбрость и недюжинные способности администратора” был награждён орденом С. Станислава 2-й степени, золотым оружием “За храбрость” и произведён в полковники. Для 30-летнего офицера это был довольно высокий чин. Следует отметить, что во время похода Гродеков занимался не только военными делами. По пути в Хиву, он собрал большую коллекцию растений, каталог которой был затем опубликован одним натуралистом под заглавием “Список растений, собранных в 1873 г. полковником Н. И. Гродековым при движении мангышлакского отряда от Киндерлинского залива в Хиву по Усть-Урту”. А через десять лет вышла превосходная книга Гродекова “Хивинский поход 1873 года. Действия Кавказских отрядов”. Получив благоприятные отзывы, она вызвала большое одобрение в военных кругах и вскоре была переведена на английский и французский языки.
После завершения похода Николай Иванович возвратился в Тифлис, а затем отправился в Петербург, где почти год проработал в Особой комиссии по составлению истории Хивинского похода. Сразу по окончании этой работы, Гродеков получает назначение в Туркестан, где вновь встречается со Скобелевым. Более того, становится его ближайшим помощником.


 Глава третья

 Удаление кокандского хана с семейством из столицы, под прикрытием русского посольства, в пределы России. Гравюра К. Вейермана, по риснку Н. Н. Каразина. Всемирная иллюстрация, 1876 г.

В конце мая 1876 года Гродеков прибывает в только что образованную Ферганскую область Туркестанского генерал-губернаторства. Новое административное образование было создано на обломках Кокандского ханства, в результате следующих событий.
Первый туркестанский генерал-губернатор К. П. фон Кауфман в самом начале своего правления сумел заключить с правителем Коканда Худояр-ханом мирный договор и рассчитывал на долгие добрососедские отношения. Несколько лет прошли более-менее спокойно. Время от времени в ханстве вспыхивали волнения, но Худояр-хан справлялся с ними без посторонней помощи. Уроков, правда из народного недовольства правитель Коканда не извлекал и идя на поводу своей непомерной алчности вводил всё новые и новые налоги, иногда самые невероятные: на камыш, на глину, на пойманных в степи сусликов, на степные колючки, на пиявок, которых вылавливали в прудах. Налоги эти тяжелейшим бременем ложились на его подданных.
Документальные материалы архивов Туркестанского генерал-губернаторства этого периода содержат множество сведений о возраставшем в Коканде массовом недовольстве Худояр-ханом. В одном из таких документов, датированных маем 1874 года, читаем: “Положение Кокандского ханства в настоящее время беспокойное: жители крайне недовольны ханом - Строит ли хан караван-сарай, хочет ли заняться в каком-либо месте хлебопашеством, разводит ли сады - везде во всех своих подобных затеях гонит жителей и сарбазов на работы, не платя им ни копейки”. Армия, не получая жалованья, занималась грабежом собственного населения. А как известно если власть не кормит свою армию, ей придётся кормить чужую. Известен факт, когда три десятка крестьян не пришли рыть ханский арык, потому что убирали свой скудный урожай. В наказание их зарыли по шею в землю и оставили в таком положении умирать. Время от времени вспыхивали мятежи. Иногда повстанцы просили помощи у русских, но неизменно получали отказ.
В Ташкенте были осведомлены о положении дел в Коканде и Кауфман предупреждал зарвавшегося хана, что такая политика добром не кончится: “Лучшие люди идут против Вас, и народ неспокоен. Если Вы не перемените образа вашего управления народом, то я Вам предсказываю дурной конец”.
Однако, правитель Коканда не прислушался к мудрому совету.
Весной 1875 года против Худояра составился заговор кокандской знати, во главе которого стояли: сын некогда всесильного регента Мусульманкула, Абдуррахман Автобачи, мулла Исса-Аулие, брат хана, правитель Маргелана Султан-Мурад-бек и даже наследник престола Насреддин-бек. В Ташкенте ничего не подозревали о грядущих событиях и буквально накануне восстания в Коканд отправился дипломатический чиновник Вейнберг, для, как пишет Терентьев: “выражения хану неудовольствия генерал-губернатора за дурной и вредный, не только для него самого, но и для нас, образ его правления, вопреки неоднократных представлений и советов изменить свою внутреннюю политику”.
Вейнберга сопровождал полковник Скобелев с 22 казаками и двумя топографами. Он должен был отправиться в Кашгар, для переговоров с Якуб-беком. Главной же целью миссии была разведка и топографическая съёмка дорог. 
Не вызывает сомнения, что появление русских в Коканде ускорило взрыв: духовенство открыто призывало к джихаду проповедуя, что все бедствия идут от русских, которые поддерживают ненавистного хана, и что, если бы не эта поддержка Худояр-хан вряд ли осмелился так грабить народ.
В середине июля ханство заполыхало, на сторону мятежников перешла практически вся армия и, если бы не Скобелев с казаками, который с боями вывез хана в Ташкент, участь Худояр-хана была бы куда печальней.


Старший сын и наследник Худояр-хана, Сеид Мухамед Насреддин бек. Фотопортрет из Туркестанского альбома и Абдуррахман Автобачи, гравюра Шейнберга по рисунку Н. Н. Каразина из журнала Нива за 1888 г.Коканд, тем временем, полностью перешёл под власть восставших. Новым ханом был провозглашён старший сын Худояр-хана, Насреддин. И несмотря на то, что по словам Терентьева, он “принадлежал к передовым людям, ибо строил дома на русский лад и довольно исправно тянул шампанское”, сразу объявил о намерении восстановить ханство в прежних границах, от Ак-Мечети до Пишпека. Пожар мятежа перекинулся на территорию туркестанского генерал-губернаторства, начались грабежи и убийства российских подданных. Необходимо было кардинально решать эту проблему, и туркестанский генерал-губернатор 5 декабря 1875 года направляет военному министру “Записку о средствах и действиях против Коканда в 1876 г.” в которой писал: “Торговый и промышленный Коканд, прочие большие кокандские центра, да и вообще всё ханство, более всех других соседних русскому Туркестану, среднеазиатских владений, имеет много общих интересов и непосредственную экономическую связь с Ташкентом и с прочими частями Туркестанского края. Настоящее ненормальное, хаотическое состояние в Кокандском ханстве, несомненно, отражается на всём экономическом быте и строе русского Туркестана. Помимо этого условия, продление в ближайшем нашем соседстве подобной анархии и беспорядка, каковые ныне господствуют в Кокандском ханстве, нетерпимо в смысле политическом. Непрекращение с нашей стороны такого состояния в Кокандском ханстве, подрывая наш престиж в Средней Азии, дискредитирует веру всего здешнего населения в нашу силу. Я высказываю поэтому мое твердое убеждение в необходимости действовать скоро и решительно. Способ действия заключается в занятии предстоящею раннею весной 1876 года всего Кокандского ханства...”.
В январе 1876 года Кауфман, прибыв в Петербург, добивается у императора Александра II решения на полную ликвидацию Кокандского ханства и присоединения его земель к Российской империи. Тут же в Ташкент была отправлена телеграмма с приказом Скобелеву немедленно начать подготовку к походу на Коканд. Такую же телеграмму получил и генерал Г. А. Колпаковский. Первым успел Скобелев. Штурма не случилось, столица мятежного ханства сдалась без боя. Кокандское ханство перестало существовать. Его территория была включена в состав Туркестанского генерал-губернаторства в качестве Ферганской области. Военным губернатором края стал М. Д. Скобелев. Начальником штаба, по сути первым заместителем к нему назначается Николай Иванович Гродеков. Я, не знаю получилось ли это случайно или именно Скобелев стоял у истоков такого решения – больше склоняюсь к последнему, поскольку вновь испечённый губернатор Ферганской области достаточно хорошо узнал своего боевого товарища и высоко ценил его пунктуальность, самообладание в бою, неприхотливость, доходящую до аскетизма и редкую физическую выносливость. В функции начальника штаба области входили вопросы организации боевой и мобилизационной подготовки, военного планирования, хозяйственной и повседневной деятельности войск, организация разведки, управление и другие вопросы и Николай Иванович полностью отдался делам и по сути, был даже в большей степени губернатор, чем Скобелев.
Несмотря на то, что пожар восстания был потушен, угольки сопротивления кое-где ещё тлели.
Скобелев, как военный губернатор, занимался военными делами, возложив на своего помощника, административные обязанности, в том числе судебные и полицейские. Были среди них и не совсем приятные. Однажды в окрестностях Андижана появилась шайка разбойников под водительством Джатым-хана, которая промышляла грабежом и убийствами мирного населения и нападала на русские пикеты. Получив сведения о местонахождении банды Скобелев выступил с сотней казаков на её поимку. В результате боя бандиты были частью уничтожены, частью рассеяны, а их главарь и ещё пятнадцать участников шайки взяты в плен. Своей властью военный губернатор приговорил их к расстрелу. В рапорте К. П. Кауфману о поимке Джатым-хана от 5 октября 1876 года Михаил Дмитриевич подчеркивал, что местное население не поддержало и не сочувствовало этому “сброду бродяг”. В заключении рапорта Скобелев докладывал: “Мною предписано полковнику Гродекову казнить смертью расстрелянием 16 (шестнадцать) человек, взятых в шайке Джатым-хана, из них 15 на базарной площади в Узгенте, завтра, 6-го октября, и одного на базарной площади в Ханабаде по усмотрению полковника Гродекова. Обряд смертной казни предписано произвести со всевозможной торжественностью”. И действительно казнь произошла при огромном стечении народа и под его одобрительные крики. Публичностью столь сурового наказания и Скобелев и Гродеков стремились показать, что власть карает вооружённых бандитов не тайно, не из чувства мести, а исключительно руководствуясь законом, во имя обеспечения спокойствия и защиты мирного населения. Следует отметить, что за время правления областью Скобелевым и Гродековым, применение смертной казни случилось лишь дважды.
Летом 1876 года Скобелев осуществил экспедицию к границам Кашгарии, к Тянь-Шаню, которая намечалась ещё год назад, но была отложена из-за событий в Кокандском ханстве. Два месяца, - июль и август, - продолжался поход, и всё это время функции военного губернатора осуществлял Николай Иванович Гродеков. Экспедиция завершилась весьма успешно. Скобелев писал: “Каракиргизы, населяющие горную полосу, приведены в покорность, между ними учреждено русское управление… Отныне эти кочевники, не признававшие ничьей власти, русские поданные. Выяснилось положение наше на Кашгарской границе. Покончены недоразумения с Каратигеном. Открыты совершенно неведомые европейцам страны, причем нанесено на карту около 25 тысяч квадратных верст”. Но и Гродеков, замещавший Скобелева, блестяще справился со своими обязанностями.

                          Новый Маргелан (Скобелев, Фергана), старинная открытка

Когда в конце 1876 года Ферганскую область посетил туркестанский генерал-губернатор Кауфман, он остался весьма доволен увиденным. Своему начальнику штаба генералу Троцкому, находившемуся в это время в Петербурге, Константин Петрович писал: “Вас интересует знать, какое впечатление на меня произвела поездка в Ферганскую область. Общее впечатление самое хорошее. Михаил Дмитриевич занимается серьезно своим делом, вникает во всё, учится и трудится… Войска везде строились и во время моего объезда. Войска славные, с прекрасным духом. Население довольно, и я за Фергану совершенно спокоен”.
Наступил 1877 год. Россия, движимая благородной миссией защиты славянских братьев, объявляет войну Османской империи. Ни Скобелев, ни Гродеков не могли оставаться в стороне и отправляются в действующую армию. Но, если о военной деятельности Скобелева на русско-турецкой войне мы знаем практически всё, то о Гродекове известно очень мало. В середине декабря 1877 года он был командирован в распоряжение начальника полевого штаба действующей армии на Балканах, и с 11 февраля по 6 апреля 1878 года занимал должность начальника штаба авангарда. За этот период был награждён двумя орденами: Св. Владимира IV степени и Св. Анны II степени.
Встречался ли Николай Иванович на полях сражений со Скобелевым? Если верить В. И. Немировичу-Данченко, военному корреспонденту на балканской войне и другу Скобелева, то да. Вот, что пишет в своих воспоминаниях Василий Иванович:
“Только что приехав в Чатальджу и получив приказание не двигаться дальше, он (Скобелев, примеч. В. Ф.) ночью с одним ординарцем отправился тайком на нейтральную полосу. Произвёл рекогносцировку гадем-киойских позиций и всей местности, так что не удайся перемирие, найди турки войска, чтобы поставить их здесь, – Скобелев уже имел понятие о том, как отбить эти позиции, как вести атаку на них... В то самое время, когда, глубоко веруя в ненужность дальнейших военных действий, все успокоились, полковник Гродеков вместе с генералом сняли планы этой линии и изучили все ее детали...”
Война закончилась поражением Турции и Гродеков возвращается в Туркестан в распоряжение генерал-губернатора. Вскоре ему предстоит совершить по сути подвиг – подвиг без единого выстрела, который станет одним из величайших эпизодов “Большой игры”.

Глава четвёртая

Движение русских войск к границам Индии. Лагерь главного отряда близ селения Сарыкуль. Гравюра из журнала “Всемирная иллюстрация” № 530 за 1879 г.

Весной 1878 года конница Скобелева застыла у ворот Константинополя, и казалось вот-вот последует приказ из Петербурга и копыта казацких лошадей зацокают по мостовым древнего Царьграда. Но, не случилось. Британский форин-офис, для которого кошмар появления на берегу Босфора русской военно-морской базы, мог превратиться в реальность, предъявляет России ультиматум и в подтверждение серьёзности своих намерений посылает к берегам Турции эскадру под командованием адмирала Джеффри Горнби, которая 1 февраля 1878 года, в составе четырех броненосцев и одного парохода, вошла через пролив Дарданеллы в Мраморное море. Русский император не решился на войну с Британией. Над ним всё ещё витал страшный призрак Крымской войны. Только гораздо позднее выяснилось, что Англия совершенно не была готова к войне c Россией. Грозные на вид корабельные пушки Армстронга, - в частности 38-тонная пушка на броненосце Thunderer (Громовержец), - часто разрывались при стрельбе, калеча и убивая артиллеристов. Английские матросы отказывались стрелять из опасных орудий. Но, как пишет Терентьев: “англичане умеют молчать, когда надо, и, затаив под бронёй страх перед возможной бедой, продолжали плавать с грозным видом, рассчитывая по примеру китайцев, на одну декорацию”. Русская разведка проморгала этот момент и развевающийся русский флаг над куполом Святой Софии, по-прежнему остался недостижимой мечтой.
В феврале в пригороде Константинополя Сан-Стефано начались переговоры между Турцией и Россией, которые завершились подписанием мирного договора. По нему северная часть Болгарии получала независимость, подтверждалась самостоятельность Сербии, Черногории, Румынии. Россия получала Южную часть Бессарабии с крепостями Ардаган, Карс и Батум. Также Турция обязывалась выплатить Российской Империи контрибуцию в размере около полутора миллиардов рублей.
Однако это соглашение абсолютно не устроило Британию и Австро-Венгрию, поскольку сокращались сферы влияния этих стран. Тогда Бисмарк предложил себя в качестве посредника, и в Берлин съехались представители крупнейших европейских держав, чтобы пересмотреть условия Сан-Стефанского мира.
Петербургу, в этих условиях, нужно было принять какие-то действенные меры, чтобы заставить Британию быть более сговорчивой и тогда вернулись к проекту Кауфмана годичной давности, когда Константин Петрович пытался убедить Милютина и Горчакова, что для благополучного исхода грядущей войны, необходимо нанести удар по главной сокровищнице Британии - Индии. Именно там, по мнению туркестанского генерал-губернатора была ахиллесова пята “Владычицы морей”. Главная военная сила Англии, её военно-морской флот был бы бессилен в этом случае.
И в то время, когда эскадра Горнби демонстрировала решимость Британии не допустить русских в Константинополь, в Петербурге собралось Особое совещание, для обсуждения вопроса военных действий на среднеазиатских границах. В результате был сделан вывод, что “предпринимать большое военное движение к стороне Индии с целью решительно поколебать английское владычество в этой стране в настоящее время было бы неудобно и нежелательно, с одной стороны, потому что большинство военных сил империи необходимо иметь в готовности для других, еще более настоятельных потребностей, обусловленных настоящим политическим положением дел в Европе, а с другой – потому что оно повело бы к такому напряжению военных и финансовых средств государства, которое после принесенных громадных жертв только что оконченной победоносной войны было бы крайне тяжело для народа”.
Однако совсем от плана не отказались. Было решено предпринять “некоторые военные меры, служащие как для военного обеспечения спокойствия в наших среднеазиатских областях и предохранения их от внешнего покушения, так и для того, чтобы военными приготовлениями нашими и высылкой отрядов к известным пунктам сделать такое впечатление на Англию, чтобы она могла опасаться за спокойствие своих владений в Индии и тем парализовать военные силы её в этой стране”. Иными словами, предполагалось не воевать, а создать видимость угрозы нападения, то есть тоже своего рода декорация. 8 апреля 1878 года, военный министр представил Александру II “Доклад по Главному штабу о мерах, принимаемых на среднеазиатских границах на случай разрыва с Англией”. Через два дня решение было принято, и подготовка к операции началась.
“Наступать” на Индию предполагалось с трёх направлений: через Бухарские владения – эмир уже давно примирился с должностью “русского губернатора” и беспрекословно соглашался пропустить войска, отправляемые Кауфманом к Афганистану, - от Петро-Александровска, через Герат и со стороны Ферганской области через Памир к Кашмиру. Одновременно с подготовкой военного похода в Кабул был отправлен с дипломатической миссией генерал Столетов со следующими инструкциями: “скрепление с афганским эмиром наших дружественных отношений, выяснение ему всех оттого для него происходящих выгод и заключения, если на то окажется возможным, с ним союза, на случай вооружённого столкновения нашего с Англией”.
14 мая 1878 года вышел приказ № 180 по войскам Туркестанского военного округа о сформировании отрядов и о маршрутах их следования. Для управления выступающим в поход войском был сформирован полевой штаб, начальником которого был назначен генерального штаба полковник Н. И. Гродеков. И Николай Иванович полностью погружается в работу. Был объявлен призыв запасных нижних чинов, в округе формируется 15 резервных рот. Заготавливается продовольствие, на карту наносятся маршруты. Подготовка похода полностью ложится на плечи начальника штаба. Чтобы обеспечить связь между отрядами “вторжения” с Ташкентом и друг с другом решено проложить телеграфную связь между Ташентом, Маргеланом и Верным. Для быстрого почтового сообщения были предусмотрены конные джигиты и верблюды. С этой целью на почтовом тракте от Ташкента до Самарканда количество лошадей на каждой станции увеличено. Подготовка к походу проходила в обстановке чрезвычайной секретности. Все распоряжения из столицы приходили под грифом “Секретно”, а в приказах по войскам округа предстоящее выступление именовалось “походом на юг” или “походом на Аму-дарью”.
Но вскоре тайна раскрылась. Когда начальник штаба Туркестанского военного округа генерал-майор Мозель послал начальнику областного штаба в Маргелан телеграмму: “По экстренной надобности выслать почтою последние две записки Венюкова о пути в Индию”, о цели похода узнали все. Кауфман посылает бухарскому эмиру письмо, в котором извещает последнего, что через его владения в скором времени проследуют войска по направлению к Аму-Дарье. Константин Петрович предупредил эмира, чтобы он ничего не опасался, так как предполагаемое движение войск направлено не против него. В ответном письме Сеид-Музаффар охотно соглашался исполнить все требования и обещал содействовать снабжению русских войск провиантом и фуражом.
Все было готово для начала похода и первого июня 1878 года войска Туркестанского отряда двинулись из Ташкента к бухарской границе десятью эшелонами. Разделение это было сделано для того, чтобы не было затруднений с колодцами при прохождении войск через Голодную степь. Пятого июля отряд полностью сосредоточился около урочища Джам на бухарской границе. Туркестанский губернатор лично прибыл в расположение войск и произвёл инспекционный смотр в местах дислокации – урочищах Джам, Анжерли и Сарыпуль. Увиденное произвело на Константин Петровича весьма благоприятное впечатление.
В Приказе № 3 от 1 июля 1878 года генерал-губернатор отмечает: “Я остался вполне доволен всем виденным: места для лагерей возвышенные, открытые и с достаточным количеством хорошей проточной воды, совершенно удовлетворяют всем условиям, указанным мною в приказе по округу 14 мая сего года № 118, люди имеют здоровый и веселый вид, одеты весьма чисто; пища, где пробовал (в 1-м и 2-м стрелковых и в 17-м линейном батальонах) вкусная и питательная, а квас в 17-м батальоне такой, что лучшего и желать невозможно; служба отправляется исправно: лагерные места содержатся в большом порядке; походный лазарет щеголяет изысканною чистотою. Видно, что ко всему была приложена особенная заботливость войскового начальства. Благодаря этой заботливости в походном лазарете всего 15 человек.
Не могу не упомянуть здесь также, что опрошенные мною торговцы из жителей туземных и пришлых из бухарских владений заявили мне, что никто их не обижает и что они хорошо торгуют. Это также свидетельствует о хорошем нравственном состоянии войск. Я убежден, что войска, которые не обижают мирных жителей, всегда хорошо будут драться с врагами, когда обязательства того потребуют”.

                 Гравюра из журнала “Всемирная иллюстрация” № 530 за 1879 г.
Итак, войска застыли в ожидании приказа наступать, Гродеков вёл разработку дальнейшего продвижения отряда по бухарской территории в направлении Ширабада, а в Берлине тем временем продолжался конгресс. После ожесточённых дебатов условия Сан-Стефанского мира были пересмотрены. Сербия, Черногория и Румыния признавались независимыми государствами, Болгария получала автономию, но Македония была возвращена Турции; из районов Болгарии, расположенных к югу от Балкан, создавалась область Восточная Румелия под властью султана, но с административной автономией. Россия приобретала Батум, Карс и Ардаган, а также южную часть Бессарабии. Конгресс завершился 13 июля подписанием Берлинского трактата. Такое решение удовлетворило в какой-то степени российское правительство и военный министр Милютин посылает в Самарканд телеграмму: “По изменившимся политическим обстоятельствам предполагавшееся наступательное движение отрядов туркестанских и красноводского вероятно будет отменено, и вскоре последует Высочайшее повеление о роспуске этих отрядов”. И действительно, 19 июля демонстрация наступления Императором была отменена, войска возвращались к местам своей постоянной дислокации.
Теперь нужно было объяснить и туземной власти, и местному населению, почему поход не состоялся. Иначе, получалось замахнулись, да не ударили. Струсили? В донесении военному министру Кауфман пишет по этому поводу: “в результате всего, что теперь совершается здесь, мы потеряем то обаяние, которое мы приобрели в Средней Азии, потеряем безграничную веру в нас народов и правительств, нас здесь окружающих. А подобное уважение и доверие приобретаются медленно и выдержанною, всегда ровною, всегда честною работою и политикою; но раз пошатнув это доверие и уважение, нелегко его поправить, да уже никогда не достигнет оно той высоты, на которой стояло”.
И было решено свалить всё на британских агентов, которые якобы отравили колодцы в районе дислокации отрядов и войска охватила эпидемия то ли чумы, то ли холеры. В соседних кишлаках никто не заболел, но молва быстро распространилась по всей округе. Слух этот и послужил мифом о якобы тысячах умерших русских солдат, миф, который дошёл до наших дней и время от времени появляется в некоторых публикациях. Как видим из приведённого выше приказа Кауфмана войска были в полном здравии.
Да, какие-то случаи пищевых отравлений были, у Терентьева читаем: “надежда помериться с силами с более достойным противником захватила всех от главного начальника до последнего рядового. Сильные поносы, развившиеся в Джаме, они считали даже полезными: легче будет идти по горам”, но ни о какой эпидемии, речь, конечно, не идёт.
Наступление на Индию не состоялось, но всем участникам эта операция, была засчитана как состоявшийся поход.
Полевой штаб свою работу закончил и Николай Иванович обращается к командующему войсками с просьбой об отпуске. Правда, отдохнуть Гродеков намеревался весьма своеобразно.
К. П. фон Кауфман в своём рапорте военному министру от 13 ноября 1878 г. пишет: “Состоящий в распоряжении моем по званию командующего войсками округа, генерального штаба полковник Гродеков уволен мною в отпуск на 4 месяца с сохранением содержания в гг. СПетербург и Одессу, причем согласно желания его я разрешил ему следовать через бухарские, афганские и персидские владения, что даст ему возможность лично познакомиться с этими странами и в особенности с путями, ведущими в Афганистан”.
Совершенно понятно, что речь идёт о разведке. И полковник Гродеков отправляется в опаснейшее путешествие.

Глава пятая

                   Базар в селении Патта-Гиссар (Термез). Старинная открытка

Итак, 6 сентября Гродеков подаёт рапорт командующему войсками Туркестанского округа об отпуске, рссчитывая совершить путь до Астрабада, через Афганистан и Хорасан за 50 дней – до наступления зимы. Константин Петрович не только одобрил намерение полковника, но и предложил денежные средства. Однако Николай Иванович, по “некоторым причинам” отказался, взяв лишь двадцать серебрянных вещиц для подарков.
- Знаете, Николай Иванович, - сказал, обсуждая предстоящую миссию Кауфман, - я думаю, вам придётся долго ждать разрешения эмира Шир-Али на поездку.
- Я думал об этом Константин Петрович, и вот, что решил: чем ожидать решения эмира в Ташкенте, надобно послать нарочного с вашим письмом к нему. Курьер будет ехать значительно быстрее меня. Тем временем, закончив в Самарканде необходимые сборы я прибуду в Мазари-Шариф, туда же курьер доставит разрешение.
- Ну что ж, решение правильное, в добрый путь Николай Иванович.
И 24 сентября 1878 года, Гродеков, получив от Кауфмана сопроводительные бумаги с подписью и печатью генерал-губернатора, отправился в Самарканд. Там экспедиция окончательно сформировалась. Вместе с Гродековым в путь отправились два персиянина. В качестве слуги и переводчика Мустафа Рахметулин из персидского Гюлистана, который одиннадцать лет назад был взят в плен мервскими туркменами, продан в Бухару и после отмены рабства, получил свободу. Он знал три языка: персидский, тюркский и русский. Вторым был уроженец Самарканда Ибрагим мулла Гуссейнов. Кроме этих двоих в составе экспедиции был ещё казах Уразалы Кожаберген. В обязанности двух последних входил уход за лошадьми.

Фотография из книги Н. И. Дубининой “Приамурский генерал-губернатор Н.И. Гродеков”

Оружия с собой взяли немного: одна берданка с сотней патронов и двенадцатизарядный револьвер “Смит и Вессон”.
Вечером 27 сентября небольшой караван состоящий из четырёх всадников при двух лошадях вючных и одной запасной, выехал из ворот Самарканда и направился к Аму-дарье. Николай Иванович отправлялся в путь совершенно открыто, в мундире с полковничьими погонами. Вот, что он писал об этом: “Я не прибегал к переодеваниям и путешествовал в форменной одежде. Я не скрывал ни своей народности, ни чина, ни маршрута, по которому предполагал следовать. Полагаю, что при той обстановке, в которой я находился, это лучший способ путешествовать по Азии. Всякий маскарад только мог повредить делу, при неудовлетворительном знании мною восточных языков и при полном незнании обрядовой стороны, которая сопровождает каждый шаг мусульманина”.
Встречая на всём пути по территории бухарского эмирата радушный приём местных беков, Гродеков со спутниками добрался наконец до селения Патта-Гиссар (ныне г. Термез), расположенный на берегу Аму-Дарьи. Здесь находилась переправа на афганский берег. Там, видимо, уже знали о прибытии русского путешественника, и примерно через два часа после появления на бухарском берегу экспедиции, на противоположном началась суматоха: показались всадники и началась установка двух кибиток. Создавалось впечатление, что посланники афганского эмира готовились к встрече важного гостя и сопровождению его в Мазари-Шариф.
Переправившись на следующий день на афганский берег, путешественники были встречены посланцем эмира ширагасы (камергер) Шах-Север-ханом и офицерами кавалерийского взвода. Ширагасы пригласил Гродекова в убранную коврами кибитку и после обычных поздравлений с благополучным прибытием и вопросами о здоровье, спросил того кто он, куда едет и зачем. В ответ Николай Иванович протянул бумагу в которой на трёх языках, - русском, английском и персидском, - было написано следующее: “Предьявитель сего, полковник Гродеков, в сопровождении своих служителей, с разрешения моего, отправляется в Россию, через Афганистан и Персию. Поэтому я прошу всех начальников, которые будут находиться на пути следования полковника Гродекова, оказывать ему содействие и покровительство. Сентября 21-го дня 1878 года. Ташкент. Туркестанский генерал-губернатор и командующий войсками Туркестанского военного округа генерал-адъютант фон Кауфман I-й”.
Прочитав документ Север-хан, сказал, что русскому гостю придётся здесь подождать два-три дня пока не придёт разрешение луинаиба – так называлась должность генерал-губернатора Афганского Туркестана. Пост этот в то время занимал Хошдиль-хан. Забегая вперёд скажу, что с началом 2-й англо-афганской войны и после смерти эмира Шир-али Хошдиль-хан нашёл убежище в Ташкенте.
Ждать три, а скорей всего много больше дней на берегу Аму-Дарьи совершенно не устраивало Гродекова и он сказал:
- Уважаемый ширагасы, ни под каким видом я не останусь здесь и одного часа, и если мне не будет разрешено тотчас ехать в Мазари-Шариф, я сейчас же переправлюсь обратно. И, согласитесь, довольно странно не пускать меня, почти безоружного человека, когда у вас 30 вооружённых солдат, и если учесть, что афганские подданные ходят у нас где хотят, когда наши государи находятся в дружбе, а их посланники находятся в Кабуле и Ташкенте.
Ошеломлённый столь напористой речью, ишагасы оправдываясь сказал, что в России свои законы, а здесь другие и что он не может взять на себя ответственность пропустить уважаемого кернеля (так в Афганистане назывался чин полковника), без разрешения эмира. И сославшись на дела и извинившись афганец вышел из кибитки.
Через некоторое время Николай Иванович узнал, что вовсе не для встречи с ним прибыл на берег Аму-Дарьи Север-хан, и кибитки были устроены вовсе не для русского гостя. Миссия ишагасы состояла в том, что он должен был переправить на бухарский берег двоюродных братьев Абдуррахман-хана, который приходился афганскому эмиру племянником и вот уже 10 лет жил в Самарканде под крылом туркестанского генерал-губернатора.
Тут, думаю, следует остановиться и рассказать кто же такой этот царственный племянник и каким образом он оказался в русском Туркестане.
После смерти Дост Мухаммад-хана в 1863 году новым эмиром был провозглашен Шер Али-хан, однако, британское правительство его не признало. И как это часто бывает на Востоке ближайшие родственники скончавшегося эмира вступили в борьбу за трон. Это были два брата Шер-Али-хана и его племянник Абдуррахман. Собрав войско они взяли Кабул и 21 мая 1866 Мухаммад Афзал-хан, отец Абдуррахмана, был провозглашен эмиром, но вскоре он скончался и борьба вспыхнула вновь. В 1868 году Шер-Али взял реванш и 11 сентября занял эмирский престол войдя победителем в Кабул.
Абдуррахман-хан бежал в Бухару, но не встретил особого сочувствия от бухарского эмира и вернулся в свою вотчину Балх (Афганский Туркестан), продолжая войну против Шир-Али. Будучи разбит наголову под Газни, бежал на границу Индии, но затем, не доверяя англичанам, через Персию прибыл в Мешхед, оттуда в Хиву и далее, через Бухару, явился в Самарканд к генералу Абрамову. В своей 2-томной “Автобиографии”, изданной в Лондоне в 1900 году, Абдуррахман очень тепло вспоминает о годах, проведённых у русских. На содержание он получал от туркестанских властей почти три тысячи рублей в год.
Забегая несколько вперёд, скажу, что после смерти Шир-Али-хана, последовавшей 21 февраля 1879 года и отречения от престола его сына Якуб-хана, туркестанский генерал-губернатор тут же приказал вызвать Абдуррахман-хана в свою ташкентскую резиденцию, и во время беседы напомнил тому о его правах на афганский трон.
Абдуррахман-хан не дал себя долго уговаривать и тут же попросил денег, оружие и русских офицеров. Однако Кауфман должен был строжайше скрывать свою поддержку новому претенденту на афганский престол. Русские не должны были появиться в Афганистане ни под каким видом. Поэтому Абдуррахману передали только 25 винтовок Бердана и около 40 тысяч рублей золотом. Затем ему позволили “бежать” из Самарканда, и в январе 1880 года Абдуррахман-хан с 250 джигитами переправился через реку Пяндж. В дальнейшем он возглавив вооружённое сопротивление англичанам, в конце концов стал эмиром, заключив с ними мирный договор.

Абдуррахман-хан,примерно 1879 г. Фотография из альбома редких историчеких фотоснимков конгресса СШАНо вернёмся к застрявшему на афганском берегу Аму-Дарьи нашему герою. Выйдя к реке Гродеков стал свидетелем как двух братьев будущего эмира Афганистана на каяках переправили на бухарскую территорию. Как только переправа была окончена, Николай Иванович вновь обратился к ишагасы и в категорической форме потребовал пропустить русскую экспедицию в Мазари-Шариф.
- Будет этому конец, - напирал на него Гродеков, - мне надоело переливать из пустого в порожнее. Сейчас же или вперёд в Мазари-Шариф, или назад на бухарский берег. Только запомните, что вы ответите за это перед эмиром.
- Хорошо, - сдался наконец афганский чиновник, - поедемте. Только вы должны знать, что из Мазари-Шарифа вас не выпустят без разрешения эмира.
- Ну, это вас не касается. Там я буду иметь дело с луинабом, а не с вами.
Через полчаса русские путешественники, сопровождаемые вооружённым конвоем афганских солдат во главе с ишагасы, тронулись в путь.
Впереди лежал Афганистан, который вскоре запылает в пожаре 2-й англо-афганской войны. Но этого Николай Иванович, конечно же, не знал.

Глава шестая

                                  Картина В. В. Верещагина “Афганец” 1867-1868 гг.

Во время всего пути до Мазари-Шарифа, Гродеков кожей ощущал атмосферу недружелюбия, а то и ненависти исходящую от афганских солдат, бросающих неприязненные взгляды на русского полковника. После первой ночёвки, переводчик Мустафа рассказал Николаю Ивановичу, что слышал разговор двух солдат, обсуждавших убийство неверного и лишь страх за неминуемые последствия, заставил их отказаться от преступного намерения. Наконец показался Мазари-Шариф. Перед въездом в город ишагасы приказал солдатам обнажить сабли.
- Для чего это? - спросил Гродеков.
- Для вашей безопасности, кернель, наш народ дикий, необузданный, мало ли что может случиться.
- Мне кажется ваши солдаты представляют для меня большую опасность. Признаться, я больше опасаюсь именно их чем населения, поскольку оно в вашем Туркестане состоит из узбеков, которых я знаю и среди них буду так же покоен, как у себя дома. Мне кажется, ишагасы, что вы хотите показать городу, что я ваш трофей, то есть пленник.
- Думайте, что хотите, но я должен вас доставить в целости и сохранности, поскольку отвечаю за каждый волос, который упадёт с вашей головы.
Гродеков был прав: опасности от местного узбекского населения, ждать не приходилось. Дело в том, что все узбекские ханства на левом берегу Аму, были огнём и мечом завоёваны афганцами и местные жители всей душой ненавидели завоевателей. Через двадцать лет после путешествия Гродекова в тех же местах побывал Генерального штаба капитан Лавр Корнилов - будущий Верховный главнокомандующий России и один из основателей Добровольческой армии. В облике туркмена он совершил дерзкий разведывательный рейд к афганской крепости Дейдади. Вот как он описывает увиденное: "Всюду были видны следы разрушения и запустения: развалины кишлаков, брошенных, по-видимому, недавно, городов с остатками огромных башен, стен, минаретов и зданий со следами древней высокой архитектуры тянулись на несколько верст по сторонам пути. По рассказам туркмен (спутников Корнилова по рейду, В. Ф.), всего лишь лет 60 тому назад все эти развалины представляли цветущие города и селения, обитаемые таджиками и узбеками. С появлением в долине Амударьи афганцев, Хаджа-Нахр начала пустеть, население её, спасаясь от притеснений и поборов, стало разбегаться, и результатом полувекового господства афганцев в Чарвилаете было полное запустение некогда цветущих, огромных городов Сиягырта, Бербер-Шахара и Балха".
Поэтому, не было ничего удивительного в том, что местное население не испытывало тёплых чувств к своим угнетателям и с нетерпением ожидало прихода русской армии. Приведу небольшой отрывок из книги Гродекова “Через Афганистан”, вышедшую в 1880 году: “Будучи поражены могуществом России, смирившей Хиву и Бухару, узбеки левого берега Аму почему-то убеждены, что движение русских Самаркандом не окончится, и что рано или поздно они перейдут Аму и утвердятся на левом берегу этой реки. Слыша из тысячей уст русских мусульман, ежегодно приходящих в Мазар-и-Шариф на поклонение могиле Али, о русских порядках, русской правде, о человечном отношении к покорённым народам, узбеки не только не питают к нам никакого страха, но желают нас. Я видел это в восторженном приёме, который мне повсюду оказывали узбеки; я слышал это из множества уст людей, ухитрившихся пробираться ко мне сквозь стражу. Меня спрашивали: “Скоро ли придут русские? Когда бы поскорее Бог избавил нас от этих афганов! Неужели за вами не идут войска?” Афганцам хорошо известно настроение покорённых и они крайне ревниво относятся ко всем людям, приходящим из русского Туркестана. Теперь понятно почему им было неприятно моё прибытие в их страну: почему они, под предлогом, что меня могут убить, держали под стражею; почему они пресекли (так им, впрочем, казалось) всякое сообщение моё с народом”.
Но, вернёмся в Мазари-Шариф, куда под конвоем въехал русский путешественник. Кавалькада ведомая ишагасы долго кружила по городу, пока наконец не подъехала к дому предназначенному для Гродекова и его людей. Это был то самое здание, где три месяца назад посольство возглавляемое генералом Столетовым ожидало разрешения Шир-Али хана на въезд в Кабул.
Поселившись в доме путешественники вскоре поняли, что по сути их жилище это тюрьма. Весьма комфортабельная, но тюрьма. Выходить в город категорически воспрещалось. Всё это делалось, - уверяли путников, оправдывая запрет, - для их же собственной безопасности.
Вскоре к Гродекову явился секретарь луинаба (правителя) Афганского Туркестана, Магомет-Мусин-хан. За ним несли два европейских кресла обитых кожей. Секретарь пояснил, что поскольку русские не привыкли сидеть по восточному, то луинаб посылает им эти сиденья. Усевшись в них Магомед-Мусин и Николай Иванович начали беседу.
- Отныне вы гость эмира, - сообщил полковнику секретарь луинаба, - не соблаговлите ли Вы сообщить мне, кто вы и с какой целью приехали в нашу страну.
Представившись Гродеков подал бумагу с подписью Кауфмана. Внимательно прочтя документ, Магомет-Мусин спрятал его в глубине халата, сказав, что покажет его своему начальнику.
- Когда я смогу увидеть луинаба? - спросил Гродеков.
- Я Вам сообщу,- завершил разговор Магомет-Мусин.
Долго ждать не пришлось, аудиенция была назначена на следующий день и утром надев мундир со всеми регалиями, Николай Иванович отправился во дворец Хошдиль-хана. Правитель обширной провинции, куда вошли все узбекские ханства на левом берегу Аму, оказался очень молодым человеком лет тридцати, приятной внешности и крепким телосложением. Высокий пост занимаемый в столь незрелом возрасте, объяснялся просто: Хошдиль-хан был женат на родной сестре эмира.
По восточному обычаю Гродеков осведомился о здоровье эмира Шир-Али, а затем приступил к своему делу, заявив что хочет как можно скорее отправиться в путь, поскольку скоро наступит зима а путь предстоит долгий. На это луинаб ответил, что без разрешения эмира он не может пропусть русского полковника в Герат.
- Когда же можно ожидать этого разрешения, - спросил Гродеков.
- Думаю недели через две.
- И столько времени, я должен находиться здесь?
- Да.
- Могу ли я свободно ходить по городу и его окрестностям?
- Нет, этого я вам позволить не могу.
- Почему?
- Потому что боюсь за вашу безопасность. Вы не знаете нашего народа: он дикий, необузданный, того и гляди вас убьют.
- Значит я ваш пленник и не ошибся, когда сказал вашему ишагасы, что он хочет показать народу меня как трофей? Вы говорите, что я ваш гость, а держите меня взаперти – так с гостями не обращаются. Ваши люди ходят по нашей земле свободно, куда хотят. Наши государи находятся между собой в дружбе: наш посланник находится в Кабуле, а ваш в Ташкенте, а меня вы держите под арестом.
- У вас свои законы, у нас свои – смутился Хош-Диль хан.
-Я буду писать генералу Кауфману. Надеюсь письмо дойдёт до адресата?
- Письмо будет отправлено.
После этих слов, Николай Иванович откланился и, в сопровождении охраны, больше похожей на конвой, вернулся в резиденцию.

                             Афганские полицейские. Фотография Джона Бёрка. 1879 г.Не откладывая в долгий ящик, он тут же написал два письма одно генералу Кауфману и второе полковнику Разгонову, который после отъезда Столетова из Кабула, возглавлял там русскую дипломатическую миссию. В последнем письме Николай Иванович просил Разгонова выхлопотать у эмира Шир-Али-хана пропуск в Герат. 11 октября Гродеков попытался передать письма луинабу, через Магомет-Мусин-хана, однако тот отказался. На вопрос в чём причина отказа, последовал ответ, что нельзя посылать эти письма со специальным курьером, а надобно ждать, когда будет получена почта из Кабула.
Русскому полковнику стало окончательно ясно, что он здесь пленник, и собрав своих людей и обрисовав им существующее положение, предложил бежать. Все согласились, но решили подождать две недели, и если за это время разрешение не будет получено, запастись огнестрельным и холодным оружием и попытаться осуществить побег. Через кузнеца-узбека, ковавшего лошадей путешественников, добыли два афганских ножа, огнестрельное же оружие он не соглашался принести ни за какие деньги. Побег был назначен на 23 октября и потянулись томительные дни. Николай Иванович не желая брать лишний груз не взял с собой ни одной книги. От нечего делать он перечитал все старые газеты, которыми были обёрнуты некоторые вещи, от скуки брал лопату и чистил арыки, по утрам заметал следы ненавистных ему часовых. Наконец, 13 октября, Гродекову сообщили, что прибыла почта из Кабула и сегодня же его письма будут отправлены адресатам. И вот, о радость, 19 октября Магомет-Мусин-хан собщил, что только что прибыл курьер из Кабула и привёз долгожданное разрешение.
- Сегодня в 4 час дня, вы должны выехать со своими людьми из Мазари-Шарифа, - сообщил чиновник, - а поскольку вы самый почётный гость эмира, как сказано в письме, то велено беречь вас как зеницу ока. Путевые расходы эмир принимает на свой счёт и до самого Герата вас будет сопровождать джамадар (поручик) Мирали-хан. До Меймене вас будет охранять конвой из сорока джигитов, а оттуда, по местам где бесчинствуют туркменские шайки, к нему добавится ещё триста человек.
Поблагодарив Магомет-Мусин-хана, за его заботы и вручив тому подарки и большой запас хины, Николай Иванович отправился готовится к отъезду.
Попрощавись со всеми слугами и одарив их деньгами, Гродеков сел на лошадь и вместе со своими людьми выехал на улицу, где его уже ожидал выстроившийся конвой. Кавалькада выехала за ворота города и Мазари-Шариф остался за спиной. Впереди был Герат.

 Глава седьмая

   Гератская цитадель ("замок Александра Македонского"). Гравировальный оттиск, 1879 г.

Лошади, застоявшиеся в долгом отдыхе, весело бежали по дороге и вскоре перед путешественниками показался кишлак Дейдади. Через двадцать лет здесь вырастет афганская крепость, построенная с помощью британцев и капитан Лавр Корнилов, служивший в Туркестане, совершит дерзкий рейд в облике туркмена, чтобы произвести разведку этой цитадели. Останавливаться в кишлаке не стали, а проследовав мимо заночевали в степи. Здесь Гродеков почувствовал, что действительно является почётным гостем эмира. Кроме джамадара (поручика) Мир-Алихана, выполнявшего при русском полковнике роль адъютанта, к нему было приставлено два повара с походной кухней, а во вьюках везли шубу, ковры, умывальник, металлический чайник и фаянсовые чашки. На первом же ночлеге в палатку к Николай Ивановичу поминутно забегали то Мир-Алихан, то начальник конвоя Ахмед-Али-Аддижан, с вопросами не надо ли чего гостю эмира. Не отставали от своих начальников в усердии услужить и солдаты. Причём относилось это не только к Гродекову, но и к его людям: Мустафу стали называть не просто Мустафа, а Мустафа-хан. Даже лошадям русских путешественников стали давать вместо соломы клевер.
Дорога шла через возделанные поля, пересекаемые арыками. Через два дня достигли первого большого кишлака Сальман имевшего около сорока дворов. Весть о русском путешественнике долетела и сюда. Жители кишлака - узбеки – высыпали на дорогу, чтобы приветствовать гостей. Поднесли лепёшки, арбузы, дыни и просили остаться с ночёвкой. Когда же Николай Иванович, вежливо отказался, объясняя, что торопиться, то ему привели упитанного барана в дорогу. Так проезжая от кишлака к кишлаку, неизменно встречая горячий приём, путешественники, сопровождаемые величественным эскортом, достигли селения Сальмазар, раскинувшееся на двух берегах реки Сарыпуль. Здесь произошла смена конвоя. Джигиты Ахмед-Али Аддижана, возвращались обратно в Мазари-Шариф, а на их место заступал полк Гуссейни, под начальством меджира (майора) Гулам-Магомета.
Заночевав в кишлаке, рано утром двинулись дальше к городу Меймене. Миновав узкое ущелье протяжённостью в 13 километров вышли к селению Дерече, где путешественников встретила многочисленная делегация высланная правителем города Магомет Акбар-ханом, - племянником луинаба, - для встречи русского гостя. Глава делегации, – афганский офицер, - сообщил Гродекову, что русским гостям приготовлено помещение в кишлаке Ката-Кала, расположенным в 25 километрах от города и туда уже высланы палатки, кухни и всё, что нужно для отдыха. А прибытие в Меймене намечено на завтра. На это Гродеков ответил, что времени на столь короткие переходы не имеет и намерен ночевать в городе. Видя настойчивость русского полковника, офицер отправил донесение с нарочным Магомет-Акбар-хану. После этого двинулись дальше и спустившись в долину, носящую то же имя, что и город, увидели всадника, скачущего к ним во весь опор. Это был курьер от губернатора с приказом остановить путешественников у первого же селения и задержать там столько времени, чтобы вступление в Меймене состоялось ночью.
- Передайте губернатору, - ответил, засмеявшись Николай Иванович, - что если остановка в Ката-Кале ещё имела какой-то смысл, то задержка здесь, когда город уже виден, полнейшая бессмыслица.
- В городе ещё не всё готово к вашей встрече. Губернатор хочет выстроить войска по пути вашего следования, стал настаивать офицер.
В ответ Гродеков хлестнул коня и двинулся дальше. Перепуганный офицер вновь отправил гонца к губернатору, а сам повёл всю кавалькаду кружным путём.
- Почему мы не едем прямо, через главные ворота? - уже порядком разозлённый спросил Гродеков.
- Губернатор не хочет, чтобы вы проехали через базар, - был ответ, - давайте здесь немного передохнём.
- Послушайте, - не выдержал Николай Иванович, - если вы ещё раз заикнётесь с подобной просьбой, я за себя не отвечаю.
Наконец, обогнув крепостные стены, отряд въехал в город.
Все эти препятствия, чинимые русским путешественникам, объяснялись просто. Губернатор не хотел, чтобы его подданные, общались с русским полковником. Большое, - в сто тысяч жителей, - узбекское ханство Меймене лишь три года назад было завоёвано эмиром Шир-Али-ханом. Афганцы двинули к столице ханства десятитысячную армию с двадцатью орудиями под командованием Кадыр-хана. Войска двигались с двух сторон: из Мазар-и-Шерифа и из Герата. Город был осаждён, но не сдавался. На шестом месяце осады в стене была пробита брешь, афганцы ворвались в город и вырезали 15 тысяч его защитников. Три дня продолжалось разграбление и разрушение Меймене, а его правитель Мир-Гуссейн-хан, мужественно защищавшийся в цитадели, взят в плен и отвезен в Кабул. Об отношении афганцев к местным жителям пишет в одном из своих очерков писатель-публицист, участник Туркестанских походов А. Н. Маслов: “Хотя с приходом афганцев в стране водворился относительный порядок, но узбеки сразу почувствовали на себе тяжелую руку завоевателей; считая узбеков женоподобными, неспособными к войне, афганцы, взамен военной службы, обложили их тяжелыми налогами. Узбеку закрыт путь к повышению и власти и обращение с ними победителей высокомерное”.
Губернатор Акбар-хан прекрасно осознавал, какие надежды возлагали жители Афганского Туркестана на приход сюда русской армии, первой ласточкой которой, как считали они, был полковник Гродеков.
В Меймене решили задержаться на сутки и Николай Иванович послал человека узнать, когда губернатор его примет – аудиенция, была нужна, чтобы согласовать маршрут, по которому русские путешественники должны были следовать до Герата. В ответ Акбар-хан заявил, что без разрешения луинаба он не может принять Гродекова, но посылает ему трёх проводников для следования дальше. Дело в том, что дорога от Меймена до Герата была весьма опасна. Эти места подвержены частым набегам туркмен, этих пиратов пустыни, и нужно было знать безопасные тропы.
Ранним утром 27 октября конвой, состоящий из сотни вооружённых джигитов выехал вместе с русскими путешественниками в сторону Герата. Для охраны Николая Ивановича и его людей были выделены лучшие солдаты из так называемого, “змеиного полка”. Назван он был так за героический подвиг по освобождению пятисот жителей, захваченных туркменами в окрестностях Меймене в 1877 году. Полк находился в Мазари-Шарифе, когда туда пришло известие о набеге и захвате пленных. Четыре дня джигиты преследовали разбойников, и всё-таки настигли: многих изрубили, остальные ускакали на своих великолепных лошадях. Пленники были освобождены, а полк получил название “змеиный”, поскольку это пресмыкающееся весьма почиталось афганцами. Командовал сотней Гамид-хан, внешностью резко отличавшийся от афганцев: “манеры его были изящны, а платье сидело чрезвычайно ловко”.
- Вы вероятно не афганец? - Заинтересовавшись спросил его Гродеков.
- Я араб, - с гордостью ответил тот.
Дорога до Герата заняла несколько дней и всё это время полковник Генерального штаба не забывал о цели своего путешествия. Опытным взглядом разведчика, он изучал особенности дорог, расположения селений, мостов, военных гарнизонов, характер вооружения, где можно пополнить припасы, где опасно идти, где нет, и тому подобные сведения военного характера.
Кишлаки, по которым проезжали путешественники несколько отличались от тех, что они видели ранее. Были видны следы разрушений, произошедших от набегов туркмен, куда не посмотришь всюду башни, в которые, спасаясь от разбойников, прячутся жители. Гродеков считал туркменских аламанов “черным пятном на земном шаре”. “Если торговцы неграми поставлены вне законов всех наций, - писал он, - то и туркмены должны быть поставлены в такое же положение”. Аламаны, будучи необыкновенно выносливыми, приспособленными к жизни в безводных пустынях, имеющие, к тому же отличных скакунов, являлись подлинным бедствием для приграничных районов Персии и Афганистана. До покорения Россией Хивы, туркмены легко совершали набеги в глубину до 700 километров и собираясь иногда в шайки до 1000 человек иногда врывались даже в города. Как пишет А. П. Андреев, в своих путевых заметках о Туркмении: “Никакие расстояния, никакие пустыни не были страшны для них. Везде находили дорогу их хищные шайки, и всюду несли они с собою смерть, огонь и тяжелое рабство. Жизнь человека и его страдания не имели в их глазах ни малейшего значения, и они избивали при сопротивлении или уводили на веревках в плен и на продажу в Хиву и Бухару сотни и тысячи несчастных персиян и персиянок. “На коне туркмен не знает ни отца, ни матери!” — гласит их поговорка. И, действительно, они не знали пределов своему хищничеству и, будучи полными хозяевами закаспийских степей и пустынь, где так легко было укрываться от преследований, грабили и нападали на все и на всех, не делая даже различия между своими и чужими”.

                 Отряд туркмен-иомудов. Возвращение с набега. Рисунок Ван Мурдена
После покорения Хивы и отмены рабства, положение несколько улучшилось. Гродеков пишет: “Уничтожение торговли людьми в Хиве и Бухаре нанесли страшный удар туркменам: им некуда уже было сбывать свой ясырь (добычу, В. Ф.). Первые два года после хивинского похода набеги туркмен совершенно прекратились, но потом они возобновились, хотя далеко не в таких размерах, как бывало до 1873 года”.
Проезжая по Гератской области, а затем по персидскому Хорасану, Николай Иванович мог видеть, что все селения там обнесены высокими стенами, с тяжёлыми, крепкими воротами, которые на ночь заваливались огромными камнями. Всё это делалось, чтобы хоть как-то защититься от набегов разбойников.
За Кушкой, где путешественники хорошо отдохнули и отведали произведения персидской кухни, показался Паропамизский хребет, окраина Иранского нагорья. Перевалив через него, отряд спустился в долину Герируд, в которой и расположился древний город Герат.
Третьего ноября достигли селения Ширмас, расположенное в двадцати километрах от города. Поскольку был поздний вечер решили заночевать здесь, а ранним утром Гродекова разбудил Мустафа. Оказалось, в кишлак поздно ночью пришёл отряд для встречи русских гостей, и чиновник прибывший с ним ожидает Гродекова. Чиновника звали Джан-Магомет-хан. Он поздравил Николай Ивановича с благополучным прибытием и от имени генерал-губернатора Магомет-Омар-хана преподнёс огромное количество сладостей. Через некоторое время, путешественники в сопровождении огромного эскорта отправились в город. Подъехав к городским воротам, Джан-Магомет остановился и спросил каким путём полковник желает въехать в Герат: через базар или через город.
- Конечно через базар, - решил Гродеков.
Несмотря на то, что день был не базарный, сюда стеклось множество народа, чтобы увидеть русского офицера. Вскоре въехали в обширный двор, обсаженный деревьями, и остановились у крыльца. Это был дом, предназначенный для русского гостя. На галерее Гродекова уже ожидал лично генерал-губернатор. Поднявшись Николай Иванович поприветствовал Омар-хана и извинился за свою запылённую одежду. Гость и хозяин уселись в кресла и слуги подали чай и сласти.
- Я глубоко благодарен, Ваше высочество, - начал Гродеков, - за такой тёплый приём. Особенно приятно, что здесь, в отличие от Мазари-Шарифа и Меймене, мне не делают никаких стеснений, а напротив исполняют всё, что я прошу.
Магомед-Омар-хан, которому в то время было около семидесяти лет, был родственником правителя Афганистана. Кивнув он ответил:
- Эмир, да продлит Аллах его дни, прислал указание встретить вас наилучшим образом, как самого дорогого гостя. Я сейчас же пошлю курьера в Кабул с донесением о вашем прибытии. Не хотите ли написать что-нибудь русскому посланнику в Кабуле?
Затем, помолчав неожиданно спросил:
- Любите ли вы рыбу? Сегодня в Герируде поймали отличную рыбу и, если пожелаете, на обед она вам будет подана.
Николай Иванович не отказался. Затем, не откладывая написал письмо главе русской миссии в Кабуле, полковнику Разгонову, в котором просил передать благодарность эмиру за всё то содействие, что оказали ему здесь.
Четыре дня провёл Гродеков в Герате. Осмотрел мечети, погулял по городу, покатался на слоне генерал-губернатора и конечно очень много времени посвятил изучению города с военной точки зрения, поскольку Герат занимал важное стратегическое положение. Англичане считали его ключом к Индии.
Восьмого ноября, с конвоем из 400 всадников, путешественники выехали по направлению к персидской границы. Сделав два перехода по 30 километров, они достигли последнего афганского населённого пункта кишлака Кусан. Селение представляло собой тяжкое зрелище. Три четверти его домов лежало в развалинах, и не было здесь семьи, в которой кто-нибудь не был в плену у текинцев. Гродеков пишет: “Здесь мне представлялись люди, освобождённые из хивинского плена в 1873 году. Они низко кланялись, целовали руки и полы моего пальто и благодарили Белого Царя и русских, освободивших их из неволи”.
Но, вот показались развалины рабата (укрепление) Догар находящиеся прямо на границе. Из персидского селения Карыз, навстречу отряду выехало 30 всадников, для встречи русских путешественников.
Выдав сопровождавшему его Афганскому чиновнику бумагу о том, что доставлен благополучно, Николай Иванович под эскортом персидских воинов пересёк границу с Ираном.
Афганистан остался позади, и, как пишет Гродеков: “Несмотря на заботу о моей безопасности и комфорте, которую встречал на всём пути от Мазари-Шарифа до Догара, я почувствовал облегчение, ступив на персидскую территорию, где знал, что ко мне не будут больше ставить часовых и всюду за мною следовать”.
Свой путь по Персии Николай Иванович не описал, - главной целью было знакомство с Афганским Туркестаном, - но, совершенно очевидно, что из Астрабада, пароходом он доплыл до Баку, а затем, через Одессу прибыл в Петербург. Эта поездка была засчитана Гродекову как поход, за который он был удостоен ордена св. Владимира 3-й степени. А в 1879 году, в Петербурге, вышла книга русского путешественника в погонах - “Через Афганистан”, с описанием поездки. Книга выдержала два издания и была переведена на французский и немецкий языки.

   Титульный лист работы Н. И Гродекова и карта его путешествия приложеная к книге
Пройдёт немного времени и Гродеков примет участие в ещё одном военном походе. И вновь плечом к плечу с ним будет его старый боевой товарищ Михаил Скобелев.

Глава восьмая

Улица в туркменской крепости Сунче. Гравюра из журнала“Всемирная иллюстрация”, 1878 г.

После успешного завершения Хивинского похода и ликвидации Кокандского ханства, туркменские земли оставались единственной “ничейной” территорией между владениями двух империй. Подчинение этих земель России являлось приоритетным вопросом для Военного министерства и Генерального штаба. Кавказский наместник Великий князь Михаил Николаевич отмечал в письме к военному министру Милютину, что с переходом Хивинского ханства в вассальную зависимость от России: “немедленное установление вполне обеспеченного, прямого и постоянного сообщения между отрядами нашими у Каспийского и Аральского морей, приобретают, несомненно, ещё большее значение”.
21 марта 1874 года был учреждён Закаспийский военный отдел, первым начальником которого стал участник Хивинского похода генерал Ломакин. Он сразу же приступил к активным рекогносцировкам западной части, подчинённой ему области, свидетельствующие о том, что решение о подчинении Туркмении было уже принято. Такие крупнейшие военные стратеги и знатоки Туркестана, как Скобелев, Гродеков и Куропаткин приступили к разработке планов будущей кампании. В своих рапортах царю и военному министру они настаивали на скорейшей оккупации туркменских земель, мотивируя это увеличением количества секретных миссий британских агентов, наводнивших этот регион. И это соответствовало истине.
Сделаем небольшой обзор действий английских спецслужб в приграничных районах Персии и Афганистана для большего понимания ситуации, сложившейся к этому времени на сцене “Большой игры”.
Сохранились записи британского резидента в Мешхеде Аббас-хана, в которых он вёл летоисчисление по именам агентов, прибывающих туда с различными секретными заданиями. Так, 1872 год назван им годом капитана Марша, следующий, 1873-й – полковника Бейкера, 1874-й капитана Нэйпира, 1875-й – годом полковника Мак-Грегора. Иногда посылались целые группы шпионов для сбора сведений под видом научных изысканий. В 1874 году полковник Бейкер, капитан Клейтон и лейтенант Гилл длительное время занимались “научным изучением бассейна реки Атрек”. По возвращении, Бейкер представил своему правительству “Политическое и стратегическое донесение о Средней Азии”, в котором отмечал высокие боевые качества туркмен, “вооруженных порой бирмингемскими ружьями”, и делал вывод, что под командованием английских офицеров эти “сто двадцать тысяч великолепных всадников” могут охранять большую территорию. От кого охранять, совершенно понятно. А те самые бирмингемские ружья – недорогие английские двустволки - большими партиями стали приходить в Туркмению из Индии, о чём докладывал командованию Ломакин. В своей статье “Военная география Средней Азии”, опубликованной в журнале военно-научного общества в Лондоне, Бейкер подробно охарактеризовал дороги от Герата к Каспийскому морю и возможности их использования на случай войны с Россией.
Бейкера сменил Нэйпир, однофамилец главнокомандующего англо-индийской армией фельдмаршала Роберта Нэйпира Магдальского. Официально британский агент, прибыл туда для изучения “обстоятельств набега”, якобы совершенного из афганского Герата на персидский город Хаф. На самом деле в его задачу входил сбор информации о районе соприкосновения персидских, афганских и туркменских земель и, - idee fixe британцев, - о возможностях использования туркменских племен в борьбе Англии против России. В июне 1874 года Нэйпир прибыл в Тегеран и оттуда направился к границе с туркменскими землями. Там он приложил массу усилий, агитируя вождей племён в пользу Англии и обещая снабдить их современным оружием. Русская разведка установила, что английский агент возможно осуществлял отправку из Тегерана в Мерв каравана, груженного шестью тысячами тех самых бирмингемских ружей. Об этом сообщил российский посланник в Персии Бегер. В своих докладах в Министерство иностранных дел он доносил, что Нэйпир двигаясь вдоль персидско-туркменской границы, составил карту пути следования, на которую были нанесены пограничные укрепления и указана численность местных гарнизонов. Большой интерес, англичанин проявил к судоходству на Каспии и к дислокации русских войск на морском побережье.
После возвращения в Калькутту Нэйпир подготовил отчет о своей поездке, который английские власти опубликовали под грифом “совершенно секретно” всего в 25 экземплярах.
В середине 1875 года в Мешхеде появляется ас британской разведки полковник Чарльз Метклаф Мак-Грегор. По мнению этого действительно выдающегося разведчика и военного деятеля, главная угроза безопасности Индии, - жемчужины в короне Британской империи, - исходила от России. Каждое её территориальное приобретение в Средней Азии, считал Мак-Грегор, является частью плана российского Генштаба по демонтажу британского господства в Индии. И поэтому, каждый новый шаг России в этом регионе требует от британской разведки активной деятельности на внешних границах по направлению к Индии. В планы Мак-Грегора входило отправиться из Мешхеда в Мерв и Керки, оттуда переправиться через Аму-Дарью в Восточную Бухару. Помочь ему в этом должен был завербованный британской разведкой туркмен Каушут-хан. В Мерве английский полковник предполагал самолично ознакомиться с положением дел в городе и расспросить о дорогах, “ведущих до Каспийского моря и к Афганистану - к важным стратегическим пунктам Меймене, Бала-Мургабу и Герату”. План этот не удалось осуществить. Достигнув Герата Мак-Грегор получил от своего начальства в Калькутте срочное указание прекратить дальнейшее путешествие из-за опасения, что оно может спровоцировать Кауфмана.
Тем не менее Мак-Грегор сумел собрать немало ценной информации по этому малоизвестному региону, детально исследовав местность между Персидским заливом и Гератом, отметив на карте каждое селение, “представляющее значение для любого будущего командира, ведущего колонну в этом направлении”. В июле 1875 года Мак-Грегор прибыл в Серахс, который он считал важнейшим стратегическим пунктом, переправился через реку Теджен (Герируд) и углубился на два десятка километров в сторону Мерва, особенно интересовавшего англичан. Вернувшись в Мешхед, британский полковник отправился в Келати-Надири, снял планы местных укреплений, затем через Шахруд и Астрабад приехал на остров Ашур-Адэ, где была расположена база российских войск в Туркмении. Оттуда, через Тифлис и Владикавказ, он вернулся в Англию.
Едва закончилась миссия Мак-Грегора в игру вступил следующий игрок. Искатель приключений, авантюрист, журналист и шпион, капитан британской армии Фредерик Густавус Барнаби. Получив в Петербурге разрешение от военного министра Милютина на посещение Хивы, он попытался оттуда отправиться в Мерв, однако начальник Амударьинского отдела Н. А. Иванов, не дал этому осуществиться и развернул британца обратно.
В конце 1876 года в Тегеране вновь появился Нэйпир. Он попытался проникнуть в Мерв с конкретным поручением укрепить связи с отдельными туркменскими ханами и склонить их на сторону Британи. Инструментом, для выполнения этого задания, англичанин выбрал золото. Пытаясь подкупить вождей туркменских племён, он так сорил деньгами, что привлёк внимание русского посланника в Тегеране, который сообщал, что “чрезмерная щедрость” Нэйпира “вызвала удивление” даже у хорасанской администрации.
Без внимания русской разведки британский агент конечно не остался. В своём донесении начальник Закаспийского отдела Ломакин пишет: “как мне известно, он (Нэйпир, В. Ф.) недавно был в Кучане и Буджнурде, где, кажется, находится и теперь; буджнурдский ильхани ему заметно покровительствует, содействуя сношению с ахал-текинцами. При настоящих натянутых отношениях России с Англией не может быть никакого сомнения, что он всячески старается теперь возбудить и вооружить против нас еще более текинцев, - что подтверждается и тем, что уже несколько времени как текинцы совершенно прекратили с нами всякие сношения; повсюду содержат строгие караулы; никого не пропускают ни от себя, ни к нам, ни от нас к себе; говорят у них большие сборы, говорят, что они раздобыли даже откуда-то две-три пушки, словом, по-видимому, они что-то затевают, и здешние туркмены, не без основания, конечно, приписывают все это влиянию и проискам находящегося в столь близком соседстве с ахал-текинцами английского офицера”.
Во всяком случае, чтоб узнать, наверное, что теперь делается в Ахал-Текинском оазисе за прекращением с оным прямых сношений, я счел необходимым послать туда надежных людей: одного со стороны Хивы, а другого через земли курдов”.
В 1876 году в Персию отправляется капитан Батлер, для исследования реки Атрек. Но было ещё одно задание, которое капитан получил лично от вице-короля Индии Литтона. Ни много, ни мало организовать и возглавить отряды туркмен для борьбы против России в Ахал-Текинском и Мервском оазисах, о чём он сам позже рассказал в январском номере журнала «Globe» от1881 года. В Петербурге стало известно об этом, российское правительство выразило резкий протест и Батлер был отозван.
Подытоживая активность британских разведчиков и политических эмиссаров, приведу слова журналиста Чарльза Марвина из его книги “Разведка Средней Азии” (Reconnoitring Central Asia): “Если бы Бэйкер и Мак-Грегор, Нэйпир и Батлер не появлялись на северо-восточной границе Персии, Россия была бы избавлена от целой серии кампаний. От завершения Хивинской кампании 1873 г. ...до осады Геок-Тепе не проходило года без того, чтобы английский офицер или кто-либо другой не продвигались вдоль туркменской границы от Серахса к Каспию... Поездки Бейкера, Мак-Грегора, Нэйпира и Батлера сделали больше для преграждения продвижения России, чем все торжественные обсуждения английских кабинетов, мешки с дипломатической перепиской, тысячи парламентских речей и запросов и мириады статей, опубликованных по среднеазиатскому вопросу между 1873 и 1881 гг.”.
Сказано, конечно, с изрядной долей хвастовства, но по сути верно.

Рыцари плаща и кинжала, британские разведчики. Сверху: Ч. М. Мак-Грегор и У. Ф. Батлер. Внизу. Слева направо: У. М. Гилл, Ф. Г. Барнаби, В. Бейкер
В декабре 1878 года Гродеков возвращается в Петербург и сразу же докладывает военному министру о своих впечатлениях о поездке. В дневнике Милютина в записи от 31 декабря, читаем: “Приехавший на днях полковник Генерального штаба Гродеков, отважно проехавший чрез Маймане и Герат до Астрабада, рассказывает, что соседние с Хоросаном туркменские племена сделались крайне дерзкими относительно русских и недавно захватили в плен некоторых наших солдат в самых окрестностях нового укрепления Чат, основанного Ломакиным при слиянии Сумбара с Атреком. По поводу этих известий вчера, в субботу, было совещание у великого князя Михаила Николаевича. Кроме меня приглашён был Гирс и затем специалисты наши, близко знакомые с азиатскими странами: ген.-м. Глуховский, полковники Куропаткин и Гродеков, - все трое Генерального штаба. Пока ещё не пришли ни к какому конкретному заключению и положили выждать обещанных Зиновьевым (посланником нашим в Тегеране) обстоятельных сведений”.
Дерзость туркмен, возможно, объяснялась посулами английских эмиссаров, обещавших поддержку в случае столкновения их с Россией. Пытались британцы и Персию сделать своей союзницей в борьбе с Россией, обещая территориальные приращения за счёт Афганистана, с которыми у них в это время шла война. Вновь обращаемся к дневнику Милютина. Военный министр пишет: “В присланной мне вчера Гирсом (товарищ министра иностранных дел, В. Ф.) телеграмме Зиновьева из Тегерана сообщается секретное сведение, […] о предложениях, сделанных персидскому правительству английским посланником Томсоном занять Герат, но на таких условиях, которые поставили бы Персию в вассальные отношения к Англии и враждебные к нам. […]. Очевидно, что англичане очень хитро стараются втянуть персиян в сферу своих замыслов, явно направленных против нас.”
Надо сказать, Россия ранее уже пыталась усмирить Туркмению. В 1877 году против текинцев был предпринят военный поход под командованием генерала Н. П. Ломакина. Но, несмотря на значительный урон, нанесённый противнику, русский отряд, не смог, - как было предписано, - закрепиться в селении Кызыл-Арват. Из-за нехватки продовольствия пришлось отступить. Текинцы восприняли это как свою победу.
Через год Ломакин повторил экспедицию, но и она завершилась провально.
Эта неудача, несколько уронила, как тогда выражались “обаяние” России в Азии и по отношению к себе это сразу почувствовал русский посол в Тегеране. Талантливый дипломат Иван Алексеевич Зиновьев, прекрасно разбиравшийся в ситуации на Среднем Востоке, предлагает изменить стратегию. А именно: не постепенное завоевание туркменских степей силами малых отрядов, а нанесение мощного удара большими силами в центр Ахалтекинского оазиса. И вновь, почти в том же составе собирается совещание, и после обсуждения решено согласится с русским послом, мнение которого поддержали и присутствовавшие на совещании офицеры Генштаба.
Для похода были собраны внушительные силы в 7000 пехотинцев, 2900 кавалеристов при 34-х орудиях. Основная цель - овладение крепостью Геок-Тепе. Командующим назначается участник русско-турецкой войны генерал И.Д. Лазарев. Однако, едва прибыв к назначенным в поход войскам в селение Чат, он неожиданно скончался. Командование Ахалтекинским отрядом принял генерал-майор Н. П. Ломакин. Но и этот поход не стал победным, более того русские войска потерпели самое крупное поражение за всю историю Туркестанских походов. Авторитет Российской империи мог упасть до нуля, необходимо было исправить положение и 1 марта 1880 года, принимается решение о новом походе. Ещё одного поражения Россия не могла себе позволить, поэтому к выбору военачальника, долженствующего возглавить экспедицию в Туркмению подошли особенно тщательно. Выбор был сделан лично Александром II. Из Минска вызывается 37-летний командир IV армейского корпуса генерал-лейтенант Скобелев. После беседы с Императором в Зимнем дворце, герой Плевны и Шипки выходит оттуда командующим Ахалтекинской экспедицией. Начальником своего штаба он назначает полковника Гродекова.

Глава девятая

 Горы Копет-Даг и текинское укрепление Арчиман. С наброска А. М. Алиханова, рисовал
А. Бауман. “Всемирная иллюстрация” №591, 1881 г.

Перед отъездом из Петербурга, Скобелев встречается с военным министром и получает от него следующие указания: “Военные действия не цель, а только средство к умиротворению туркмен, а потому не следует искать боя. Опыт политических отношений с Хивой и Бухарой должен, по возможности, служить указаниям для будущих отношений к народностям населяющих Закаспийский край, и в особенности к текинцам. Наилучшим результатом за потраченные миллионы явятся: мир и развитие торговли. Как только военные обстоятельства хотя сколько-нибудь выяснятся в нашу пользу, немедленно приступить к рекогносцировкам и съёмкам по Атреку, Сумбару и Чандыру, для решения вопроса о границе с Персией, с которой не ссориться и не дразнить, быть в наилучших отношениях с нашим посланником в Тегеране”.
Совершенно непонятно, зачем посылать боевого генерала в военный поход и советовать ему не искать боя, тем более такому азартному воину как Скобелев. Естественно, тот пропустил этот совет мимо ушей.
Правда, в этот раз, Михаил Дмитриевич, известный сторонник стремительных маршей, не торопился – слишком велика ставка. Он тщательно изучает донесения Ломакина о прошлых неудачных походах, собирает все доступные сведения о театре предстоящих сражений, изучает карты, рассчитывает необходимое количество снаряжения, продовольствия и транспорта. Для экспедиции оперативно заказываются все технические новинки того времени: опреснители воды, рутьеры (паровые тягачи), аэростаты, гелиографы (световой телеграф), пулемёты, ракеты, ручные гранаты, консервы и тому подобное. Для транспортировки грузов и войск строится Закаспийская железная дорога.
Для той же цели планируется использовать водный путь по реке Атрек. Для этого было выделено четыре паровых катера Балтийского флота, вооружённых шестью митральезами (пулемётами) и двумя скорострельными пушками, которые обслуживал отряд кронштадтских моряков под командованием лейтенанта Н. Н. Шемана. Флигель-адъютанту капитану II ранга С.О. Макарову, будущему прославленному адмиралу, была поручена организация доставки грузов водным путём из Астрахани в Красноводск. В дальнейшем корабельная артиллерия и матросы под командованием Макарова приняли участие и в сухопутных боевых действиях. Для сокрушения текинской крепости Скобелев привлекает осадный (инженерный и артиллерийский) парк. Кроме того, он обращается за советом к российским авторитетам в области фортификации – к полковнику Цезарю Кюи, генералам Э.И. Тотлебену и М.А. Зиновьеву.
Никогда ещё русская армия не была так прекрасно обеспечена. Каждый солдат имел по две пары сапог, для зимнего времени было заготовлено 25 тысяч полушубков, 10 тысяч вязаных фуфаек, теплые сапоги, рукавицы из верблюжьей шерсти. Провиант выдавался солдатам по морской норме. В приказе, подписанном Скобелевым, говорилось: “Кормить до отвала и не жалеть того, что испортится”.
Верблюды, - как главное транспортное средство в пустыне, - и пища для людей и животных, вот две главные задачи военной экспедиции в безводной пустыне. Скобелев, тотчас по приезде в Чикишляр, - опорную базу русского войска, - пишет письмо посланнику в Тегеране Зиновьеву с просьбой о содействии в закупке продовольствия в персидских приграничных городах. Зиновьев, в свою очередь, обращается к первому министру шахского двора и тот даёт предписание ильханам (правителям) Буджнурда и Кучана, о благоприятствовании в торговле для русских агентов.
Важнейшее дело снабжения войск Скобелев решает поручить не обычным подрядчикам, поскольку интендантские чиновники “слишком ловко и слишком дурно умеют делать всякие поставки”, а офицеру, за честность и преданность которого он мог бы поручиться безоглядно. Этими качествами, по мнению командующего, в полной мере обладал полковник Гродеков.
Кроме закупки продовольствия и фуража в необходимых количествах, необходимо было создать продуктовые склады на пути продвижения армии к Геок-Тепе. Для выполнения поставленной задачи Николай Иванович формирует команду, в которую включает: войскового старшину Дьякова, штаб-ротмистра Эрдели, поручика Криштопенко и делопроизводителя штаба Яхъя-Бек-Таирова. К отряду, также, были прикреплены три переводчика, двенадцать казаков, два жандарма и четыре джигита. Все были вооружены казачьими берданками. Скобелев передал своему начальнику штаба письма правителям персидских городов следующего содержания: “Считая вас благорасположенным соседом и другом общего доброго дела, я, будучи одних мыслей с вами относительно разбойников текинцев, желаю с вами познакомиться короче. Для этого посылаю доверенное лицо, полковника Гродекова, приветствовать вас и передать вам мои душевные пожелания на общую пользу. Пожелав вам здоровья и успехов во всём, остаюсь всемилостивейшего Государя Императора моего генерал-адъютант Скобелев”. То, что вопросами снабжения армии на территории Персии будут заниматься военные, не слишком понравилось русскому посланнику. По его мнению, это могло вызвать подозрения англичан. В телеграмме Скобелеву Зиновьев пишет, что ехать в Персию полковнику Гродекову и прочим препятствий не видит, но находит полезным, чтобы они были командированы в качестве коммерческих агентов. То есть в гражданской одежде. Однако телеграфист напутал, вместо “но”, поставил “не”, и команда Гродекова отправилась в Персию в военных мундирах.
Первого сентября 1880 года заготовительная экспедиция прибыла в Астрабад, и на следующий день отправилась в Шахруд. Правда, без своего руководителя: Гродеков остался, ожидая инструкций Зиновьева. Через некоторое время Николай Иванович узнаёт, что здесь ждали гражданских коммерсантов, а отнюдь не русских офицеров в военных мундирах. Шах был крайне изумлён этим обстоятельством и потребовал от русского посланника объяснений. Зиновьеву пришлось в оправдание рассказать Насреддин-шаху, что произошла досадная ошибка телеграфиста. Правитель Персии остался разъяснением удовлетворён, однако выразил желание, чтобы русские офицеры продолжили свою командировку уже в гражданском платье.

Чрезвычайный посланник и полномочный министр в Персии (1876 – 1883), посол в Константинополе (1897 – 1907) Иван Алексеевич Зиновьев. Кабинетный фотопортрет неизвестного мастера, 1901 г.
Забеспокоились и британцы. Узнав о прибытии русской миссии, английский посланник Томпсон, незамедлительно навещает Зиновьева и интересуется у того, с какой целью прибыл сюда русский полковник, и не тот ли это офицер, что совершил поездку из Ташкента в Афганистан и Персию.
- Да, господин Томпсон, - был ответ, - полковник Гродеков действительно посетил эти местности, а сейчас он прибыл сюда с целью обеспечить продовольствием наши войска в Туркмении.
- Хочу напомнить вам, господин чрезвычайный посланник, - продолжал напирать британец, - что в 1878 году персидское правительство, указало посольствам Великобритании и России на неудобство пребывания в Хорасане иностранных агентов. Мы без колебаний отозвали тогда капитана Нэйпира. И вот сегодня, когда русский офицер Генерального штаба, готовится отправиться в Хоросан, я думаю лондонский кабинет, также имеет право вновь направить сюда нашего агента.
- Господин Томпсон, я до сих пор не имею представления с какой целью явился тогда капитан Нэйпир. Но не могу скрыть от вас, что продолжительное пребывание этого офицера на границе Ахала, равно как и его попытки завязать сношения с туркменскими племенами, не были способны внушить нам доверие. Полковник Гродеков, напротив, послан сюда для посещения некоторых местностей, могущих способствовать снабжению провиантом наши войска. Кроме того, отношения между нашими странами существенно изменились с 1878 года и недоверчивость разделявшая нас в то время, не может иметь место в настоящее время.
- Что ж, я доложу обо всём своему правительству, - сказал, откланиваясь Томпсон.
Все эти дипломатические перипетии, несколько задержали Гродекова в Астрабаде и только 6 сентября он получил разрешение выехать в Шахруд. Здесь его ожидали три шахских фирмана, своего рода охранная грамота к правителям Буджнурда, Кучана и Дергеза и инструкция Зиновьева. В ней русский посланник рекомендовал проявлять осторожность при общении с персидскими чиновниками, просил избегать разговоров, не относящихся к цели командировки, а также советовал не жалеть подарков нужным людям и закупки начинать малыми партиями, чтобы не спровоцировать рост цен. Кроме того, настоятельно рекомендовал жандармов и часть казаков отпустить обратно и тщательно скрывать свой военный чин. Гродеков к советам прислушался и отослав жандармов и казаков в Чекишляр, незамедлительно приступил к выполнению поставленной задачи.

 Глава десятая

Персидский базар. Работа придворного фотографа персидского шаха Антона Севрюгина, конец 19 века

Итак, отправив обратно жандармов и часть казаков, Гродеков с оставшимися людьми, переодевшись в гражданскую одежду, выехал в Буджнурд. Добирались без малого неделю и в день приезда “коммерсант” Гродеков сразу же был принят курдским правителем Ярмухамед-ханом. Аудиенция закончилась удачно: был заключён договор о заготовке в месячный срок сорока пяти пудов ячменя. Времени Николай Иванович зря не терял: в Исфайран и Мианбад тут же были отправлены агенты, Таиров оставлен в Буджнурде для приёмки продовольствия, а сам начальник продовольственного отряда с остальными выехал в Ширван. Там его уже ждал эмир Гуссейн-хан, который самолично нанёс полковнику визит. Гродеков, - разведка, есть разведка, - был информирован о слабости ширванского правителя и выставил для угощения целую батарею бутылок вина, ликёров и, конечно, русской водки.
Эмир вместе со свитой, пригласив певцов и музыкантов, устроили настоящую оргию и, в конце концов, напились до бесчувствия. На другой день Гродеков отправился с ответным визитом и застал эмира чередующим коньяк, опиум, гашиш и вино. Это продолжалось до вечера, когда Гуссейн-хан пригласил русского гостя на европейский ужин, на котором опять напился до последней степени. На третий день, была устроена соколиная охота, сопровождаемая непрерывным кутежом. Дадим слово самому Гродекову: “С охоты мы возвратились в город, когда уже смеркалось. Возвращение было такое же медленное и с такими же остановками для курения кальяна, питья чая, кофе, водки и проч., как и при движении на Кара-казан. Намучившись в пьяной компании за целый день, мы рассчитывали отдохнуть дома; но к ужасу своему услышали приказание эмира, что он намерен провести вечер у сааба, то есть у меня. Опять попойка, пляска феррашей и проч., всё как следует быть”.

                                     Портрет из книги Гродекова “Война в Туркмении”
И только вечером следующего дня, совершенно пьяный эмир объявил, что готов продать, а то и подарить 3000 харваров (примерно тысяча тонн) ячменя и муки. Договорённость была достигнута: совершенно измотанный Гродеков соглашался на любые условия, лишь бы скорее удрать от пьяной компании.
Оставив в Ширване войскового старшину Дьякова Николай Иванович отправился в Мешхед. По дороге туда, в Кучане, ему повстречался весьма бойкий молодой человек, который назвал себя Карлом Дефуром из Голландии, родившимся в России. Два года назад он покинул Нидерланды, принял мусульманскую веру и теперь звался Али-Ислам. Некоторое время был учителем русского языка у персидского принца, но после женитьбы своего ученика потерял работу и поселился в Кучане. Гродекову он показал паспорт, выданный бакинским губернатором. В документе было написано: “предъявитель сего, нидерландский подданный Карл Дефур уволен в персидский(?) город Кандагар, сроком на 6 месяцев, по торговым делам”. Видя в голландце достаточно ловкого юношу, знающего восточные языки и обладающего изрядной сноровкой, полковник Генерального штаба произвёл, - выражаясь профессиональным языком, - вербовку и предложил тому отправиться в Дергез, чтобы оттуда следить за тем, что делается в Ахал-теке и Мерве.
Чтобы избежать подозрений персидских властей Гродеков поручил своему агенту покупать для русских войск рис. Приятное, так сказать, с полезным. В дальнейшем Дефур регулярно присылал донесения из Мугаметабада. Созданием агентурной сети Николай Иванович занимался постоянно и вскоре, в самое короткое время, весь Хоросан был покрыт сетью русской разведки. Агенты, состоявшие в большей части из татар и персов, находились в Мешхеде, Нишапуре, Себзеваре, Шахруде, Джувейне, Санхасте, Исфарайне, Минбаде, Буджнурде, Симильгане, Кучане и Мугабетабаде. Кроме основного задания, закупки продовольствия, они занимались сбором различной информации, которая стекалась к начальнику штаба скобелевской армии.
Четвёртого октября Гродеков прибыл в Мешхед, второй по численности, после Тегерана, город Персии. Здесь находилась резиденция правителя Хоросана принца Рукн-уд-Доуле, того самого которого учил русскому языку Карл Дефур. Без его благоволения здесь ничего нельзя было закупить, и Гродеков на следующий день отправился во дворец к принцу с ценными подарками. Принц встретил русского полковника весьма любезно, однако, как выяснил Николай Иванович, его агенту Насирбекову было запрещено молоть купленную пшеницу. Дело в том, что фирман от шаха Зиновьев в Мешхед ещё не прислал, а муллы, подначиваемые британским резидентом Аббас-ханом, возбудили волнения в городе. Среди жителей поползли слухи, что в Мешхед прибыл “глава купечества русского государства”, который выкупил весь хлеб и теперь непременно нужно ожидать голода. Верблюды с припасами были задержаны.
Что делать? Необходимо было немедленно что-то предпринять и Гродеков прибегает к испытанному средству. Он обещает принцу подарить ландо, которое тот пожелает и пожертвовать 200 полуимпериалов (золотая пятирублёвая монета) на мечеть Имам-Риза. Муллы посовещались и решили:100 полуимпериалов разделить между собой, а на остальные купить свечей для освещения мечети. На следующее утро всё волшебным образом изменилось: караван выпустили, а на мельницах в первую очередь мололи пшеницу, закупленную для русской армии. Жители, однако, продолжали роптать. Насирбеков - напомнив им, что русские освободили из неволи до 40 тысяч персиян, томившихся в Бухаре и Хиве, - уверил, что и теперь они хотят водворить спокойствие на границах Хоросана и прекратить набеги туркмен. После чего волнения прекратились. Принц поразмыслив решил получить вместо ландо деньги и Гродеков выдал ему 2200 рублей ассигнациями.
Одновременно с закупками строились склады (магазины) по пути русских войск к Геок-Тепе, постепенно заполнявшиеся закупленным продовольствием.

Карта продовольственных складов, созданных командой Гродекова. Из книги “Война в Туркмении. Поход Скобелева”
Как пишет Гродеков: “вся масса заготовленного довольствия была двинута в магазины оазиса на перевьючных средствах, которые нанимались на пространстве от Шахруда до пределов Сеистана. При перевозке раструски не было ни одного золотника, на что имеются документы. Ни один продукт не был забракован приёмными комиссиями, в которых всегда находились чины полевого контроля. Какая разница с происходившим на линиях, где утраты, утечка и раструска на сотни тысяч рублей”.
Закончив заготовку основной части продовольствия, Гродеков сдав дела присланному ему на смену полковнику Генерального штаба Волкову, выехал в основной отряд, к Скобелеву. Командующий высоко оценил двухмесячный труд Николая Ивановича. В письме к начальнику Главного штаба генерал-адъютанту Обручеву от 4 августа 1881 года, Скобелев писал: “Не будет, преувеличением полагаю, отдать справедливость: персидская операция есть самая блестящая из всей ахал-текинской экспедиции, хотя лица, занимавшиеся ею, никогда коммерцией не занимались”.
В войсках, которые продолжали продвигаться к туркменской крепости, Гродеков приступил к своим прямым обязанностям начальника штаба. Вскоре на его долю выпала печальная миссия.
Почту, доставляемую в ставку командующего расположенного в селении Бами, получал лично начальник штаба. Вечером 8 июля как обычно прискакал курьер с мешком писем и телеграмм. Николай Иванович принял почту и стал читать депеши. Вскрыв один из пакетов и прочитав содержимое, он, вскрикнув, зарыдал и ничком упал на походную койку. В телеграмме сообщалось, что в Болгарии убита 60-летняя мать Скобелева. Гродеков всю ночь не мог заснуть, но утром ему пришлось сообщить тяжёлую весть своему командиру. Михаил Дмитриевич был потрясён: он метался, угрожал поднять Балканы и сокрушить трижды проклятую Турцию. Он не знал тогда, что турки здесь не при чём. Ольга Николаевна была убита и ограблена бывшим ординарцем Скобелева А. А. Узатисом. Из Петербурга стали приходить телеграммы соболезнования от военного министра, начальника Главного штаба, а также от Александра II. Отвечая императору, Скобелев попросил разрешения приехать в Москву, чтобы похоронить мать. Государь отказал, и возмутившийся поначалу начальник Ахалтекинской военной экспедиции, спустя несколько дней признал его правоту.
За продвижением русских войск, с большой тревогой наблюдали с берегов “туманного Альбиона”. Чтобы лучше следить за действиями Скобелева британское правительство перевело своё консульство из Решта в Астрабад. Отсюда сведения о событиях в Закаспийском крае передавались телеграфом в Тегеран, а оттуда в Лондон. Использовались, естественно, и шпионы. Двенадцатого ноября 1880 года в приграничный персидский город Мухамадабад, в образе армянского купца, прибыл капитан 5-го пенджабского пехотного полка Чарльз Стюарт. Отсюда он собирался вести наблюдение за передвижениями российских войск на севере Туркмении. Правда, находился он здесь без санкции британских властей и только по завершении миссии открылся британскому посланнику в Тегеране. Через несколько недель пребывания в городе Стюарт, к своему удивлению, узнал, что в город прибыл другой англичанин, собственный корреспондент “Дейли Ньюс” Эдмунд O’Донован. Он намеревался сопровождать русские войска, но получил отказ. Тем не менее, журналист и, по совместительству, разведчик, не терял надежды стать свидетелем штурма Геок-Тепе, для чего решил добраться до крепости раньше русских, однако опоздал. Тем не менее, впоследствии O’Донован сумел написать яркий репортаж о сражении, используя рассказы очевидцев.

                             Эдмунд O’Донован. “Иллюстрированный лондонские новости”
В начале декабря 1880 года началась осада крепости Геок-Тепе, закончившаяся штурмом 12 января 1881 года. Крепость пала, а её защитники, кто уцелел, ускакали в пустыню. Известие о взятии Геок-Тепе в Петербурге встретили с восторгом. Ещё бы, войну, рассчитанную на два года, Скобелев победно завершил в девять месяцев. Д. А. Милютин записывает в своём дневнике: “В 10-м часу утра государь прислал мне телеграмму, только что полученную от вел. кн. Михаила Николаевича, с известием о взятии неприятельских укреплений Геок-Тепе и полном поражении текинцев. По приказанию государя я немедленно же поехал во дворец. Государь был в большой радости, сознавался, что до сей минуты его сильно озабочивала текинская экспедиция, приказал произвести ген. ад. Скобелева в полные генералы и пожаловал ему орден св. Георгия 2-й степени. Скобелев, несомненно, заслужил эту награду. Все, даже не расположенные к нему, отдают справедливость его энергии, умению вести дело и замечательной выдержке, которой прежде в нём не признавали. Блистательный успех при Геок-Тепе, после прошлогодней неудачи Ломакина, несомненно поправит наше положение не только в Закаспийском крае, но и в целой Азии”.
Взятие Геок-Тепе впечатлило и Европу, в первую очередь, конечно, Британию. Вновь обратимся к дневнику военного министра: “Блестящий успех Скобелева уже заметно произвёл сильное впечатление в Европе, тем более, что он последовал вслед за неудачами, понесёнными англичанами в Афганистане, и совпал с их поражениями в Южной Африке. Сегодня вторично заехал ко мне лорд Дефферин (посол Великобритании, - примеч. В.Ф.) и на этот раз застал меня дома. Он добродушно сопоставлял наши успехи с британскими неудачами, объяснял мне положение дел в Капской колонии, но более интересовался нашими видами в Закаспийских степях. Разумеется, я старался успокоить его; однако ж высказал, что, вероятно, Скобелев не остановится на полпути и закончит полное покорение Текинского оазиса”.
А вот, что об Ахалтекинской экспедиции, пишет один из её активных участников, генерал-майор А. Ф. Арцишевский: “…только энергия и быстрота движений Скобелева могли в это короткое время заставить текинцев положить оружие, только Скобелев своими решительными мерами мог сдерживать и обуздывать неприятеля, не смотря даже на то, что военные действия Скобелева начались при самых невыгодных условиях для нас. Начиная с транспортов, походных лазаретов, доставки продовольствия вообще, найма и покупки необходимого числа верблюдом в этой безводной и пустынный окраине, всё, казалось, не хотело, не желало подчиняться нам, способствовать нашим усилиям. Но горсть русского войска, имея во главе энергичного, решительного и распорядительного генерала, сделала своё блистательное дело ровно в «девять месяцев» — хотя в соображениях Кавказского окружного штаба и полагалось на Ахалтекинскую экспедицию два года.
Но Скобелев все переиначил на местности по-своему. То, что казалось в кабинете, на бумаге, на карте легко исполнимым, не требующим ни особых военных сил, ни особых затрат денежных, ни особых соображений чисто в военном, боевом смысле, — то на деле, на местности, в этом степном пустыре, в этом оазисе песков и безводья, сказалось совсем в другом духе, представило русским войскам совершенно иные жанровые картины, над которыми сильный и настойчивый генерал Скобелев должен был работать с своими помощниками днём и ночью”.
Немалая заслуга в этой победе принадлежала и Николаю Ивановичу Гродекову. В июле 1880 года он становится генерал-майором, а за взятие Геок-Тепе награждается орденом Св. Георгия 4-й степени.
Но овладеть главной текинской цитаделью было мало, о чём, собственно, и пишет Милютин в дневнике, необходимо было налаживать мирную жизнь на новых территориях, кроме того ещё не все туркменские племена были покорены – оставался Мерв. И это прекрасно понимали и Скобелев и Гродеков.

Глава одиннадцатая

                                    Виды закаспийской области. Старинная открытка

Военные действия в Ахалтекинском оазисе завершились и новой русской администрации необходимо было переводить жизнь региона на мирные рельсы. Сразу же после взятия Геок-Тепе, Скобелев назначает коменданта взятой цитадели. Делает он это в своём стиле, наскоком, не раздумывая. Как это произошло, рассказал назначенный на этот пост Александр Васильевич Верещагин, младший брат знаменитого живописца: “Посреди Геок-Тепэ была небольшая площадка, образовавшаяся, вероятно, вследствие того, что отсюда, как с места, куда всего чаще падали снаряды, все кибитки были снесены прочь, ближе к стенам. Здесь меня галопом обгоняет Скобелев вместе с Гродековым и конвоем осетин. Он останавливает коня и кричит мне:
- Верещагин, вы назначаетесь комендантом этой крепости. Извольте взять ее в свое распоряжение и следить, чтобы не происходило никаких безобразий! - Затем подталкивает шпорой коня, и тем же галопом направляется дальше”.
Скобелев посылает прокламации к бывшим противникам, обещая всем, кто откажется от дальнейшего сопротивления полную безопасность. И текинцы постепенно стали возвращаться в Геок-Тепе к своим семьям. 18 января от туркменских вождей приходит Скобелеву письмо с выражением полной покорности, и в этот же день отрядом полковника Куропаткина без единого выстрела был занят Ашхабад. “От Скобелева получены благоприятные известия, - пишет Милютин в дневнике, - передовой его отряд занял без боя Ашхабад и некоторые другие пункты на восточной окраине Текинского оазиса. Начинают являться от текинцев депутации с изъявлением покорности”. 22 января более 1000 текинцев возвратились в Геок-Тепе. Предводителей текинцев Скобелев встречает с выражением глубокого почтения, награждая их халатами и медалями.
А сомневающихся увещевает Гродеков. Вот, что он пишет одному из вождей туркмен Азиз-сардару, призывая того вернуться вместе со своим племенем:

15 апреля 1881 г.

Великий сардар (Скобелев, В. Ф.) белого царя раз навсегда объявил всему народу Ахала-аман (милость, В. Ф.) и пригласил его вернуться на свои земли. […] Слово сардара закон; оно крепко, как сталь, верно, как смерть. Перед смертью все равны; перед богом все равны; все равны и перед словом сардара и Махтумкули-хан перед русским законом равен. Что я говорю истину, поверьте. Вот каков русский закон!
Представителем русской власти в Ахале теперь генерал Рерберг.
Прочтите это письмо и уразумейте его смысл. В нем сказана правда, а я доверенное лицо великого сардара. Впрочем, как сами знаете, а в наших книгах сказано: вольному воля, спасенному рай.

Начальник штаба генерал-майор Гродеков.

В феврале в Геок-Тепе было создано управление по водворению на прежнее место жительства туркмен-текинцев. Начальником управления был назначен майор Сполатбог, непосредственно подчиняющийся начальнику штаба генералу Гродекову.
Приведу, с небольшими сокращениями, интереснейший документ от 5 мая 1881 года, подписанный Николай Ивановичем и озаглавленный: “Из журнала военных действий войск Ахал-Текинской экспедиции за февраль 1881 г. о мерах по установлению нормального положения в Ахал-Теке”.
“В распоряжение майора Сполатбога назначено было несколько офицеров и переводчиков, а также взвод казаков. Деятельность этого управления заключалась:

1. В назначении аксакалов в каждое поселение.
2. В выдаче билетов на жительство.
3. В разборе жалоб между населением.
4. В устройстве сношения между войсками и населением для найма перевозочных средств.
5. В найме джигитов из текинцев и устройстве посредством их постового сообщения между Геок-Тепе и Асхабадом.

8 февраля майор Сполатбог донес, что им выдано свидетельство на водворение 1700 кибиток. Жители оазиса не только возвращались из песков, но даже из Мерва и Теджен-Дарьи. Некоторые жители при возвращении их просили вспомоществования, для чего из захваченных в Геок-Тепе складов им выдано 400 четвертей пшеницы и 100 джугары. 12 февраля разрешено было выдать им еще 200 чувалов муки, 100 чувалов пшеницы и 100 чувалов джугары.
Войскам отряда дано было строгое приказание обращаться с водворившимися жителями хорошо, причем им строго воспрещалось брать что-либо безденежно у населения.
9 февраля бомбардир 3-й подвижной батареи Титов в нетрезвом виде ворвался в кибитки текинцев, причем убил одного текинца и ранил женщину. Приказом 10 февраля за № 61 собран полевой военный суд, который приговорил вышеозначенного бомбардира к расстрелу. Приказом 11 февраля за № 63 приговор суда приведен в исполнение в крепости Денгли-Тепе.
Во всё продолжение месяца происходило возвращение жителей, которые селились на прежних своих местах и немедленно же занялись хлебопашеством. Население охотно давало войскам в наем верблюдов, причем цена за верблюда определена была 15 рублей 20 коп. от Асхабада до Бами. Оазис принял совершенно мирный вид. После 12 января в оазисе не раздавалось более ни одного выстрела. По оазису могли путешествовать безопасно одиночные всадники, и конвои транспортов уменьшены были до 40 и даже до 25 человек.
Для определения будущей границы с Персией чины корпуса военных топографов отряда командированы были произвести съемки пограничного пространства.
Классный топограф титулярный советник Сафонов производил съемку в районе от Асхабада до Лютфабада и Каахка, корпуса военных топографов штабс-капитан Гламаздин - в районе от Асхабада до Геок-Тепе, а майор Пепеляев - от Геок-Тепе до Бами.
Начальник штаба войск, действующих в Закаспийском крае, генерал-майор Гродеков”.

А вот письмо Скобелева, командиру сводной казачьей бригады Арцишевскому:
25-го января, 1881 г. Асхабад, 8 ч, веч.

“Только что переговаривался с Сафи-ханом и, кажется, дело умиротворения пойдет на лад. Надо не допускать войска до насилий и следить за распространителями ложных слухов, смущающих народ. Ничего не имею против того, чтобы подобных господ, а также курдских мародёров, научить полевым судом.
Прошу вас не обращайтесь, без моего разрешения, к Зулофакар-хану. Это теперь роняет наше значение в глазах туземцев - особенно текинцев; в будущем же, от подобных прецедентов, могут выйти еще большие неудобства.
Делайте все возможное для облегчения участи несчастного населения. Русские лежачего бить не умеют”.
В мае 1881 года Ахал-Текинский оазис был включен в Закаспийский военный отдел, преобразованный затем в Закаспийскую область. Административным центром области стал Ашхабад. Таким образом, к этому времени только племена восточной Туркмении продолжали сохранять самостоятельность. В начале декабря 1881 года была подписана русско-персидская пограничная конвенция, в результате которой ещё две туркменские территории – Душак и Каахки, были мирно присоединены к владениям Российской империи.
Надо сказать, в успешном разрешении пограничных вопросов с Персией есть немалая заслуга и начальника штаба Скобелева. Во второй половине 1881 года Гродеков вместе с военным инженером П.М. Лессаром, перешедшим на службу в дипломатическое ведомство, отправились в экспедицию по Закаспийской области и Хорасану для сбора информации и топографической съёмки местности. Эта поездка сыграла существенную роль в ускорении русско-персидских переговоров о делимитации границы. Интересно, что русско-персидская конвенция, весьма выгодная для России, оставалась неизвестной англичанам вплоть до 1884 года. Петербург и Тегеран устанавливали пограничную линию по реке Атрек, впадающей в Каспийское море, и далее на восток вдоль горного хребта Копетдаг. Другие пункты соглашения провозглашали невмешательство Тегерана в дела туркменских племен и предоставляли право русским войскам на свободный проход через персидскую территорию в случае новых осложнений в Закаспийской области. Кроме того, российское правительство получало возможность получать аккредитацию для своих политических агентов в пограничных городах Персии.
Но, оставался Мерв, вопрос о статусе, которого, вызывал нервную дрожь у британского правительства, считавшего его ключом к воротам в Индию. Уже известный нам Чарльз Марвин даже написал книгу с характерным названием “Мерв — царица мира”!
Учитывая всё это, решить вопрос с Мервским оазисом, для российского правительства, было весьма непросто.
Генерал Скобелев, который вообще был против включения Мервского оазиса во владения России, в докладе военному министру Ванновскому, тем не менее, проанализировал варианты такой операции. В бескровное присоединение он не верил: “Вопрос о мирном подчинении Мерва нашей власти есть вопрос из области хороших, но праздных мечтаний” – пишет он в своём докладе. Вместе с тем завоевание Мерва, по мнению генерала повлечёт за собой “большие траты людьми и деньгами и создаст политические осложнения между нашим правительством и Великобританией”
Наиболее благоприятным исходом для России, Скобелев считал завоевание Мерва, руками бухарского Эмира. Однако и здесь, в виду слабости Бухары он не испытывал особого оптимизма. “Каким образом эмир сумел бы убедить мервцев подчиниться ему, - пишет в докладе Скобелев, - когда они презирают бухарские войска, когда они грабят бухарцев, в виду гарнизона Чарджуя, который заперся в крепости и спокойно смотрел на барантовку (рассказ Громова). При свидании с бухарским эмиром в Китабе в 1878 году, генерал Гродеков просил его оказать содействие проникнуть в Мерв. Это содействие должно было состоять в том, что эмир пошлет с генералом Гродековым текинца Кара-Шайтана, находящегося у него на службе в качестве датхи, который, имея связи в Мерве, доставит генерала Гродекова куда он пожелает. Но эмир мог поручиться за благополучное следование только в пределах туркменских земель, ему подчиненных и самым решительным образом слагал с себя всякую ответственность за безопасность при дальнейшем движении к Мерву. Он говорил, что, пожалуй, дойти до Мерва можно, но там посадят на цепь”.
В Петербурге решению мервского вопроса было посвящено два “особых совещаниях”, состоявшихся в июне — июле 1882 года. Участники совещаний, - министр иностранных дел Н. К. Гирс, министр финансов Н. Х. Бунге, начальник Главного шгаба Н. Н. Обручев и посланник в Иране И. А. Зиновьев, - определили, что развитие связи с Мервом единственное средство «для мирного разрешения весьма серьезной и сложной задачи: связать Туркестанский край наш с Закаспийской областью».
Но, пока наверху ломали голову, вопрос решили чины поменьше.
Благодаря одному из ярчайших участников Большой игры, поручику Максуду Алиханову-Аварскому (впоследствии генерал-лейтенант и генерал-губернатор Кутаисской губернии), Мервский оазис без единого выстрела, - тут Скобелев оказался плохим провидцем, - вошёл в состав Российской империи. Алиханов дважды побывал в Мерве. Первый раз с торговым караваном в обличье купца-татарина Максуда, когда он произвёл рекогносцировку дорог и заручился поддержкой туркменских вождей и второй, уже под своим именем, не скрывая чина, объехал все племена оазиса, добился созыва маслахата (совета старейшин) и убедил принять подданство “Белого царя”. Так, мирно, завершилась туркменская эпопея вхождения в империю.

“Торговый” отряд русских разведчиков, отправляющихся в Мерв. Фотография Н. К. Зейдлица 1882 г. В центре сидят в белых папахах (слева направо): М. Алиханов, С. Я. Косых и П. В. Соколов. Окружают их джигиты охраны. Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН
Известие о присоединении Мерва Гродеков встретил в Петербурге, где по высочайшему повелению на него было возложено составление описания Ахалтекинской экспедиции. В это время его посетил английский журналист и писатель, знакомый нам, Чарльз Марвин, переведший для английских читателей книгу Гродекова о поездке через Афганистан.
Николай Иванович принял англичанина в своей квартире на одной из самых фешенебельных улиц Петербурга, - Большой морской. Слуга генерал-майора, извинившись перед гостем, за то, что хозяину нездоровится, провёл того в большую уютную комнату, заваленную картами и рукописями. Журналист удивился отсутствию книг, поскольку знал, что Гродеков пишет историю туркменского похода. Николай Иванович объяснил, что неподалёку находится библиотека Генерального штаба и в его распоряжении множество помощников, которые переписывают для него материалы.
“Войдя в комнату, - пишет Марвин, - я оказался лицом к лицу с невысоким мужчиной, черты лица которого мало чем отличались от тех, что были изображены на его портрете в работе, опубликованной господами У. Х. Алленом и Ко., "Поездка Гродекова в Герат". […] Трудно было поверить, что этот хрупкий офицер перенес тяготы трех великих походов и совершил одну из самых смелых поездок в истории. Гродеков был начальником штаба Ломакина, когда тот в 1873 году повел Мангышлакскую колонну в Хиву. Скобелев, сопровождавший колонну, должно быть, высоко оценил его способности, поскольку впоследствии сделал Гродекова начальником своего штаба в Кокандской войне и в недавней кампании в Ахале. Благодаря своей дерзкой поездке по Афганистану он получил прозвище "Русский Барнаби". Но английский Барнаби-великан ростом, а Гродеков похож на сэра Фредерика Робертса (британский генерал, герой афганской войны, В. Ф.). Он оказал мне теплый прием, и так как мы уже были знакомы по письмам, то сразу же стали друзьями. Он извинился за то, что заболел. “Я кочевник, - сказал он, - оседлая жизнь мне не подходит. Для меня дом - степь. Во время похода я не испытываю никаких проблем со здоровьем, а после его окончания страдаю. Я был, пожалуй, единственным человеком в отряде Скобелева, который избежал болезни или ранения за всю войну. А вот теперь мне нездоровится”. 
Гродеков произвёл на Марвина огромное впечатление своей откровенностью и дружелюбием.

Чарльз Марвин. Фотография из его книги “Region of eternall fire: Petroleum region of the Caspian» (1884)
Книга “Война в Туркмении. Поход Скобелева” в 4-х томах вышла в 1884 году. Иначе, чем титанической эту работу назвать нельзя. Автор включил туда огромное количество подлинных документов, карт и свидетельств очевидцев, сделавших книгу уникальной. Гродековский труд был встречен с большим одобрением в российских военных кругах, о нём писали во многих газетах и журналах. Книгу перевели на английский и французский языки. Введя в название имя Скобелева, Гродеков тем самым отдал дань памяти своему товарищу, скончавшемуся в 1882 году, а сама книга стала своего рода памятником выдающемуся полководцу.

За свой труд Гродеков удостаивается императорской благодарности от Александра III, и в июне того же, 1883-го, года 43-летний генерал-майор получает новое назначение. Он направляется в Ташкент, на должность военного губернатора и командующего войсками Сырдарьинской области. Десять лет своей жизни проведёт на этом посту Николай Иванович.

 Глава двенадцатая

                                       Карта Сырдарьинской области 1903 г.

Второго июня 1883 года Гродеков, сменив на этом посту другого ветерана Туркестанских походов генерала В. Н. Троцкого, приступил к обязанностям военного губернатора и командующего войсками Сырдарьинской области.
Административную деятельность Николая Ивановича невозможно описать стандартной фразой – “большую часть времени он посвящал работе”. Нет, Гродеков абсолютно всё своё время посвящал работе.
Я бы назвал этого человека “служителем ордена Генерального штаба Российской империи”. Аскет, до конца жизни оставшийся холостяком, не употребивший за свою жизнь ни капли алкоголя, никогда не куривший и не терпящий куривших в его присутствии, Николай Иванович знал лишь единственную цель жизни – служение Родине, как бы пафосно это ни звучало.
Очень спокойный нравом, никогда не повышающий голоса, в то же время жёстко требовательный к подчинённым, владеющий тюркским и персидским языками, доступный в общении, сырдарьинский губернатор снискал огромное уважение среди населения подчинённой ему области. Области весьма немаленькой: с населением чуть менее миллиона человек и площадью размером сопоставимой с Францией – 510 тысяч квадратных километров. 
Соответственно и задачи, входившие в компетенцию губернатора, были сложны, многообразны и требовали постоянного напряжения как физических, так и душевных сил. Сюда входило и налаживание экономики и торговли, и поддержание на необходимом уровне боеспособности войск, и обеспечение безопасности населения, и противостояние проискам внешних сил и многое, многое другое.
В памяти своих сослуживцев Николай Иванович оставил неизгладимую память о себе как своей беспримерной административной деятельностью, так и “некоторыми чертами своего характера, которые некоторые называли чудачествами”. Но все, кто его знал сходились в одном: это был “человек большого ума, глубокого знания края, редкой энергии, работоспособности, справедливости, прямоты”.

Генерал-майор Н. И Гродеков. Военный губернатор и командующий войсками Сырдарьинской области. Фотопортрет неизвестного мастера середины 1890 –х годов

Без сомнения, жёсткий и требовательный военный губернатор нравился не всем своим сослуживцам и обывателям. Служить под началом такого руководителя было нелегко. Его требования к личным качествам и профессионализму подчинённых были столь высоки, что далеко не каждый чиновник или военнослужащий мог их выдержать. Поэтому неудивительно, что, как у всякого энергичного, честного, стойкого и прямого человека у Гродекова было немало врагов. Недоброжелатели эти, находили его излишне суровым, иногда резким до грубости; осуждали его за страсть отмечать слабые стороны в подчиненных и высмеивать в глаза, не щадя их самолюбия. Как пишет начальник канцелярии Туркестанского генерал-губернатора В. Мустафин, о Гродекове ходило много анекдотов и сплетен о якобы присущем ему женоненавистничестве, “боязни женских слёз”, преследовании им алкоголиков и курильщиков. Что касается последнего, это правда: на столе Николая Ивановича никогда не стояли водка, вино или пиво. Только своему слуге, персу Мустафе, спасшему ему жизнь во время поездки в северный Афганистан, разрешалось в присутствии Гродекова пить спиртное. Что касается, якобы ненависти Николая Ивановича к женщинам, то это далеко не так. Хабаровский учёный Н. И Дубинина, изучая личный архив Гродекова обнаружила несколько его интимных писем к женщинам. Одно из них, относящееся как раз к периоду службы в Ташкенте, ничто иное, как объяснение в любви в стихотворной форме. Среди женщин у Гродекова были и друзья, как правило, жёны сослуживцев. Одна из них, супруга генерала А. А. Трусова, сообщала Гродекову в одном из писем: “Проездом через Лондон, вспомнила, что Вы любитель варенья из имбиря, послала Вам баночку”.
Мне представляется, что в ранней юности Николай Иванович дал обет, нечто вроде “схимы”, чтобы ничто не могло помешать его Служению.
Рабочий день Гродекова начинался в шесть часов утра. Как пишет Мустафин: “иногда к этому времени экстренно вызывались докладчики по каким-либо спешным или особо интересовавшим неутомимого губернатора вопросам. Докладчики задерживались у губернатора иногда до глубокой ночи, так как Николай Иванович требовал всегда самого обстоятельного, исчерпывающего доклада и при том совершенно объективного, основанного исключительно на обстоятельствах дела, а не симпатиях, антипатиях или иных личных побуждениях докладчиков. Телефон из губернаторского дома работал вовсю, а до изобретения телефона из губернаторского дома по Соборной улице во все концы города летали джигиты с записками губернатора, по которым или требовалась личная явка, или же немедленное исполнение какой-либо бумаги, или же иногда сложная справка. Если бумага или справка задерживались, следовал новый гонец с энергичным напоминанием. И дела не залеживались, а исполнялись ускоренным темпом”.
Более всего не выносил Гродеков ложь. Тот, кто позволил себе хоть малейшую неправду, навсегда утрачивал доверие губернатора, и подвергался впоследствии саркастическим насмешкам. А делал это Николай Иванович, - обладая незаурядным чувством юмора, - мастерски.
Требовательность губернатора к подчинённым приводила иногда к трагикомическим результатам. Об одном таком случае рассказал Мустафин. Однажды, Гродеков пригласив молодого чиновника рано утром продержал того, загружая работой, почти до ночи. Видя, что тот, чем дальше, тем больше волнуется, губернатор поинтересовался причиной. Выяснилось, что молодой человек недавно женился и боится, как бы его молодая жена, чрезвычайно ревнивая, не подумала, что он провел целый день не на работе, а в каком-либо более приятном месте, Гродеков, рассмеявшись, спустился в сад, нарвал цветов и с букетом для ревнивой супруги отпустил чиновника домой. Действительно, жена припозднившегося мужа не дождалась и в оставленной записке сообщала, что уехала к родителям. Пришлось губернатору лично примирять супругов.
Впервые за долгие годы службы у Николая Ивановича появился постоянный дом. Побывавший в Ташкенте в 1890 году путешественник Е. Л. Марков, оставил интересные воспоминания как о самом губернаторе, так и о его резиденции. “Мне, - пишет Евгений Львович, - хотелось познакомиться с генералом Гродековым, военным губернатором Сырдарьинской области, ещё перед путешествием своим я прочёл его прекрасные, капитальные сочинения о завоевании Туркмении и о Хивинском походе, которые много помогли мне при знакомстве с Закаспийским краем. Кроме того, генерал Гродеков известен своими интересными исследованиями киргизского быта и близким знакомством с вопросами экономического и юридического быта туземцев. Это администратор, вполне подготовленный к многосложным задачам местного управления, искренне заинтересованный ими и потому не перестающий изучать их. […].
Дача военного губернатора помещается в конце Садового проспекта, почти за городом (там, где впоследствии будет располагаться территория старого зоопарка, В. Ф.) в прекрасном тенистом парке. С обширной террасы её открывается роскошный вид на окрестности. Терраса эта устланная восточными коврами и уставленная восточными диванами, украшена и неизбежным туркестанским украшением – чучелами огромных тигров. Но это не какие-нибудь отвлечённые тигры, купленные для эффектной обстановки в меховом магазине. Нет, это тоже своего рода представители местного населения, туземцы и близкие соседи Ташкента. Одного из них русские мужички-переселенцы убили в селе Троицком верстах в тридцати от Ташкента”

Пруд на даче военного губернатора Сырдарьинской области. Фото 1899 г. Неизвестный мастер
Впрочем, не так часто удавалось военному губернатору отдохнуть на своей даче. Практически всё своё время Гродеков проводил либо в рабочем кабинете на Соборной (в советское время ул. Карла Маркса, В. Ф.), либо садился на лошадь и объезжал город или отправлялся в ближайшие селения, чтобы проверить не нарушается ли закон, и достаточно ли ревностно исполняют свои обязанности чины полиции и гражданские чиновники. Прекрасно зная местные языки, он требовал их изучения и от своих подчинённых, полагая, что усвоение ими языка, знание обычаев и верований местного населения принесёт несомненную пользу как в управлении городом и областью, так и во взаимопроникновении двух культур – христианской и мусульманской.
Одним из главных направлений своей деятельности Николай Иванович считал вопрос переселения в Среднюю Азию русских колонистов. И, пожалуй, никто из туркестанских управленцев не сделал для этого так много как Гродеков.
Приведу отрывок из воспоминаний Г. П. Фёдорова, более 40 лет прослужившего в Туркестане: “Не могу не указать на очень видный факт, имевший место в период управления краем барона Вревского. Я говорю про быстрое развитие русской иммиграции в Сырдарьинской области. Главная заслуга в этом деле должна быть приписана бывшему военному губернатору этой области генералу Н. И. Гродекову. Это был человек неутомимой энергии и большой инициативы. Служивший всю свою жизнь в войсках, кончивший академию генерального штаба, георгиевский кавалер, Гродеков выказал блестящие административные способности на поприще гражданского управления. Это был человек нелюдимого характера, совершенно равнодушный к женскому обществу, большой оригинал, спартанец по привычкам и довольно тяжелый и требовательный начальник по отношению к своим подчиненным. Про него ходило много анекдотов, над ним в обществе иронизировали, подчиненные чиновники его не любили за тяжелый характер, деятельность его критиковали, в ней находили только одни курьезы и промахи.
Но по справедливости должен сказать, что заслуги его русскому делу на мусульманской окраине огромны. Он лично руководил делом переселения русских крестьян в область. С обычным своим недоверием он прочитывал донесения уездных начальников об отсутствии удобных для колонизации земель, садился в тарантас, ехал без всякой помпы в глушь Чимкентского или Аулиэатинского уезда... И находил земли. Немедленно вызывался землемер. Свободные земли наносились на план нарезались участки, вызывались из России переселенцы. Щедрою рукой Гродеков давал им средства на проезд и на первое обзаведение, и вот в течение нескольких лет среди сплошного мусульманского населения возникло несколько десятков русских селений. Среди необозримых равнин заблистали кресты деревенских храмов; появились сельские школы, больнички, амбулатории; из Ташкента стали рассылать саженцы фруктовых деревьев. И всем этим обязаны только одному Гродекову и его несокрушимой в то время энергии”.
А вот, что пишет Мустафин: “Изыскивая всюду источники для помощи переселенцам на домообзаводство, рабочий инвентарь, Николай Иванович не забывал и религиозных их потребностей, и нужд, выпрашивал, где возможно, средства на созидание православных храмов в образованных им, на свой страх и риск, селениях, одаривал, новые церкви облачениями, церковной утварью. И вот великие труды Николая Ивановича дали блестящие результаты, которые ему удалось и увидать потом самому, по приезде его в край уже в качестве генерал-губернатора. За тринадцать лет отсутствия Гродекова (в Ташкент Гродеков, назначенный на должность генерал-губернатора Туркестана, вернулся в 1907 году, В. Ф.) созданные им селения не только экономически окрепли, но разбогатели, расширились, стали заниматься промышленным садоводством, огородничеством, племенным скотоводством, радуя сердце их устроителя и благодетеля”.
И ещё об одной области деятельности Николая Ивановича следует рассказать. Именно в период его пребывания на посту сырдарьинского губернатора, во всей полноте раскрылся его талант учёного-востоковеда.
Глава тринадцатая

Заседание киргизского народного суда. Иллюстрация из книги Гродекова “Киргизы и каракиргизы Сырдарьинской области”

В 1889 году в Ташкенте выходит книга “Киргизы и каракиргизы Сырдарьинской области”. Автором этого фундаментального, - объёмом в 500 страниц, - научно-этнографического труда был военный губернатор Сырдарьинской области.
В отличии от предыдущих работ Гродекова, - посвящённых исключительно военным аспектам, - в этой рассматривались вопросы мирные – правовое устройство, быт и обычаи казахов и киргизов.
“Изучение современного юридического быта киргизов и каракиргизов, - писал в предисловии автор, - чрезвычайно важно, как для правильного устройства управления и суда в среде кочевого населения наших среднеазиатских областей, так равно и для науки”.
Готовя книгу, Николай Иванович вступил в обширную переписку со знатоками мусульманского права профессором И. Г. Нофалем и академиком В. Р. Розеном. Известный знаток этнографии Средней Азии В. П. Наливкин составил для губернатора программу сбора постановлений казахского обычного права – адатов. А для получения необходимой информации в степь был направлен дипломированный филолог, помощник делопроизводителя Сыр-Дарьинского областного правления Александр Николаевич Вышнегорский, владевший казахским, узбекским и персидским языками. “Записывать все варианты адатов по местностям и имена сообщивших и не пренебрегать никакими сведениями, как бы они казались незначительными” - таково было задание данное Николаем Ивановичем своему эмиссару. Позднее к Вышнегорскому присоединяются: помощник казалинского уездного начальника Е. А. Александров “сибирский казак из Кокчетава хорошо владевший киргизским языком и знакомый с бытом киргизов” и А. А. Диваев, впоследствии известный собиратель и издатель казахского фольклора. Материала, собранного ими было так много, что на разбор его Гродекову понадобилось около года. Спустя много лет, будучи в должности Приамурского генерал-губернатора, Гродеков вызовет Вышнегорского из Петербурга и поспособствует его назначению на должность преподавателя английского языка в Восточном институте, находящимся во Владивостоке.
Работа сырдарьинского военного губернатора получила высокую оценку научной общественности. Известный востоковед и археолог, профессор Н. И Веселовский назвал “отрадным” сам факт появления такой работы. По его словам, “книга даёт богатый материал по юридическому быту туземцев, собранный непосредственно из уст самого народа, с приведением подлинных выражений; разумеется, не все вопросы, относящиеся к киргизскому обычному праву, могли быть выяснены до конца, в этом первом опыте, но можно только удивляться, что в такой незначительный срок, сделано так поразительно много”. Познакомились с работой Гродекова и за границей. Известный путешественник и военный географ М. И. Венюков по просьбе автора передал книги в Парижское и Лондонское географическое общество, а также в Парижское этнографическое общество. Венюков, также, представил труд Гродекова на Парижском географическом конгрессе 1899 года, где он вызвал неподдельный интерес. “Нужно ли прибавлять, - писал Михаил Иванович, что многих иностранцев удивило, что подобное сочинение, да ещё с хорошими иллюстрациями, появилось в Ташкенте”. А Императорское Русское географическое общество, признав, что “Гродеков с большим успехом и свойственной ему основательностью занимался изучением населения Сыр-Дарьинской области в экономическом и этнографическом отношениях”, избрало его, в 1890 году, своим членом. В этом же году Гродекову был присвоен чин генерал-лейтенанта.
Ещё через четыре года, вновь в Ташкенте, выходит ещё один труд учёного в генеральских погонах. Николай Иванович переводит на русский язык книгу “Хидая. Комментарии мусульманского права” в четырёх томах.

                                    Труды Н. И. Гродекова, вышедшие в Ташкенте

Кроме того, целый ряд статей, заметок, докладов и отчётов сырдарьинского военного губернатора по различным вопросам печатается в российских газетах и журналах: “Военный сборник”, “Русский инвалид”, “Новое время” и других. Всё это способствовало известности Гродекова и вывело его в ряд крупнейших экспертов по Центральной Азии. Именно по этой причине, известный русский художественный и музыкальный критик, В. В. Стасов, обратился к Николаю Ивановичу с просьбой. В Мариинском театре готовилась постановка оперы Бородина “Князь Игорь”, со знаменитой сценой Половецких плясок, и Стасов попросил Гродекова дать консультацию по этнографии народов, населяющих Сырдарьинскую область. Николай Иванович подробно и обстоятельно ответил на вопросы Стасова. Более того прислал в его адрес ценную посылку с туркменской одеждой, женскими серебряными украшениями и восточным оружием. “Вот-то неожиданность, вот-то восторг”, - писал в благодарственном письме в Ташкент Стасов.
Вообще, вопросам культуры, духовности, образования, науки, Николай Иванович уделял достаточно большое внимание. Сохранилась переписка Гродекова с видными деятелями в этой области. В частности, с М. О. Микешиным – автором ряда выдающихся монументов в крупных городах России, таких как памятник тысячелетия России в Новгороде, памятник Екатерине II в Санкт-Петербурге, памятник Богдану Хмельницкому в Киеве и другим.
В конце 1880-х годов Микешин принимал участие в постройке Спасо-Преображенского военного собора в Ташкенте - он вместе со своими помощниками устанавливал изготовленные им три иконостаса в византийском стиле, три запрестольных, а также расписывал плафоны.
Иконостасы были доставлены из Петербурга “на верблюдах, через знойную, песчанную степь”, и, как пишет А. М. Уманский в статье “Памяти Микешина”: “Работа эта Михаилом Осиповичем закончена блистательно и редкий путешественник по Средней Азии отказывает себе в удовольствии посетить храм и полюбоваться достоинствами работ Микешина”. К сожалению, мы этого удовольствия лишились. В 1935 году по решению властей собор был взорван.



Не остался в стороне от постройки храма и Сырдарьинский губернатор. Собору он подарил икону Нерукотворенного Спаса стоимостью около 1 000 рублей.
Щедро одаривал Николай Иванович и школы, как русские, так и русско-туземные, детально вникая в успехи и быт учащихся. Немало подарков получил от Гродекова и ташкентский музей. Правда, он в то время находился в не совсем ответственных руках и многие пожертвованные губернатором предметы были утеряны. Один случай был и вовсе анекдотичен. Подаренные Николаем Ивановичем редкие экземпляры рыбы “скуферинкус” (сырдарьинский вид осетровых) были съедены директором музея, в качестве закуски.
Очень трудно перечислить все добрые дела, сделанные Гродековым для подчинённой ему области. В 1884 году он возглавил комитет по устройству в Ташкенте сельскохозяйственной выставки, в 1890 года комитет для организации участия Туркестанского края на Средне-Азиатской выставке в Москве. А вот, что пишет уже знакомый нам путешественник Марков: “В Ташкенте строится замечательно роскошное образцовое заведение для психических больных, подобных которому мало найдётся у нас в России; в Ташкенте отличная публичная библиотека, обладающая ни с чем не сравнимым систематическим собранием местных исследований и всякого рода статей о Туркестане, в баснословном количестве томов (целых 410), составленных известным библиографом Межовым, после усидчивого десятилетнего труда, с такою полнотой, что ни один газетный фельетон, чем-нибудь касающийся Туркестана, не пропущен в нём. В Ташкенте есть и музей местных произведений и достопримечательностей, хотя только ещё зарождающийся”.
И ещё об одном заведении, сделанным Гродековым образцовым, - в пример для всех подобных учреждений в России, - следует сказать особо. Речь о ташкентской тюрьме. Вновь дадим слово Маркову: “Между прочим, мы посетили отлично-устроенную Ташкентскую тюрьму, которая могла бы устыдить господ, подобных мистеру Кэнану, так развязно сочиняющий оскорбительные небылицы о русском варварстве. Тюрьма помещается в своего рода крепостной ограде. Внутри обширный зелёный двор, перерезанный аллеей тополей, с большим ярким цветником посредине. Ничего напоминающее место заточения и скорби. […]. Одноярусные флигеля самого мирного вида разбросаны в разных местах, похожие больше на какое-нибудь воспитательное заведение, чем темницу. Здесь принята система размещения арестантов не в огромных общих залах, а по небольшим группам в 4 и 5 человек, редко в 10 или 12. Жизнь в таких отдельных комнатах приобретает более мирный и даже несколько семейный характер. […]. Везде строгая чистота, каменные полы, постоянно омываемые водою. Койки поднимаются на день, так, что на них не сидят. У каждого арестанта тюфяк и подушки. Всякий занят целый день: кто шьёт башмаки или тюбетейки, кто столярничает, кто ткёт полотно, вяжет скатерти, мотает нитки.
Часть арестантов занята в саду и огороде, ровняют двор, мостят улицы. Женщин в тюрьме очень мало. Племена тут всякие: и русские, и персы, и сарты, и киргизы. […]. Баня у арестантов очень просторная и в большом порядке: пол асфальтовый, балки из негниющего тутового дерева, а доски потолка из арчи, тоже трудно гниющей. Поэтому не слышно обычного запаха прелого дерева. […]. Подробный обзор тюрьмы вообще произвёл на нас с женою самое отрадное впечатление. Мы ходили по ней, совсем забыв, что ходим по тюрьме среди преступников. Это скорее рабочий дом, устроенный для их исправления. Не мудрено, что при таком человечном отношении к арестанту, при таком обращении тюрьмы в школу мирного и полезного труда, нравы Ташкентского острога, мало походят на обычные нравы наших русских острожников, и в нём почти не случается ни убийств, ни бунтов, ни кровавых побоищ. Этим утешительным характером своим Ташкентская тюрьма обязана больше всего своему главному руководителю – генералу Гродекову, который не перестаёт деятельно заботиться о её дальнейшем развитии по избранному им разумному пути”.

Ташкентская тюрьма. Старинная открытка. Внутри видны верхушки тех самых тополей, описанных Марковым
И ещё один любопытный эпизод из истории Ташкентской тюрьмы. В гродековском архиве хранится стихотворное послание к нему от некоего арестанта Герасимова, озаглавленное “Н. И. Гродекову (на память о добрых делах). С. Герасимов 5 ноября 1884 г. из тюрьмы Ташкента”. Стихи не бог весть какие, но, очевидно, идущие от всего сердца:

Ведь не было конца несправедливости, стеснениям
Глумлениям и всякого рода обидам,
И жаловаться на всё это не позволяли ни под каким видом.
Теперь инквизиторство из стен тюрьмы почти изведено.
И злобное начальство под общий уровень современных людей подведено.
И только тем одним, что ты великий муж и жалобы и просьбы принимаешь.
Рассматриваешь лично их, и сама всегда во всё вникаешь.

Кем был этот Герасимов и за что он попал под арест неизвестно, но чем-то его послание оказалось для Николая Ивановича важным, и он сохранил его в своих бумагах.
В 1891 году Сырдарьинскому военному губернатору за особые труды по благоустройству тюрем было объявлено монаршее благоволение.
Уже на исходе десятилетия службы в должности военного губернатора на Гродекова обрушилось тяжкое испытание. В 1892 году в Ташкенте появилась холера и вспыхнул, так называемый “холерный бунт”.

Глава четырнадцатая

                   Ташкент. Джума мечеть в старом городе. Старинная открытка

В мае 1892 года в Ташкент пришло известие о появлении в Джизаке холеры. Незамедлительно были приняты меры по локализации страшной болезни. На левом берегу Сыр-Дарьи создаётся обсервационный пункт для противодействия распространению заразы. Однако этот необходимый шаг администрации области вызвал непонимание среди местного населения. В Ташкенте стали распространяться слухи, что на карантинном пункте в Чиназе всех проезжающих задерживают, осматривают и, если обнаруживается болезнь, то русский доктор даёт заболевшему белый порошок и тот немедленно умирает.
Несмотря на принятые меры холера в Ташкент всё же пришла. Первые заболевшие, - это были приезжие, - обнаружились 7 июня в районе Зимнего театра, а уже через неделю, болезнь распространилась в обеих частях города. Реакция властей была незамедлительной: городскую лечебницу превратили в холерную больницу, в старом городе открылся приёмный покой для заболевших, был ограничен выезд из города, издан приказ о том, что хоронить умерших можно только на особых холерных кладбищах и только после осмотра медицинским работником. Эти меры вызвали нездоровые толки среди мусульманской части населения. Появился слух, что русское начальство приказало хоронить умерших, не соблюдая при этом необходимых религиозных обрядов. На базарах, в мечетях, чайханах распространялась молва о том, что вода в канале Боз-су отравлена, а врачи, осуществляющие приём больных, также как в Чиназе, травят людей. Распространению таких слухов, способствовала некая группировка людей, преследовавших свои политические цели. Чтобы понять это, рассмотрим обстановку в мусульманской части Ташкента, сложившуюся к этому моменту.
За два месяца до появления холеры военным губернатором Сырдарьинской области Гродековым был отстранён от своей должности старший аксакал (начальник старого города) Иногам-Ходжа и заменён Магомет Якубом, злейшим врагом своего предшественника.
Первый не устраивал губернатора своими антирусскими взглядами, но и выбор второго был не совсем удачным. По образному выражению современников: „Иногам-Ходже не было дела ни до живых, ни до мертвых, а Магомет-Якуб начал преследовать и мертвых, и живых". Вымогая взятки он приказывал хоронить на холерных кладбищах даже умерших не от холеры. Несмотря на то, что Иногам-Ходжа был смещён, его многочисленные родственники продолжали оставаться на различных полицейских должностях в старом городе. И именно они подстрекали население против нового аксакала, воспользовавшись появлением болезни. Атмосфера постепенно накалялась, но поначалу ничего не предвещало взрыва.

                                     Ташкентский базар. Фото Поля Нодара. 1890г.

Градоначальник Ташкента С. Р. Путинцев 23 июня приехал в мечеть Джам и в присутствии десятитысячной толпы, собравшейся на молитву по случаю наступившего в этот день праздника Курбан-байрама, поздравил мусульман и произнес большую речь, разъясняя политику городской администрации в отношении борьбы с эпидемией холеры. Она была выслушана с полным вниманием. После градоначальника выступил старейший ташкентский казий Шариф-ходжа, который прочел молитву за царя и призвал „верить русскому начальству". Возвращаясь к себе Степан Романович встречал большие толпы одетого по-праздничному народа, которые почтительно его приветствовали. Казалось, народ спокоен, однако дальнейшие события показали, что впечатление это было обманчивым.
В этот день в городе было выявлено 50 случаев заболевания холерой, из которых 34 со смертельным исходом. На следующий день к Путинцеву приезжает Магомет-Якуб, и сообщает, что замечены случаи тайного погребения. В Беш-Агачской части города ночью полицейскими было арестовано несколько человек, пытавшихся похоронить умерших от холеры. Через некоторое время после доклада Магомет-Якуба, к Путинцеву прискакал джигит с сообщением, что большое количество народа двигается в русскую часть города. Степан Романович, сев на извозчика, немедленно отправляется навстречу толпе. На углу Воронцовского проспекта (ныне ул. Истиклол) и Самаркандской улицы (сегодня проспект Ш. Рашидова) он встретил первую группу, которая, узнав начальника города, стала кричать: “Арза, арза” (жалоба, жалоба). На вопрос градоначальника, в чём она заключается, был получен ответ, что жители недовольны новым аксакалом и требуют, чтобы вернули Иногам-Ходжу. Путинцев, сказав, что не собирается обсуждать дела на улице, пригласил всех в управление.
Через некоторое время возле канцелярии собралась толпа человек в пятьсот и стала требовать выдачи им Магомет-Якуба. “Где аксакал, дайте нам аксакала!” – кричали подстрекатели. Градоначальник наотрез отказался выполнить это требование и призвал толпу угомониться. Люди постепенно стали успокаиваться, но тут из задних рядов вновь послышались крики – “Если он не выдаёт аксакала, то бей его!”, и на Путинцева обрушился град камней, а стоящие рядом стали его избивать. Степан Романович упал сбитый с ног. Затем его подняли и стали требовать, от него бумагу, что холеры нет, что врачи уберутся из старого города, что умершие будут хорониться в соответствии с мусульманским обрядом, жители не будет умерщвляться и Магомет-Якуб будет им выдан. Путинцев с трудом поднялся в канцелярию и нескольким, вошедшим с ним бунтовщикам, заявил, что никакой бумаги не даст, и обнажив шашку приказал всем уйти. В этот момент во дворе управления появился полицмейстер русской части города Крючков. Увидев полицмейстера Путинцев приказал ему ехать к военному губернатору и обо всём доложить. Между тем в русской части города узнали о происшествии с Путинцевым, и горожане, вооружившись палками, вместе с несколькими солдатами с оружием бросились выручать градоначальника. Завидев приближающихся мужчин с ружьями и дубинами, бунтовщики бросились наутёк, преследуемые до моста через Анхор, который служил границей между новой и старой частью города. Очень многие в панике бежавшие жители попадали с крутого берега в речку и утонули. Впоследствии, по словам Добросмыслова, было извлечено до 80 трупов.
В старом городе в это же время был разгромлен дом Магомед-Якуба и расхищено всё его имущество.
Через некоторое время к канцелярии подъехал встревоженный военный губернатор с солдатами. Путинцев, несмотря на многочисленные раны, весь в крови и со сломанным ребром сел на лошадь и отправился в старый город. За ним спешившись, с небольшой командой (около 50 человек) солдат стрелкового батальона шел военный губернатор Гродеков. Подойдя к мечети Джам около базара, вблизи которой находился холерный приемный покой, они встретили возбуждённую толпу. На приказание разойтись по домам, раздались крики: “Как же мы будем расходиться, когда нас травят!”. Околоточный (полицейский) выдернул одного такого кричащего из толпы, но тот стал вопить: “Мусульмане, не оставляйте меня!”. В солдат полетели камни. Несмотря на это, Гродеков, предложил толпе разойтись, пригрозив в противном случае стрелять. Но, несмотря на трижды прозвучавшую угрозу губернатора, некоторые фанатики стали рвать на себе рубахи крича: “Стреляй!”. В военнослужащих вновь полетели камни. Кто-то из бунтующих закричал, что солдатские винтовки заряжены холостыми патронами. “Готовсь” – прозвучала команда губернатора. Солдаты подняли винтовки, но толпу это не задержало, по-прежнему раздавались угрозы и летели камни. “Пли” – грянул залп, и толпа бросилась бежать, оставив на месте до десяти убитых и раненых. Вскоре, в старый город вошли вызванные из лагеря войска. Путинцев, к этому времени совершенно обессиленный, был отвезен домой. Казаки и пехота небольшими отрядами рассредоточились по улицам и базару, но всюду царила тишина, все попрятались по домам.

Портрет Гродекова из книги Н. И. Дубининой и портрет Путинцева из книги А. И. Добросмыслова “Ташкент в прошлом и настоящем”
В два часа пополудни Гродеков, приказав оставить в Старом городе две сотни казаков и четыре роты пехоты, остальные войска отправил в ближайшие казармы. Сам Николай Иванович оставался в Старом городе трое суток. Туркестанского генерал-губернатора во время этих событий в городе не было. Барон Вревский отдыхал в Чимгане. Узнав о бунте он 25 июня прибыл в Ташкент и, как пишет Фёдоров: “Собрав всех начальствующих лиц и выслушав все донесения, он очень спокойно высказал, что распоряжения Гродекова он одобряет, что главные виновные в беспорядках будут преданы военному суду. Что же касается паники русского населения, то он заявил нам, что решительно отказывается понять её, признает ее малодушием, не имеющим никакого основания. «Я убежден, — сказал он, — что беспорядки больше не возобновятся, и ручаюсь за безопасность русского населения, о чем прошу вас, господа, объявить повсеместно». Затем, раскланявшись с нами, он сел в коляску и... уехал обратно в Чимган”. Правда, до этого генерал губернатор объявил об отстранении со своих должностей всех аксакалов и казиев.
Затем началось следствие по делу о беспорядках. Сначала оно велось гражданскими судебными властями под руководством областного прокурора Павла Евгеньевича Рейнбота, однако у последнего вышел конфликт с сырдарьинским губернатором и дело передали военному ведомству. Перед судом предстало 60 человек, восемь из которых были приговорены к смертной казни, двое, в том числе Иногам-Ходжа, к ссылке в Иркутскую губернию, семнадцать к двум годам в арестантской роте, остальные оправданы. Генерал-губернатором Вревским наказания были смягчены: смертная казнь заменена каторгой на разные сроки, Иногам-Ходже ссылка заменена арестантскими ротами на четыре года. Так была перевёрнута эта печальная страница в истории Ташкента.
Суд также нашёл в действиях администрации признаки превышения власти и бездействия – как это можно совместить, для меня не вполне понятно, но, очевидно, нужно было наказать и другую сторону. На этом основании было составлено особое постановление, которое повлекло для Николая Ивановича отстранение от должности военного губернатора и прикомандирование в распоряжение военного министра. Путинцев, также был отставлен от должности и заменён человеком “более решительным и энергичным”.
Приехав в Петербург Гродеков представил доклад о действительном положение дела и обстоятельств, вынудивших его принять жёсткие меры при подавлении беспорядков, и скорее всего нашёл понимание. Однако в Ташкент Николай Иванович не вернулся. Высочайшим повелением он назначается помощником приамурского генерал-губернатора. И произошло это не совсем случайно.

 Глава пятнадцатая

 Александровская тюрьма на о. Сахалин. Фотография из книги И. П. Миролюбова “Восемь лет на Сахалине”

Весной 1893 года Приамурским генерал-губернатором назначается генерал-лейтенант Сергей Михайлович Духовской, связанный с Гродековым давней дружбой. Они познакомились еще на Кавказе, когда Николай Иванович только начинал службу, а Духовской занимал пост военного губернатора Эриванской области. С тех пор два близких по духу боевых офицера не прерывали знакомства, которое переросло постепенно в крепкую дружбу. Поэтому нет ничего удивительного, что назначенный начальником Приамурского края Духовской, своим помощником выбрал Гродекова, тоже генерал-лейтенанта, за плечами которого был огромный административный опыт. Осенью того же года решение принимается на высшем уровне. Супруга генерал-губернатора Варвара Фёдоровна Духовская оставившая обширные воспоминания, пишет: “Получена телеграмма, что по выбору мужа назначается ему в помощники генерал Гродеков. Я так этому рада! Теперь нам легче будет отсюда уехать. Муж просит Гродекова приехать весной с первым пароходом”. До отхода cудна на Владивосток оставалось ещё полгода, но всё это время Гродеков не сидел сложа руки, сразу же приступив к обязанностям помощника губернатора. Обивая пороги министерств и ведомств, он добился многих, важных для края решений.
В частности, город, с не очень благозвучным названием Хабаровка, – именно там находилась резиденция начальника края – был переименован в радующий слух Хабаровск. Духовская пишет: “Генерал Гродеков телеграфирует из Петербурга, что по Высочайшему повелению Хабаровка переименовывается — в город Хабаровск. Вот уже шаг вперед!”. Николай Иванович устанавливает связи со многими культурно-просветительскими центрами Петербурга с целью оказания помощи Приамурскому краю. Благодаря его хлопотам уже в начале января 1894 года в Хабаровске начинает выходить еженедельная газета “Приамурские ведомости”.
Наконец, в марте 1894 года, Николай Иванович отправляется пароходом из Одессы в длительное путешествие к месту своей новой службы. Неизгладимые ощущения вызвал этот вояж через два океана на 51-летнего генерал-лейтенанта. Особенное впечатление произвёл на путешественника Суэцкий канал, который Гродеков внимательно осмотрел с чисто профессиональной точки зрения военного разведчика. В середине апреля помощник Приамурского генерал-губернатора прибывает во Владивосток и дождавшись навигации сразу же отправляется на остров Сахалин. Ещё будучи в Петербурге, Гродеков получает от Духовского телеграмму с предписанием произвести ревизию каторжного острова. “Благоволите подробно ознакомиться с делами главно-тюремного управления”, - говорилось в депеше. Вряд ли это была инициатива самого генерал-губернатора. В 1893 году в одном из самых популярных российских журналах “Русская мысль”, были опубликованы главы из книги А. П. Чехова “Остров Сахалин”. Ужасающие подробности быта заключённых, в том числе женщин и детей вызвали огромный резонанс в обществе. Очевидно, именно это заставило российское правительство провести проверку условий содержания каторжан Сахалина. Была, правда, ещё одна причина. С острова участились случаи побега заключённых, которые, как правило бежали в соседнюю Японию. Это не очень нравилось японскому правительству, и министр иностранных дел островного государства Муцу Мунэмицу обращается к своему российскому коллеге Н. К. Гирсу с просьбой оградить Японию от беглых каторжан.
Как бы то не было, но в конце апреля 1894 года, Николай Иванович отправляется с инспекторской проверкой на остров Сахалин. Интереснейшие воспоминания об этом эпизоде в жизни Гродекова оставил ссыльный Иван Ювачёв (отец Даниила Хармса), восемь лет проживший в ссылке на Сахалине и под псевдонимом Миролюбов выпустивший книгу воспоминаний. Вот, что он, в частности, пишет: “Чувствовалась нужда в сильном дуновении свежего воздуха извне, чтобы разогнать скопившиеся испарения этого невылазного болота - каторжной сахалинской жизни. Таким свежим воздухом пахнуло известие о приезде к нам помощника приамурского генерал-губернатора, Николая Ивановича Гродекова. Начальство засуетилось и стало готовиться к приему важного гостя”.
Раннею весной, 29 апреля, помощник губернатора приехал в Рыковское – административный центр каторжного острова. В сопровождении небольшой свиты он приблизился к выстроенным, по случаю приезда высокого гостя, поселенцам, принял хлеб-соль и ни на минуту не задержавшись направился в тюрьму, а оттуда в лазарет. Начальник округа Бутаков, предложил Гродекову осмотреть помещение, приготовленное для него, но тот решительно отказавшись, попросил приготовить для него какую-нибудь свободную избу. Генералу показали только что выстроенную школу, в которой он и разместился с единственным слугой. Столь непривычный аскетизм проверяющего несколько озадачил и разочаровал местных чиновников, однако это было не последнее разочарование: на следующий день им пришлось удивиться ещё больше, когда Гродеков изъявил желание ехать на Онор - место, где от беззакония, издевательств и зверства, творившееся на строительстве дороги, с мая по ноябрь 1891 года погибло от голода, побоев и пропало без вести около сотни человек. О страшном “онорском деле”, потрясшим Россию, писал Чехов в своей книге о Сахалине.

Фотография из книги И. П. Миролюбова (Ювачёва) “Восемь лет на Сахалине”

Именно в Онор в первую очередь решил отправиться Гродеков.
- Туда ехать нельзя теперь, - попытался отговорить его начальник округа. Только недавно растаял снег, реки вышли из берегов, да и земля ещё не просохла.
- А поселенцы? - резонно возразил Николай Иванович, - Ходят же они как-нибудь?
- Да, но они с трудом пробираются по вязкой дороге пешком, иногда по колено в грязи.
- Значит, дойдём и мы – ответил Гродеков, и быстро собравшись отправился в путь на тарантасе.
“Это путешествие – пишет Миролюбов, - вышло совсем вне программы живых картин благосостояния Тымовского округа. По дороге очам генерала представились несчастные новые селения во всём их ужасающем виде. Среди тощих лиственниц кое-где торчали бедные лачужки. Небольшая кучка понурых поселенцев робким голосом попробовала было говорить о погибшей картошке, которую они сажали в холодную тундристую землю. Жалкая нищета! Эта насильственно насаждённые селения на бесплодной почве, разные Тауланы и Далдаганы, в настоящее время по распоряжению высшего начальства покинуты и вычеркнуты из списков”.
После селения Палево, дорога практически закончилась и Николай Иванович, “скрепя сердце” отправился дальше пешком по болотистой земле. Начальник округа, до последнего надеялся, что генерал передумает, но Гродеков, “которого не могли остановить бесплодные степи Средней Азии”, упорно продвигался всё дальше и дальше. Сопровождающий его Бутаков, с каждым шагом всё больше падал духом, прекрасно сознавая какая печальная действительность ожидает их впереди.
Наконец дошли до Онора. Разместившись в простой избе одного из поселенцев и приведя себя в порядок, Гродеков приказал немедленно открыть приём для ссыльных, которые откровенно стали рассказывать ему о своих невзгодах. Записав всё, на другой день вечером генерал вернулся в Рыковское, а на следующее утро, вместе с Бутаковым отправился по долине реки Тымь. Селение за селением объезжал Николай Иванович, знакомясь с проблемами людей не по своей воле оказавшимися на острове. Во всех населённых пунктах округа побывал Гродеков, но, как пишет Миролюбов: “генерал и не думает об отъезде. Он хочет узнать всю изнанку здешней жизни и не по малоговорящим бумагам канцелярии, а от самой действительности. И вот он гостеприимно раскрывает двери обширного помещения в школе для всех желающих с ним поговорить. Это был истинный праздник ссыльных Сахалина. С утра до вечера одна толпа посетителей сменяла другую. И мужчины, и женщины, ссыльные и свободного состояния, все обрадовались случаю рассказать свою нужду и подать прошение. […] Генерал терпеливо выслушивал просителя, быстро делал верную оценку и не медлил с решением”.
Тюремные чиновники попытались было остановить это паломничество к генералу, стали вмешиваться в обличающие их рассказы поселенцев, но Николай Иванович категорически попросил их не мешать.
“Нас поражала энергия генерала, - пишет Миролюбов, - неусыпно работая весь день, он мало отдыхал и ночью. Между прочим, он попросил посмотреть «онорское» дело в изложении Д. С. Климова. Говорят, описание надзирательских зверств ужаснуло его. Да, это было видно и по лицам тюремных чиновников. Начальник округа и смотритель тюрьмы до того растерялись, что вдруг ни с того, ни с сего, публично на площади в присутствии самого генерала стали громко обвинять друг друга. Эта уличная сцена сильно запечатлелась в моей памяти. Еще неделю тому назад это были сахалинские князья, перед которыми трепетали бесправные рабы каторги. А теперь они сами потеряли из-под ног почву и чувствуют себя жалкими, несчастными, осужденными и бессильными”.
Полностью посвятив себя разбору жалоб несчастных Гродеков, тем не менее, не забывал и о научных изысканиях. На пятый день своего пребывания на Сахалине он неожиданно явился на метеостанцию, которой заведовал Ювачёв. Осмотрев оборудование и расспросив того о погоде, Николай Иванович попросил написать для него краткую характеристику здешнего климата. Посещение проверяющим одного из ссыльных, вызвало немалое удивление среди поселенцев.
- Генерал,- толковали всюду, - не был ни у начальника округа, ни у смотрителя, а к простому поселенцу, пошел. Это неспроста! Не иначе, он родственник ему, или они раньше служили вместе.
К Ювачёву потянулись просители с просьбами похлопотать перед генералом.
Одной из просительниц, оказалась известная в криминальном мире Софья Блюфштейн, по прозвищу “Сонька Золотая ручка”.
“Я поспешил предложить ей стул, - описывает эту встречу Миролюбов.
- Чем я могу вам служить? — спрашиваю ее.
Ничего не отвечая, она сидит и плачет. Издали мне часто приходилось видеть эту пресловутую “Золотую Ручку” в сопровождении ссыльного Богданова, тоже в своем роде сахалинской знаменитости за свои преступные проделки. Эта парочка, всегда возбуждая во мне неприятное чувство, свободно разгуливала по селению и разными незаконными путями эксплуатировала здешних простаков. Только теперь я имел возможность поближе рассмотреть эту женщину.
Если бы Софья Блюфштейн захотела, она легко могла найти себе здесь пособников на всякое преступное предприятие. Не знаю, насколько справедливо, но народная молва в Александровском посту несколько случаев крупного воровства называет делом её “золотых ручек”. После её вторичной попытки бежать с каторги её наказали и перевели за Пилингский хребет в наш Тызовский округ.
- Может быть, вы желаете, чтобы я написал для вас прошение? - снова ее спрашиваю.
Она отрицательно мотнула головой и продолжала плакать.
- Если вы не желаете, чтобы я вам написал прошение, то что же вы хотите от меня?
- Говорят, вы родственник генералу... Не скажете ли ему за меня несколько слов?..
Пришлось ее разочаровать, как и многих других ссыльных, приходивших с подобными просьбами”.
И ещё один политический ссыльный, оставил свои воспоминания о посещении Гродековым Сахалина. Это старший брат первого президента независимой Польши Юзефа Пилсудского – Бронислав, впоследствии известный учёный-этнограф, член Русского географического общества.
Вот, что он пишет своему другу Льву Штернбергу: “Работал генерал так, как могут разве люди исключительные, сильные, воодушевлённые какою-нибудь идеей. С 6 утра до 11, а то и позже вечера. Никаких гостей, никаких прогулок, отдыхов, приёмов. Всё дела, работа”.

Известные поселенцы Сахалина, во время посещения его Н. И. Гродековым: И. П. Ювачёв (Миролюбов), Софья Блюфштейн (Сонька Золотая ручка), Бронислав Пилсудский

В дальнейшем Гродеков приложил руку к тому, чтобы Пилсудский получил научную должность во Владивостокском музее Общества изучения Амурского края и способствовал публикации его статьи о жизни гиляков, коренных жителей Сахалина. Это сыграло определяющую роль в судьбе Пилсудского и становлении его как учёного-этнографа.
Наконец, проверка закончилась и утром шестого мая 1894 года, Гродеков, тепло попрощавшись с поселенцами, подошёл к чиновникам и сказал:
- Ошибки, недосмотры, промахи - всё это можно простить; но у вас, господа, сердца нет! сердца нет!..
Приехав в Хабаровск, Николай Иванович направил на имя генерал-губернатора несколько докладных записок. В них он, в частности, рассказал о незаконных действиях тюремных чиновников в отношении заключённых и внёс несколько предложений о смягчении участи арестантов. Многие предложения были Духовским приняты и реализованы. Кто-то из наиболее зарвавшихся сахалинских чиновников был уволен, кто-то переведён в другое место службы.
Гродеков же приступил к своим прямым обязанностям помощника Приамурского генерал-губернатора. Десятилетие славных дел ждало его впереди.

Глава шестнадцатая

Помощник военного губернатора Приамурского края, генерал-лейтенант Н. И. Гродеков в своём рабочем кабинете, 1895 г. Фото американского художника и фотографа Уильяма Генри Джексона

Гродеков, сразу же взвалил на свои плечи всю черновую административную работу. Как боевой генерал он много времени и сил отдавал поддержанию боеспособности войск Приамурского края, граничившего с весьма беспокойным соседом – Китаем. Если, как вспоминали современники, генерал-губернатор Духовской посещал лишь торжественные смотры и парады, то его помощник предпочитал кропотливую ежедневную работу в подведомственных ему войсках. Николай Иванович мог без предупреждения появиться на солдатской кухне, чтобы попробовать пищу для нижних чинов или неожиданно явиться в казармы с проверкой. Иногда, внезапно объявлял ночные тревоги, лично присутствовал на учебных стрельбах, приходил с инспекцией на воинские склады, скрупулёзно пересчитывая запасы продовольствия и комплекты белья.
Вот как одну из таких ревизий описал младший брат знаменитого художника В. В. Верещагина - Александр, служивший под началом Гродекова как в Туркмении, так и в Приамурье: “Гродеков замечательно подробно осматривает войска. Вот он входит в ротное помещение. Окидывает взором потолки, стены, пол. - Сухо ли? Тепло ли? Нет ли сырости? - Подходит к окну, заглядывает. Смотрит под лавки, в ящики! В подвале, где хранится картофель, и туда заглянет. Одним словом - не остается угла, где бы он не побывал. И начальство уже знает это, и потому везде всё устроено как следует, а не на показ.
Вот входит Гродеков на ротную кухню. Два кашевара в белых колпаках стоят, вытянувшись в струнку.

- Здорово, молодцы!
- Здравия желаем, ваше превосходительство!
Генералу подают тарелку щей. Пробует.
- Хороши! Очень хороши! — говорит он, улыбается и смотрит через очки на солдат. - А ну-ка, каши дай! И каша хороша! Молодцы! - Затем подзывает адъютанта и шепчет ему на ухо: - Дайте кашеварам три рубля! - И так почти на каждой кухне, в особенности где варились щи. Суп, как бы ни был хорош, не вызывал у генерала такого восторга. Гродеков - страстный любитель щей и гречневой каши. У него даже и за официальными обедами подается гречневая каша с молоком. Это у него осталось еще с текинского похода”.
Но, не только армия была предметом забот помощника губернатора. Пожалуй, не было ни одного аспекта жизнедеятельности края, в который бы не вникал Николай Иванович: от пограничных и таможенных вопросов, до культурно-просветительских.
Будучи страстным театралом Гродеков, по свидетельствам современников не пропускал ни одного драматического спектакля, ни одного концерта. Недолюбливал лишь оперетту, считая её искусством низким, и его постоянное место в театре обычно пустовало, когда на сцене выступали артисты этого музыкального жанра.
Но, главным и любимым детищем помощника генерал-губернатора, стал Приамурский отдел Русского географического общества, председателем которого он был избран. Занимал эту почётную должность Николай Иванович отнюдь не номинально, не чураясь черновой работы. Так, к удивлению членов общества, Гродеков самолично просмотрел, классифицировал поступившие в библиотеку отдела новые книги и заполнил более 700 библиографических формуляров.
По предложению его председателя, Приамурский отдел постоянно устраивал доклады на различные темы: география, история, климат, этнография края и другие. Выступления были открытыми и на них собиралось большое количество хабаровчан, что становилось заметным событием в городе. Причём Николай Иванович всегда считал своим долгом морально поощрить докладчиков, выполнявших просветительскую роль. Так в приказе № 120 от 13 апреля 1896 года, Гродеков писал: "В течение минувшей зимы мною было предложено гг. офицерам и военным врачам Хабаровского гарнизона, по примеру прошлых лет, прочесть в Хабаровском военном собрании сообщения на различные рода темы. В подготовке упомянутых сообщений особенно отличились такие офицеры, как гг. Кузьмин, Сильницкий, Скоробогатов... Считаю приятным долгом выразить им мою искреннюю благодарность".
В первом номере “Записок приамурского общества” была опубликована статья И. П. Ювачёва “Свод метеорологических наблюдений в сел. Рыковском на о. Сахалин”. Как мы помним именно Гродеков подтолкнул ссыльного к её написанию.
Шестого декабря 1896 года был торжественно открыт музей Приамурского отдела Русского географического общества, впоследствии названный именем его создателя. Думаю, день этот был выбран совсем не случайно. Шестое декабря - день святого Николая, именины Гродекова. Но, Николай Иванович не смог присутствовать на открытии своего детища. В конце октября он отправился в длительное путешествие по странам Азии.

Открытие музея Приамурского отдела Императорского Русского географического общества. В центре генерал-губернатор Духовской с супругой Варварой Фёдоровной. Хабаровск, 6 декабря 1896 г.

В конце октября 1896 года из Владивостока отправился пароход, в списках пассажиров которого значился Николай Иванович Гродеков. Основной целью путешествия помощника генерал-губернатора по странам Тихоокеанского побережья являлось поправка здоровья. Без сомнения были и другие задачи, поскольку обстановка сложившаяся к этому времени на Дальнем Востоке вызывала бепокойство у правительства России. Только-только, унизительным для Китая Симоносекским договором, завершилась японо-китайская война. Боевые действия непосредственно у границ Российской Империи, заставили русское правительство провести мобилизацию Приамурского военного округа, которая была успешно осуществлена. Гродеков, получивший за эту работу “монаршее благоволение” и серебряную медаль в память императора Александра III, в связи с этими событиями подготовил “Секретную записку военному министру об учреждении русской военной структуры в Китае”. В ней Гродеков отмечал, что Япония пытается занять господствующее положение в Азии, несущее угрозу интересам Российской империи. В связи с этим предлагалось с помощью русских военных специалистов обучить китайскую армию. По мысли Гродекова: “На территории Маньчжурии, мы могли бы ограничиться образованием здесь по одному учебному кавалерийскому полку и одной учебной батареи. Вся организация учебного отряда должна быть всецело установлена нашими офицерами”.
Поэтому, вместе с оздоровительной и туристической составляющими путешествия Николая Ивановича, перед ним несомненно стояли задачи военно-разведывательного характера.
В процессе 4-месячной поездки Гродеков посетил Японию, Манилу, восточные порты Кореи, Камбоджу, Сиам, Гонконг, Макао, Шанхай и некоторые другие города и страны. Своё путешествие он подробно описал в цикле очерков опубликованных в газете “Приамурские вести”. Предваряя публикацию редакция газеты писала: “Мы имеем возможность познакомиться с путевыми впечатлениями генерала Гродекова по его неоднократным рассказам, в которых встречается немало любопытного и поучительного. Эта поучительность приобретает для нас тем большее значение, что с каждым годом увеличивается число русских людей, посещяющих страны Дальнего Востока, и с увеличением населения на наших побережьях Тихого океана”.
И действительно, сведения содержащиеся в этих путевых заметках содержали уникальную для того времени информацию географического, исторического, экономического, этнографического и политического характера. Очень подробно Николай Иванович описал ассортимент русских товаров, которые можно было приобрестии в странах, которые он посетил: “в городе Нагасаки (Япония) закуски, водку Смирнова, папиросы Кушнарева, конфеты Абрикосова и прочее, можно получить в лавке Бухонькова, рядом с отелем Бельвю; тут же русский аптечный магазин”.
Очерки Гродекова, стали своего рода туристическим справочником для русских людей, желающих отправиться в путешествие по дальневосточным странам. “Гонконг, вполне устроенный город, - пишет Николай Иванович, - с набережными, водопроводом, цементированными улицами, электрическими солнцами”. Русский путешественник приводит подробные сведения о наиболее комфортабельных средствах передвижения, с указанием расписания, а также цен на билеты и услуги. Значительное внимание Гродеков уделил предприятиям питания, профессионализму персонала, качеству услуг, особенностям национальной кухни: “От Токио до Модзи – по железной дороге - буфетов на станциях нет, но разносчики продают холодный обед в ящиках: в одном ящике рис, в другом, копченая рыбка, кусочек жареной рыбы, квашеный бамбук, кусочек солёного огурца, тесто из рыбы, вареные стручки. Этот обед стоит 10 копеек, а порция чая с чайником и чашечкой стоит 3 копейки… большинство японских блюд на вкус европейца полнейшая нелепость”. Даётся оценка гостиниц: так отзываясь об отеле “Бельвю” в городе Нагасаки Николай Иванович пишет: “…прислуга отлично говорит по-русски и за столом слышен исключительно русский язык”.
Промышленность, образование, культура стран Тихоокеанского стран всё это стало предмет изучения и анализа русского путешественника. Не забывал Николай Иванович и о созданном им музее в Хабаровске, привезя из поездки многочисленные экспонаты для его экспозиции.

Фотография из книги Дубининой

И, конечно, особое внимание генерал уделил военным вопросам отметив, что милитаризация Японии идёт полным ходом. Гродеков был поражён зрелищем увиденным в окрестностях города Нагасаки, где школьники производили военные маневры, ведя стрельбу из боевых винтовок. А по улицам Токио, также учащиеся школ, ходили строем распевая военные марши.
В Хабаровск Гродеков вернулся в апреле 1897 года, и сразу стал исполняющим обязанности генерал-губернатора края, поскольку Духовской с ближайшими чиновниками - М. П. Щербиной, М. И. Шанявским и адъютантом Страдецким отправился с инспекционной поездкой по Сахалину, Камчатке и Командорским островам. А поздней осенью супруги Духовские распрощались с Приамурьем и отправились в Ташкент, где Сергей Михайлович, должен был занять пост генерал-губернатора Туркестана. “По правде сказать, я очень счастлива покинуть навсегда Сибирь – записала в дневнике Варвара Фёдоровна”. А в январе 1898 года Николай Иванович Гродеков назначается генерал-губернатором Приамурья и продолжает свою деятельность по благоустройству подведомственного ему края. На этом посту ему вновь придётся принять участие в боевых действиях.

Глава семнадцатая

Дом Приамурского генерал-губернатора в Хабаровске. Фото неизвестного мастера, 1897 г.

Приамурское генерал-губернаторство, огромное по площади – без малого три миллиона квадратных километров, - и при этом малонаселённое – чуть больше одного миллиона человек, - было образовано относительно недавно, в 1884 году. Гродеков стал третьим начальником края. Губернаторство Николая Иванович, по сути явилось продолжением его деятельности на посту помощника, за исключением того, что теперь ему не нужно было оглядываться на вышестоящее начальство. Пять лет он занимал этот высокий пост, но за этот, прямо скажем недолгий период, сделал столь много, что только сухое перечисление совершённых Гродековым благодеяний заняло бы несколько страниц.
Николай Иванович важное значение придавал образованию, и за время его правления в крае было построено 37 начальных школ, при этом жалованье учителям выросло в полтора раза. В конце мая 1900 года в Хабаровске был открыт кадетский корпус – кузница офицерских кадров. Осенью того же года состоялось открытие Хабаровского реального училища. – Сибирь остро нуждалась в технических специалистах, - в котором “могли получить образование дети всех состояний, без различия звания и вероисповедания” – как писали “Приамурские ведомости” от 17 сентября 1900 года. Во Владивостоке открылось первое в Приамурье высшее учебное заведение – Восточный институт. При Гродекове начала работать первая в крае публичная библиотека, зародилась картинная галерея (ныне Дальневосточный художественный музей). "В крае нужна картинная галерея. – писал Гродеков в 1902 году. - Академия художеств передала Хабаровскому музею 7 картин и 27 гравюр, чем положено начало художественному собранию. На мои пожертвования приобрели 15 картин и 6 гипсовых слепков".
Не было сферы деятельности, которой бы не занимался генерал-губернатор. Именно Н. И. Гродеков поддержал, и морально, и материально В. К. Арсеньева разглядев в пытливом, любознательном юноше будущего выдающегося исследователя Дальнего Востока. Первые экспедиции молодого офицера были профинансированы приамурским генерал-губернатором. Правда тут, надо сказать, сошлись интересы Гродекова губернатора и Гродекова командующего войсками округа. Арсеньев во время экспедиций, занимался и военной топографией, намечая пути возможного движения русских войск — на случай начала боевых действий, определяя рубежи обороны и маршруты наступления. Впоследствии Арсеньев, как офицер, принимал участие в боевых действиях на Дальнем Востоке – Маньжурском походе 1900-1901 гг. и русско-японской войне 1904-1905 гг., за что был отмечен боевыми наградами.

Владимир Арсеньев. Фото: Общество изучения Амурского края. 1900 г.

Не последнее место в деятельности генерал-губернатора занимало здравоохранение. По его указанию была открыта лечебница в Петропавловске-Камчатском, проводились исследования лечебного действия Шмаковских минеральных источников, принимались чрезвычайные меры по борьбе с холерой, для исследования возникновения в сёлах коренных народов Приамурья глазной болезни трахомы, Гродеков пригласил из Петербурга специальную медицинскую экспедицию, весьма недёшево обошедшуюся местному бюджету.
Наличие тысячекилометровой сухопутной и морской границы Приамурья с Китаем и Японией, ставили перед генерал-губернатором ещё один непростой вопрос: защита от хищнического разграбления природных богатств края от иностранных браконьеров и борьба с контрабандой. Для решения этих задач Гродековым было принято решение о создании сплошных пограничных кордонов, таможенных застав, постов, переходных пунктов и тому подобное. На тихоокеанском побережье были организованы две морские таможни и для охраны морских границ привлечены морские суда и боевые корабли. Причём корабли береговой охраны, очень часто выполняли и научные задачи. Так в 1899-1902 годах шхуна “Сторож” отправилась в научно-промысловую экспедицию, в ходе которой ей надлежало в том числе осуществлять крейсерство с целью охраны отечественных морских биоресурсов от иностранного хищничества и контрабанды в Охотском и Беринговом морях.

Мирная, созидательная деятельность начальника Приамурского края неожиданно закончилась в июне 1900 года, когда вспыхнула, так называемая русско-китайская война. Что же случилось, почему России пришлось входить в ХХ век под свист пуль и грохот артиллерийских орудий?
Китай к концу XIX века, растерял всё своё былое величие. Вместе с внутренними проблемами – страну разъедала коррупция, казна разворовывалась, население нищало, экономика находилась в ступоре, - Китай столкнулся и с внешними атаками.
Обессиленная Цинская империя не могла противостоять технологически превосходящим её державам - Японии, США, Британии, Франции и России, компании которых подминали под себя местные рынки. Строя железные дороги, внедряя телеграфную связь, увеличивая импорт фабричных товаров в Поднебесную иностранный капитал лишал традиционной работы сотни тысяч китайцев: носильщиков, погонщиков, посыльных, возчиков и тому подобное. Слабая, как в экономическом, так и в военном отношении страна, стала лёгкой добычей для более сильных соперников. Довольно откровенно об этом написал в своих воспоминаниях известный государственный деятель царской России С. Ю. Витте: “Англия захватила Вей-ха-вей; затем Франция, с своей стороны, сделала захват на юге Китая; Италия тоже предъявила различные требования к Китаю относительно уступок, которые Китай должен был сделать Италии. Таким образом Германия, а вслед затем и мы, подали пример к постепенному захвату различных частей Китая всеми державами Европы”.
Не только страны Европы, Япония также решила полакомиться куском китайского пирога, задумав прибрать к рукам Маньчжурию. Разгромив китайскую армию, японские войска двинулись вглубь страны, занимая город за городом. Однако, это весьма не понравилось другому соседу Китая – России, которая решила поумерить японские аппетиты. Как говорили древние, что позволено Юпитеру, не позволено быку и Россию поддержали Франция и Германия, которые тоже были не в восторге от прыти Страны Восходящего Солнца. Японии, под столь мощным давлением, пришлось отказаться от своих планов и вывести оккупационную армию. Правда, эту горькую пилюлю, японцам подсластили щедрой контрибуцией, которую пришлось выплачивать Китаю. А это, опять же, легло тяжкой ношей на плечи китайского народа.За своё покровительство Россия была щедро вознаграждена – она получила в долгосрочную аренду Ляодунский полуостров, начала строить военно-морскую базу Порт-Артур и торговый порт Дальний. Также получила разрешение на строительство экстерриториальной Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) – ответвление от Транссиба, значительно сокращавшей путь между Забайкальем и Приморьем. В зоне строящейся дороги стал расти Харбин, считающийся русским городом. Германия, также не упустила своего, получив крупные заказы на перевооружение китайской армии новейшими винтовками “маузер” и стальными пушками Круппа.
Активное проникновение иностранного капитала, подчинение страны заморским державам, сделавшее Китай по сути полуколонией, вызвали резкое недовольство китайцев. В конце 19-го века в Китае стали возникать тайные общества, ставившие своей целью изгнание иностранцев из страны. Крупнейшим из них стала организация под названием Ихэтуань (“Кулак справедливости и гармонии”). Именно она стала детонатором крупнейшего социального взрыва на всей территории Поднебесной, получившего название “Боксёрское восстание” - по иероглифу, обозначавшему кулак в названии общества.

Фотография из журнала Нива, №27, 1900 г.

Начало восстанию положил инцидент в столичной провинции Чжили в мае 1900 года, организованный членами тайного общества. Мятежники нападали на дома иностранцев и китайцев-христиан, грабили и убивали их жителей, разрушали железные дороги, сжигали храмы и школы различных конфессий, вырезали христианских миссионеров. В городах Ляоян, Инкоу, Гирин и Куанчэнцзы прошли массовые демонстрации, закончившиеся погромами, грабежами и пожарами, а в Мукдене произошла серия жестоких убийств и нападений на иностранцев и инакомыслящих. Правительство императрицы Цы Си не предприняло ничего, чтобы остановить разраставшееся насилие. Более того, было принято решение поддержать мятеж, и императрица издаёт указ, обращенный к мятежникам: “Пришло время следовать старому и испытанному пути наших предков. Помоги нам, божество Юй Хуан! Повинуйтесь и следуйте его наставлениям! Смерть иностранцам!”. Под этим лозунгом восставшие захватили Пекин, где 20 июня 1900 года китайскими солдатами был убит германский посол Клеменс фон Кеттер. В этих условиях шесть держав - Германия, Франция, Австро-Венгрия, США, Япония и Россия для охраны своих представительств и иностранных граждан – ввели в Китай войска. А к мятежным китайским берегам подошёл объединённый военный флот европейских стран.

Фотография из журнала “Нива” №28, 1900 г.

Тем временем, к “ихэтуаням” примкнули всевозможные преступные группировки и банды. Пожар мятежа охватил всю страну. Вскоре, заполыхал он и в Маньчжурии. Проявляя беспокойство о строящейся железной дороге Гродеков 14 июня 1900 года доносил в Главный штаб: “Верное обеспечение нашего положения в Маньчжурии может быть достигнуто только немедленным движением отряда наших войск в Маньчжурию для прочного занятия Харбина и вообще среднего течения Сунгари, откуда его можно будет своевременно направить для действительного прикрытия южной ветки Харбин – Порт-Артур. Охранная стража сослужила службу при обыкновенном течении дел, теперь же настает время возложить охрану на войска. Полковник Гернгросс на сделанный ему вопрос, задолго еще до сего, категорически заявил, что от охранной стражи, по слабости ее, не может быть выделено для действия в поле ни одного человека. Таким образом, на стражу может быть возложено лишь охранение непосредственно самой линии железной дороги; сохранять же в области порядок и безопасность возможно не иначе как при условии занятия ее нашими войсками ранее, чем расширится в ней мятеж, поднятый партией “Большого кулака”.
Однако к нему не прислушались, и КВЖД подверглась массированной атаке восставших. Уничтожались мосты и железнодорожные пути, поджигались склады и другие постройки. “Боксёры” убивали или уводили в плен русских рабочих и служащих, членов их семей. К восставшим присоединилась и маньчжурская правительственная армия. Немногочисленная русская охрана не смогла противодействовать мятежникам и к концу июня 1900 года практически вся железная дорога оказалась в руках восставших, а Харбин, переполненный беженцами, осаждён мятежниками и китайскими войсками. Военный министр Куропаткин писал: “Быстрота, с которой враждебные действия охватили огромный район, и одновременность начала этих действий не оставляет никаких сомнений в том, что приходилось иметь дело с движением, заблаговременно организованным”.
Россия не могла равнодушно наблюдать за кровавыми событиями, происходившими у самых её границ и 26 июня 1900 года последовало высочайшее повеление Николая II о вступлении российских войск в Маньчжурию. В правительственном сообщении, опубликованном в тот же день, сообщалось: “Если мы и были вызваны действиями китайцев ввести свои войска в Маньчжурию, то эти временные меры отнюдь не могут свидетельствовать о каких-либо своекорыстных планах. […] и как скоро в Маньчжурии будет восстановлен прочный порядок и будут приняты меры к ограждению рельсового пути, Россия не преминет вывести свои войска из пределов соседней империи”. Иными словами, Россия, рассматривала произошедшие трагические события исключительно как мятеж и уверяла китайское правительство, что как только он будет подавлен, то исчезнет и casus belli, то есть повод к войне. Войска будут выведены, а между Россией и Китаем вновь восстановятся добрососедские отношения, которые существовали на протяжении двух веков.
Совершенно понятно, что в сложившейся ситуации, вся тяжесть предстоящей компании в Северной Маньчжурии и ответственность за её благоприятное завершение ложилась на плечи командующего Приамурским военным округом генерал-лейтенанта Николая Ивановича Гродекова.

Глава восемнадцатая

                                            Фотография из журнала Нива, №35, 1900 г.

К середине лета 1900 года положение, сложившееся в Китае, стало критическим и 4 июля Приамурский генерал-губернатор подробно докладывает об этом военному министру. В докладе было подчёркнуто, что на Россию легла не просто задача “усмирения мятежа” в соседней стране, а необходимость “вести открытую войну с этим государством”. И в этом Николай Иванович, был абсолютно прав: 24 июня русские телеграфисты со станции Телин перехватили указ маньчжурского правителя, предписывавший правительственным войскам присоединиться к мятежникам. Таким образом необходимость организации и проведения решительной военной операции в Маньчжурии становилась для России всё более очевидной. И одним из главных факторов этого решения, был фактор экономический, поскольку в строительство КВЖД Россия вложила к этому времени огромное количество финансовых и материальных ресурсов, и не могла равнодушно смотреть на разрушения, чинимые “боксёрами” на российской железной дороге.
Одна из первых нападению со стороны китайцев подверглась станция Ляоян, где находились основные силы охранной стражи под командованием полковника Мищенко. Случилось это 14 июня 1900 года. Атака была отбита. Однако через неделю китайцы вновь осадили станцию, где к тому времени находились 208 чинов охранной стражи и 104 железнодорожных служащих со своими семьями. Местные китайские власти, подчиняясь приказаниям Пекина, объявили открытую войну русским гарнизонам. В короткое время вся КВЖД оказалась в руках восставших. Русские отступили в Харбин, потеряв при этом около 100 человек военнослужащих, железнодорожников и членов их семей. Участь попавших в плен к китайцам была ужасной, все они были умерщвлены.

Рисунок из журнала Нива, № 39, 1900 г.

Губернатор Цицикара (город в Маньчжурии) Шоу Шань телеграфировал главному инженеру КВЖД Юговичу, что он “сравняет с землей порт и город Харбин, уничтожит всех русских и победоносно войдет в Хабаровск”. В ответ на это Югович ответил, что “войны между Китаем и Россией не существует и что ее не будет никогда”. А что же тогда война, спросим мы? Не согласился с этим и Гродеков. Комментируя слова Юговича он, в докладе военному министру Куропаткину, писал: “Донося об этом, обязываюсь прибавить, что настояние Юговича, будто и теперь все еще не дошли до войны, идут против очевидности фактов, так как по всей границе округа ведутся военные действия, отнюдь не против каких-либо мятежников, а против отрядов китайских войск, направляемых высшими представителями власти от имени императорского пекинского правительства”.
Далее Приамурский генерал-губернатор писал: “Считаю теперь вопрос об усилении охранной стражи не отвечающим обстоятельствам. Стража эта свою роль выполнила, но с самого возникновения серьезных тревог оказалась бессильной…Сила сопротивления почти 5 тысяч отборных русских людей фактически свелась на нет; железная дорога разгромлена, престиж наш подорван. Теперь очевидно, что участь постройки нами Китайской железной дороги может быть решена только силой оружия. Надо сначала завоевать Маньчжурию, необходимы войска, необходимо объединение всего дела в руках одного Военного министерства”.
22 июля 1900 года Военный министр генерал-лейтенант А.Н. Куропаткин доложил российскому императору основания для ввода русских войск в Маньчжурию и получил его собственноручное одобрение. На следующий день Гродековым была получена срочная телеграмма из Петербурга. В ней сообщалось: “Вынужденные двинуть наши войска в Маньчжурию, мы несомненно сломим после ряда побед вооруженное сопротивление мятежных войск и мятежного населения. Несомненно, также, что под охраной наших победоносных войск возможно будет возобновить государственной важности работы по проложению через Маньчжурию железной дороги. Но этого недостаточно. Настоятельно необходимо принимать меры, дабы мирное до сих пор население Маньчжурии не было увлечено мятежниками и не создало нам тяжелой необходимости бороться с народной войной. В этих видах Государю Императору благоугодно поручить вам и адмиралу Алексееву принятие энергичных мер, дабы военные действия поражали со всей неумолимостью, присущей войне, лишь китайские войска и вооруженное население.
Войска и вооруженное население надлежит разбивать, укрепления уничтожать и оружие отбирать. Но мирные жители, их жилища и имущество не должны служить предметом действий наших доблестных войск или приграничного казачьего населения. Никаких излишних жестокостей и разорения не допускайте. Уничтожение городов, деревень, пожары, наиболее озлобляющие против нас население, могут быть допускаемы лишь как редкое возмездие за тяжелые и кровавые против наших подданных и войск преступления. Грабеж со стороны воинских чинов и казачьего населения во всех видах должен преследоваться суровыми мерами, включительно до полевого суда, по законам военного времени. За все поставляемые населением продукты надо уплачивать наличными деньгами. Страшные в бою, наши войска должны быть и в Маньчжурии, как были до сих пор на всех театрах войн и во все века, человечными, не только к мирному жителю, но и к побежденному силой оружия врагу. На другой день после боя надо стремиться устанавливать с населением мирные отношения, как то нам удавалось на Кавказе и в Средней Азии. Предписывая эти указания, Государь Император выражает полную уверенность, что молодецкие войска, вам вверенные, не омрачат своей славы жестоким отношением к мирным жителям, а, напротив того, будут всемерно содействовать восстановлению к туземному населению нормальных, мирных отношений”.

Для претворения в жизнь намеченного плана вся Маньчжурия была разделена на две зоны: Северную и Южную. Северная Маньчжурия с юга ограничивалась условной линией, проходящей через железнодорожную станцию Телин. В ней должны были действовать войска Приамурского Военного Округа под командованием командующего войсками округа генерал-лейтенанта Н. И. Гродекова.
Южная Маньчжурия – к югу от условной линии по станции Телин – предназначалась для действий войск Квантунской области под командованием начальника вице-адмирала Е.И. Алексеева. По данным русской разведки, общая численность китайских войск в Маньчжурии составляла около 100 тысяч человек.
28 июня генерал Н.И. Гродеков на основе императорского решения издал свое воззвание к “Властям и населению Маньчжурской провинции Дайцинского государства от Приамурского генерал-губернатора и командующего войсками Приамурским военным округом”. В нем, в частности, говорилось: “Государь Император Всероссийский, снисходя к печальному положению законного китайского правительства и ради устранения опасности, грозящей нашему трудовому русскому народу, работающему над постройкой Восточно-Китайской железной дороги, повелеть соизволил: ввести в Маньчжурию свои войска”.
В первую очередь необходимо было освободить Харбин, в котором находились осаждённые китайцами русские подданные. Для этого Гродековым был сформирован отряд под командованием начальника штаба корпуса охранной стражи генерал-майора В.В. Сахарова. Отправляя на выручку Харбина отряд Николай Иванович дал его начальнику инструкцию, в которой указывал, что употреблять в дело оружие следует “только в виду действительной надобности…, войска должны знать, что в течение двухсот лет мы жили с китайцами в большом согласии и мире, а если и призваны в настоящее время на территорию Китая, то лишь для усмирения мятежников против законного китайского правительства. Обиженных китайцев, без повода с их стороны, быть не должно. Особенно строго следует относиться к имуществу и собственности каждого китайца”.

Генерал-майор В. В. Сахаров. Фото неизвестного мастера, между 1897 и 1900 гг.

29 июня передовые части отряда генерала Сахарова отправились из Хабаровска по реке Сунгари (правый приток Амура) на 12-ти пароходах и 22-х баржах в направлении осажденного Харбина. По мере движения к отряду присоединялись новые боевые подразделения. Лёгкую прогулку это совсем не напоминало. По обеим сторонам реки располагались крупные китайские гарнизоны с артиллерией, подвергающие русские войска непрерывному обстрелу. Сахарову приходилось делать остановки, высаживать десант и уничтожать противника по мере движения. 11 июля на пути русского отряда встала крепость Баянтунь, в которой, по оценкам разведки, находилось до двух тысяч китайских солдат. Сахаров попытался провести с командующим гарнизона переговоры, но они не удались. На следующее утро начался штурм и через два часа крепость пала. Китайцы в панике бежали, бросив около десяти пушек разного типа.

На следующий день отряд Сахарова вышел к городу-крепости Саньсин и командующий отрядом отправил фудутуну (губернатору) два письма с предложением о переговорах, однако, ответа не последовало. Утром 15 июля начался обстрел города, продолжающийся несколько часов. В полдень в бой вступила пехота и казачьи части, которые форсировав по горло в воде реку начали штурм.
Китайцы дрались отчаянно, но русские, в конце концов выбили противника из всех укреплений, и враг обратился в бегство. Местное население также покинуло город, который после этого был предан огню.
В качестве трофеев русским войскам досталось 22 артиллерийских орудия и большое количество ружей и боеприпасов. Потери отряда Сахарова были незначительные: один погибший солдат и семеро раненых.
После падения Саньсина задача освобождения Харбина была практически решена. Серьёзного сопротивления противник больше не оказывал.
Харбин 16 июля подвергся последней атаке китайцев, но вновь устоял. А 21 июля, к городу подошла флотилия пароходов и барж с русскими войсками. Трёхнедельная осада столицы КВЖД была снята.
Однако, Харбин оказался не единственным крупным очагом военных действий в Северной Маньчжурии. Почти одновременно с известием о начале осады города Н. И. Гродеков получил неожиданную и тревожную весть из Благовещенска: пароход “Михаил”, который шёл оттуда в Харбин с военным имуществом был встречен ружейным и артиллерийским огнем в районе Айгуня. Стало ясно, что на Амуре начались военные действия. Необходимо было срочно тушить и этот вспыхнувший очаг мятежа.

Глава девятнадцатая

                            Русская кавалерия в Гирине. Рисунок неизвестного художника

С целью захвата Благовещенска китайскими мятежниками на правом берегу Амура были вырыты окопы и установлены артиллерийские орудия, которые начали обстреливать город. Положение усугублялось тем, что в Благовещенске проживало большое количество китайцев с семьями, кроме того несколько тысяч маньчжурских рабочих были заняты в тайге на золотых приисках. Потенциально все они могли стать “пятой колонной” и нанести удар в спину. Защитников же города – солдат и казаков, было недостаточно, поскольку большинство из них отправилось с отрядом Сахарова освобождать Харбин. Из-за обстрелов в городе началась паника, а местные китайцы стали подвергаться насилию со стороны русского населения.
В этой обстановке военным губернатором Амурской области К. Н. Грибским было принято решение отправить всех китайцев, проживающих в Благовещенске на правый берег Амура. Однако, из-за непродуманности операция эта обернулась трагедией – утонуло несколько тысяч ни в чём не повинных людей. О том, что произошло можно узнать из воспоминаний, оставленных дипломатом, служащим в Китае того периода И. Я. Коростовцом: “Это трагическое происшествие, - писал он, - произошло при следующих обстоятельствах. Как мы видели, боксёрский мятеж застал русских в Маньчжурии совершенно неподготовленными. Имевшийся в Благовещенске гарнизон был почти целиком отправлен на помощь Харбину, и город остался без защиты. Между тем на население в 30 000 там имелось около пяти тысяч китайцев-рабочих, слуг и мелких ремесленников. Неизвестность относительно событий в Китае и преувеличенность слухов об успехах мятежа вскоре создали напряженную атмосферу, вызвав предположение, что местные китайцы замышляют вероломное нападение при соучастии жителей городов Сахаляна и Айгуня на другом берегу Амура.
Так как для подобной переправы не оказалось ни лодок, ни плотов, то китайцев, всех без разбора, просто пригнали к реке и заставили перебираться вплавь. Экзекуция эта была поручена полиции. Большая часть их, конечно, погибла, и лишь несколько десятков добралось до правого берега. Жертвы потопления были предварительно ограблены. Вслед за тем отряд добровольцев перебрался на ту сторону реки и сжёг Сахалян”. Справедливости ради, надо сказать, что многие китайцы погибли от рук своих же соотечественников с противоположного берега. Вот, что пишет об этом А. Соколова в своих воспоминаниях, опубликованных в декабрьском номере журнала “Исторический вестник” за 1906 год: “С китайской стороны китайцы в плывших к ним родичей начали стрелять из пушек, а тех, которые доплывали до берега отталкивали и топили. Китайцы в этом случае даже своим не доверяли, думая, что соплеменники, переплывшие Амур, шпионы”.
Сообщение о гибели почти трёх тысяч мирных китайских граждан появились не только в российской печати, но и в зарубежной прессе. Император Николай II был возмущён, однако Гродекову, который тяжело переживал случившееся, удалось Грибского отстоять и следующая операция - эвакуация около 12 тысяч китайских рабочих с золотых приисков прошла благополучно.

События в Благовещенске заставили пересмотреть военные планы российского командования. Гродековым были срочно сформированы три отряда для отправки в район военного конфликта на Амуре: один из Хабаровска под управлением полковника Сервианова и два из Забайкалья во главе с генерал-майором Ренненкампфом и генералом Александровым.
В ночь на 5 июля на берег в районе Благовещенска высадился китайский отряд с 18 орудиями. Потеснив русских ему удалось сжечь казарму, однако подоспевшим казачьим полком он был разбит. В свою очередь казаки, несмотря на продолжающийся обстрел, стали переправляться на правый берег и вступать в бой с противником. Наконец, 18 июля всем войскам, сосредоточенным в Благовещенске, был отдан приказ форсировать Амур и захватить города Сахалян и Айгунь. Приказ был выполнен. Несмотря на ожесточённое сопротивление города были взяты. В своём дневнике Николай II 23 июля записал: “Получено известие о взятии Айгуна, ниже Благовещенска, нашими воинами. Это очень важный успех, так как обеспечивает безопасное сообщение по Амуру”.
Ренненкампф, которому по указанию Гродекова были переданы все казачьи части, продолжил преследование отступавших мятежников и 15 августа с боем взял столицу Хэйлунцзянской провинции Цицикар с гарнизоном около семи тысяч человек. Воодушевлённые успехом казаки, которых Николай Иванович назвал “чудо-богатырями”, с ходу захватили Гирин, Шуаян и другие населённые пункты.
Тем временем успехом завершились и боевые действия объединённых войск европейских стран в центральной части Китая. 14 августа штурмом была взята столица Поднебесной. Причём главная заслуга здесь принадлежала русской армии. Как пишет А. А. Керсновский в своём капитальном труде “История русской армии”: “На почетном месте во главе войск восьми держав шли русские флотские роты и батальоны сибирских стрелков. Это они разгромили китайскую армию у Тяньцзина, выручили Сеймура (британский военачальник, В. Ф.) штурмовали Таку, взяли Пекин. Участие остальных иностранных войск – за исключением разве японцев – было чисто декоративным”.

Взятие Пекина. Русские моряки, сражающиеся с отрядами “Большого Кулака”. Рисунок С. Бег из журнала “Нива” № 43, 1900 г.
К концу августа 1900 года вся КВЖД оказалась освобождённой от мятежников. А через три дня произошло соединение северного и южного театров военных действий. Однако, война на этом не закончились, на территории усмирённой Маньчжурии воцарились хаос и насилие. Население бежало или попряталось, селения опустели, вокруг бродили шайки грабителей и мародёров, грабя и убивая мирных жителей. Банды эти пополняли и дезертиры из китайской армии, которых насчитывалось более 20 тысяч. Необходимо было установить законность и порядок в регионе, и чтобы нормализовать обстановку и установить временное политическое устройство до заключения договора с Пекином был выработан документ “Основания русского правительственного надзора в Маньчжурии”. В нём подчёркивалось: “Маньчжурия остаётся составной частью Китайской империи и сохраняет те же административные подразделения, тот же порядок управления, который существовал до занятия области русскими войсками”. Однако части русских войск временно вменялось оставаться на территории Маньчжурии, чтобы обеспечить спокойствие и порядок. Надзор за деятельностью администрации провинции Фынтянь возлагался на главного начальника недавно образованной Квантунской области вице-адмирала Е. И. Алексеева, а в двух северных провинциях — Хэйлунцзянской и Гиринской — на Приамурского генерал-губернатора Н. И. Гродекова.
В начале сентября 1900 года Николай Иванович прибыл в Северную Маньчжурию и более полугода оставался там главным представителем Российского правительства с диктаторскими, по сути, полномочиями - без его согласования не назначалось ни одно административное лицо. За это время была создана маньчжурская полицейская стража из местных жителей, поскольку выполнение полицейских функций русскими военнослужащими Гродеков считал недопустимым. Были предприняты две длительные военные экспедиции, чтобы покончить с бандами хунхузов, дезертиров и остатков “боксёров”. Уже к концу 1901 года стали видны результаты: в деревни возвратились крестьяне, оживилась торговля, жизнь налаживалась. В марте 1902 года, успешно справившись с поставленными задачами Гродеков сложил с себя обязанности начальника региона.
За победу в войне с Китаем большое число её участников были отмечены наградами. Гродеков был произведён в генералы от инфантерии, став полным генералом и ему была вручена золотая, усыпанная бриллиантами, шашка с памятной надписью: “За победы в Северной Маньчжурии, 1900 г.”.

                      Портрет из “Военной энциклопедии”, изд-во Сытина, Москва, 1912 г.
Итоги боевых действий на Амуре, заставили Николая Ивановича задуматься о переносе русско-китайской границы с фарватера реки на правый берег Амура. По этом поводу Гродеков направил телеграмму военному министру, где писал: “50 лет тому назад, 1 августа Невельский поднял русский флаг на устье Амура, на левом его берегу, и положил начало нашего владения этой великой рекой. Ныне после упорных боёв мы завладели и правым берегом Амура и тем закрепили великое дело присоединения реки Амура к русским владениям, сделав эту реку внутренней, а не пограничной рекой”. Перенос границы, по мысли Гродекова, обеспечивал ей бóльшую определённость и безопасность. Однако предложение Приамурского генерал-губернатора не встретило понимание в Петербурге. Куропаткин в ответной телеграмме писал: “Государь император в видах скорейшего восстановления дружеских отношений к Китаю соизволил решить: не присоединять какой-либо части Китая к русским владениям, а ограничиться принятием мер, необходимых для спокойного и прочного пользования железными дорогами, проводимыми через Маньчжурию, для свободного плавания наших судов по Амуру”. А если бы прислушались к мнению Гродекова и граница была бы отодвинута, возможно не случились бы трагические события на острове Даманский в 1969 году.
В том же 1902 году, Николай Иванович, которому исполнилось 59 лет, подаёт прошение об увольнении со службы по состоянию здоровья. Император, высоко оценивая деятельность Гродекова назначает его членом Государственного совета с оставлением по Генеральному штабу.
Проводы Приамурского генерал-губернатора в Петербург были весьма трогательны. Газета “Приамурские ведомости” в номере от 13 октября 1902 писала: “Начиная от хабаровского моста и до станции Хабаровск, стояли войска при хоре музыки. На дебаркадере хабаровского вокзала к прибытию генерала Гродекова собрались: весь состав хабаровской городской думы, начальники всех военных и гражданских частей и управлений, чины окружного штаба и военно-окружных управлений, чины канцелярии генерал-губернатора, лица, состоящие при генерал-губернаторе, масса публики, среди которой было много дам, на дебаркадере был поставлен кадетский корпус в полном составе, имея на фланге хор музыки окружного штаба... Гродеков был встречен городским головою Фоминым, прочитавшим приветственный адрес, протоиерей Гомзяков взявши в руки икону, благословил Гродекова. Поблагодаривши думу, Гродеков проследовал к строю кадет, поздоровался с ними, обошел их фронт, а затем, простившись с высшими начальствующими лицами и поклонившись на все стороны многочисленной публике, вошел в вагон и поезд при криках “ура” и сердечных пожеланиях благополучия, тронулся”.
Начинался новый этап жизни нашего героя - Николая Ивановича Гродекова.
Глава двадцатая

И. Е. Репин. “Торжественное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года в день столетнего юбилея со дня его учреждения”, 1903 г. Русский музей, Петербург

После отъезда Гродекова, благодарные жители Дальнего Востока обратились с ходатайствами в Петербург с просьбой об увековечении имени любимого генерал-губернатора, столь много сделавшего для развития края. Император с пониманием отнёсся к этой просьбе и все пожелания, высказанные приамурцами были удовлетворены. Гродеков стал почётным жителем городов Хабаровск и Благовещенск, на карте Приамурья появился станичный округ Гродековский, в крае двум станицам и двум селам было присвоено имя генерал-губернатора, одна из станций Транссиба стала именоваться Гродековской, в состав Уссурийской таможни вошёл Гродековский таможенный пост. И конечно же любимое детище Николая Ивановича Хабаровский краеведческий музей стал носить имя своего основателя. Носит он его и поныне.

Уведомление, направленное председателю Приамурского отдела Императорского Русского географического общества М. С. Андрееву о разрешении на присвоение музею имени Гродекова. 1 января 1903 года.Восьмилетняя служба на Дальнем Востоке, в особенности последние драматические события, изрядно подорвали здоровье Николая Ивановича. Обострилась болезнь почек и Гродеков просит предоставить ему отпуск для лечения. Просьба генерала была удовлетворена, и он четыре месяца проводит в Западной Европы отдыхая и поправляя здоровье. В конце 1902 года новый член Государственного совета прибыл к месту своей службы в Петербург, где проживал его старший брат Владимир, тоже генерал, и два племянника-офицера. Наконец-то у Гродекова появилось хоть какое-то подобие семьи.
Государственный совет, где Николаю Ивановичу предстояло осваивать новые обязанности, представлял собой высшее законосовешательное учреждение. Именно совещательное, поскольку на деле его мнение имело лишь рекомендательный характер. Император мог утвердить решение совета, а мог попросту его проигнорировать. Служба в Государственном совете по сути была синекурой и предназначалась для отставных министров, генерал-губернаторов и других сановников, которые по возрасту или болезни уже не могли занимать высокие посты в государстве.
Думаю, Гродекову служба эта не приносила особого удовлетворения, и он находил себе дополнительные занятия, более отвечающие его деятельной натуре. Так, он стал тесно сотрудничать с Румянцевским музеем, постоянно пополняя его коллекцию своими дарами. Директор музея Иван Владимирович Цветаев (отец великой русской поэтессы) в письме выразил Николаю Ивановичу “глубочайшую признательность за драгоценные интереснейшие пожертвования”.
Живо интересуясь политическими процессами происходящими в мире, выписывая огромное количество газет и журналов, Гродеков с тревогой следил за событиями на Дальнем Востоке. Известный этнограф и писатель того времени Н. А. Янчук посетивший генерала, писал: “он был полон огня и живого интереса к вопросам современной жизни. По столам были разложены карты Восточной Азии и Китая. Он с тревогой рассматривал их и говорил, что на Дальнем Востоке затевается что-то недоброе. По поручению Главного штаба он составлял какие-то записки, доклады и планы кампании”. Когда разразилась русско-японская война, не ставшая для Гродекова неожиданностью, его кандидатура на пост командующего русскими войсками на Дальнем Востоке, вероятно рассматривалась, но по каким-то причинам была отклонена. Возможно, напрасно. Есть косвенные сведения, что недоброжелатели и завистники, которые конечно у Николая Ивановича имелись, представили его перед царем в невыгодном свете. Н. И. Дубинина в своей работе, посвящённой Гродекову, попыталась разгадать эту загадку: “Трудно теперь ответить на вопрос, - пишет она, - почему превосходные профессиональные умения генерала Гродекова, его отличное знание театра военных действий на этот раз не были востребованы.
Возможно, его трезвые оценки военного потенциала Японии не укладывались в распространённые представления о небольшой победоносной войне, на которую рассчитывали в российском правительстве? Может, имели место какие-то закулисные интриги в аристократических кругах, когда ожидаемую и несомненную победу и связанные с этим награды и почести не хотели делить с генералом-служакой. Так или иначе, но генерал Гродеков продолжал ходить по мягким коврам зала заседаний Государственного совета, в то время как на Дальнем Востоке разыгрывалась трагедия – терпели поражения русские армия и флот”.
С чувством горечи от своего бессилия следил боевой генерал за трагическими событиями на полях до боли знакомой ему Маньчжурии. Страшным ударом отозвалось в его сердце известие о гибели, подорванного на японской мине броненосца “Петропавловск”. На его борту находился командующий Тихоокеанской флотилией адмирал С. О. Макаров, боевой товарищ Гродекова по Текинскому походу.

                      Адмирал С. О. Макаров. Фотопортрет Д. С. Здобнова. До 1898 г.
                     Из коллекции Национального музея Норвегии
Сводки с театра военных действий не радовали. “Оказывалось, на нас шли не смешные толпы презренных «макаков», – писал участник русско-японской войны, писатель В. В. Вересаев, - на нас наступали стройные ряды грозных воинов, безумно храбрых, охваченных великим душевным подъемом. Их выдержка и организованность внушали изумление”.
А одна из знакомых Гродекова, жена генерала Н. Ф. Александрова, - инженер-инспектора Маньчжурской армии, - вернувшись из Мукдена в Хабаровск, писала ему: “Не раз…приходила мысль, почему Вас нет при войсках, фундамент которых поставлен Приамурским краем. В России может это и незаметно, но стоит только разобраться в ходе этой войны, чтоб убедиться какую огромную роль в ней сыграл Приамурский край, давший вместе с Сибирью и лучшие войска, и главных деятелей”.
Но, если о Николае Ивановиче не вспомнили, когда заваривали кашу на Дальнем Востоке, то чтобы её расхлебать понадобился его бесценный опыт. Указом императора, в январе 1906 года, генерал от инфантерии Гродеков назначается командующим всеми сухопутными и морскими силами на Дальнем Востоке. Главной его задачей было обеспечить организованный отъезд в Россию, разочарованной тяжёлым поражением в войне армии. Прямо скажем, миссия в моральном и физическом плане весьма тяжёлая. В России в это время нарастал революционный процесс, в ноябре 1905 года началась мощная стачка железнодорожников, охватившая все дороги Сибири и Дальнего Востока. Это делало эвакуацию войск практически неосуществимой.
Революционные агитаторы активно действовали в войсках, призывая нижние чины к неповиновению. Солдаты перестали отдавать честь офицерам, которые, в свою очередь, предавались пьянству. В. В. Вересаев писал: “Рассказывались страшные вещи. Где-то под Красноярском, солдат толкнул офицера в плечо, офицер в ответ ударил его в ухо. Солдаты бросились на офицера, он пустился бежать в тайгу, солдаты с винтовками за ним. Через полчаса солдаты воротились с окровавленными штыками. Офицер не воротился. По великому сибирскому пути, на протяжении тысяч вёрст, медленно двигался огромный, мутно-пьяный, безначально-бунтовской поток. Поток этот, полный слепой и дикой жажды разрушения, двигался в берегах какого-то совсем другого мира”.
В этой атмосфере насилия и анархии нужна была железная воля, чтобы выполнить поставленные перед командующим задачи, и Гродеков, в очередной раз проявив недюжинные организаторские способности, успешно с этим справился. При этом не пришлось прибегать к репрессивным мерам, что для Николая Ивановича было особенно важно. Постепенно, все поезда стали отправляться без задержки – по пять-шесть эшелонов в день. По распоряжению командующего по пути следования были организованы продовольственные пункты, а солдатам выдавались деньги – по 50 копеек на руки.
В своих мемуарах С. Ю. Витте вспоминает, что именно он рекомендовал Гродекова на эту должность и впоследствии высоко оценил его усилия по эвакуации войск. “Вдруг Великий князь Николай Николаевич мне говорит, - пишет Сергей Юльевич, - что он рекомендовал назначить вместо Линевича генерал-адъютанта барона Мейендорфа, почтеннейшего и прекраснейшего человека, но по свойствам своим ещё более неподходящего, чем Линевич; я рекомендовал генерала Гродекова, члена Государственного совета, который и был назначен; он восстановил в армии порядок и совершил эвакуацию действующей армии из Маньчжурии”.
В сентябре 1906 года, выполнив основные задачи, Гродеков сдал командование и вернулся в Петербург. Император Николай II в специальном рескрипте, где были отмечены заслуги генерала, отметил: “С присущей вам спокойной твёрдостью характера и неослабевающей энергией осуществили вы поставленную вам задачу с тем успехом, который вполне оправдал мои ожидания”.
В Петербург Николай Иванович вернулся не с пустыми руками. В дар городу он привёз две китайские скульптуры, которые и поныне украшают Петровскую набережную города на Неве.

Фото из журнала “Нива” №44, 1907 г. В настоящее время это объект культурного наследия народов России федерального значения
Скульптуры Ши-цза были изготовлены в начале XX века из маньчжурского гранита в городе Гирине специально для кумирни (небольшой храм-молельня) генерала Чана. Однако, тот внезапно умер, и новый губернатор подарил их Гродекову, с которым находился в приятельских отношениях. Николай Иванович решил передать каменных львов в дар Петербургу и, оплатив транспортные расходы, перевёз скульптуры по железной дороге до Владивостока, а оттуда на пароходе «Соперник» — в Санкт-Петербург. Между прочим, затраты на перевозку львов в российскую столицу составили около 1000 рублей. В те времена на эти деньги можно было приобрести 10 лошадей или 16 дойных коров. Изготовление постаментов и установку скульптур на набережной осуществил архитектор Леонтий Бенуа. У основания мифических фигур и сейчас можно прочесть выбитую надпись: “Ши-цза из города Гирина в Маньчжурии перевезена в Санкт-Петербург в 1907 году. Дар генерала от инфантерии Н. И. Гродекова”.
Ещё на Дальнем Востоке Николаю Ивановичу поступило предложение занять пост генерал-губернатора Туркестана, который более года был вакантным. Революционные волнения докатились и до этой окраины Великой империи, и на высокую административную должность по управлению краем нужен был человек хорошо знавший регион и его жителей. Интересно, что во время обсуждения кандидатуры в Главный штаб поступило анонимное письмо, в котором говорилось: “Я, как старый туркестанец, прослуживший более 25 лет…знаю этот край и людей, в которых они нуждаются … и только три имени смогут с честью стоять на страже окраины России: генерал Гродеков (ныне член Государственного совета); генерал Ионов – командующий войсками Семиреченской области; генерал Куропаткин. Эти люди пользуются доброй славой среди туркестанских войск и имеют громадный престиж среди населения, что теперь так важно. Только они, знающие край люди способны поддержать честь и достоинство русского имени и укрепить поколебавшуюся веру в могущество России”. Надо сказать, Куропаткин также, в 1916 году, занял этот пост, став последним генерал-губернатором Туркестана. В этот же раз государь отдал предпочтение Гродекову.
Николай Иванович долго колебался – принимать или нет новое назначение. Он был уже немолод, не совсем здоров и после некоторого размышления решил отказаться, сославшись, что в настоящее время у него нет ни прежних сил, ни энергии. Однако, отказ принят не был и последовало повторное, более настойчивое предложение, вступить в должность Туркестанского генерал-губернатора, хотя бы на короткое время. И Гродеков отправляет военному министру телеграмму в которой пишет: “Назначение в Туркестан принять согласен, но вследствие чрезвычайного напряжения за последнее время при исполнении должности командующего войсками на Дальнем Востоке я просил бы предоставить мне двухмесячный отдых”. В ответной телеграмме за подписью начальника Главного штаба сообщалось, что император “очень рад его согласию, вполне понимает необходимость отдыха и согласен на просимый отпуск”. В декабре 1906 года, назначение состоялось и новый генерал-губернатор Туркестанского края, командующий войсками Туркестанского военного округа и войсковой атаман Семиреченского казачьего войска генерал Гродеков отправляется в Ташкент.

Глава двадцать первая

Канцелярия генерал-губернатора Туркестана в Ташкенте. Рисунок Н.Н. Каразина, журнал “Всемирная иллюстрация” № 718, 1882 г.


25 декабря 1906 года, управляющий канцелярией туркестанского генерал-губернатора полковник Владимир Андреевич Мустафин получил телеграмму от вновь назначенного начальника края Н. И Гродекова. В ней сообщалось, что тот 2 января 1907 года прибывает на станцию Казалинск.
Владимир Андреевич не был лично знаком с Гродековым, однако был наслышан о нём от ныне исполняющего обязанности туркестанского генерал-губернатора Е. О. Мациевского. Евгений Осипович знал Гродекова по службе в Приамурье и сведения, полученные от него Мустафиным, вызывали тревогу. По словам Мациевского, новый генерал-губернатор был человеком весьма скверного нрава: груб, придирчив и имел некоторые другие неприятные для подчинённых черты характера. С другой стороны, также одно время служивший с Гродековом генерал Романов, уверил управляющего канцелярией, что Николай Иванович “человек исключительной справедливости, большой джентльмен и от подчиненных требует лишь трудолюбия, знания дела и честности, ни протекций, ни женского или иного влияния для него не существует”.

“Что-ж, - думал Владимир Андреевич по дороге в Казалинск, - если слова Мациевского, которому я, впрочем, не вполне доверяю, оправдаются то, несмотря на мою горячую привязанность к Туркестану, придётся оставить свою должность”.

Между тем к станции сквозь снежную метель подошёл поезд с новым начальником края. Гродеков ввиду позднего времени лишь на несколько минут вышел из вагона, чтобы поприветствовать выстроившихся на перроне местных жителей и уральских казаков, а затем пригласил к себе прибывших из Ташкента Мустафина и командира 1-го армейского корпуса генерала Е. П. Шпицберга.

В поезде, кроме нового генерал-губернатора и его личного адъютанта штабс-капитана Гриневича, находились также: сырдарьинский военный губернатор генерал М. Я. Романов, встретивший Гродекова на границе области, на станции Саксаульской, местный начальник уезда, переводчик Диваев, - старый знакомый Николая Ивановича и несколько человек почетных киргизов, выезжавших для встречи своего бывшего любимого губернатора в Оренбург. Мустафин так описал свою первую встречу с Гродековым: “Предо мною стоял благообразный на вид, строгий старик с проницательно смотрящими из-под очков умными, полными живого огня глазами”. Быстро оглядев присутствующих, новый генерал-губернатор пригласил всех обедать. После непродолжительной трапезы он сразу же потребовал от управляющего канцелярией доклад по наиболее важным вопросам края, “показав, - как пишет Мустафин, - глубокое знание и широкое понимание многих вопросов, затрагивавшихся при моём докладе”.

Административно-военные деятели Туркестана, встречавшие Н. И. Гродекова 2-го января 1907 г. 1. В. А. Мустафин, фрагмент группового снимка 1893 г.; 2. М. Я. Романов, фото из журнала "Искры", № 27, 1904 г. 3. Е. В. Шпицберг, фото из “Туркестанского альбома. Ташкент, 1872 г.

Ещё даже не доехав до своего рабочего кабинета, расположенного на углу Романовской и Воронцовской улиц Ташкента, Гродеков приступил к своим обязанностям генерал-губернатора. Николая Ивановича заинтересовало огромное количество саксаула, с которым тянулись по степи бесконечные караваны верблюдов.

- Зачем такие запасы? - задал он вопрос Мустафину.
- Видите ли, Ваше превосходительство, - саксаул служит горючим не только паровозам, им также отапливаются все станционные здания. Это основной вид топлива здесь.
- Но, ведь это приведёт к полной вырубке саксауловых лесов, которые защищают край от песчаных заносов. Вот, что Владимир Андреевич, подготовьте телеграммы для начальников Сыр-Дарьинской и Ташкентской железных дорог, чтобы они выяснили вопрос замены саксаула каким-либо минеральным топливом.

Так началась служба Гродекова в должности начальника Туркестанского края. В Ташкенте, куда он вернулся спустя 13 лет, его ждала огромная, сложнейшая работа, в весьма непростое время, когда революционная смута на окраинах империи ещё не улеглась. Перед самым его приездом, в одном из стрелковых туркестанских батальонов революционерами были похищены два пулемета, настроение в войсках царило тревожное, доходившее иногда до открытого неповиновения, железные дороги, соединявшие Туркестан с Россией, находились в полной власти революционного железнодорожного союза. В учебных заведениях произошёл ряд беспорядков. И начало губернаторства Гродекова было омрачено различными трагическими событиями. 29 мая был убит начальник Средне-Азиатской железной дороги Н. А. Ульянин: террорист, одетый в солдатскую форму подъехав сзади на велосипеде, выстрелил ему в затылок. Убийцу не нашли. Произошли вооружённые ограбления станции Самарканд и казначейства в Чарджоу, где было похищено более 400 тысяч рублей.

Начальник Средне-Азиатской железной дороги, генерал-майор Н. А. Ульянин. Фотопортрет из газеты “Новое Время” № 11245, 1907 г.

Новому генерал-губернатору пришлось железной рукой наводить порядок в регионе и без колебаний отдавать приказы об аресте смутьянов, организаторов беспорядков и предании их суду, высылке из края активных революционных агитаторов. Однако будучи человеком непредвзятым, он всегда поступал хоть и жёстко, но справедливо, в соответствии с буквой закона. Когда на него было оказано давление из Петербурга с требованием выслать из Туркестана более двухсот железнодорожников попавших под влияние революционеров, Николай Иванович не стал спешить с решением. Он потребовал самого тщательного расследования вины каждого и в результате было выслано лишь несколько самых активных пропагандистов. В конце концов с задачей усмирения революционного движения в Туркестане Гродеков успешно справился. К окончанию его службы на посту генерал-губернатора оно было подавлено: главные смутьяны арестованы и преданы суду, другие высланы из края.

Вот с помощниками генерал-губернатору не повезло. Как пишет Мустафин: “Личный состав лиц, стоявших во главе областей Туркестанского края, был в то время очень неудовлетворительный: один из губернаторов считался заведомым алкоголиком, другой подпал совершенно под влияние своего свойственника, не только человека революционных убеждений, но, по-видимому, находившегося в составе социал-революционной партии, третий был недостаточно деятельный и в управлении войсками и областью проявлял полную беспечность и слабость, доходившую до потворства; только в Ферганской области царило относительное спокойствие, благодаря твердым и решительным мерам тогдашнего губернатора”.
Пришлось Николаю Ивановичу с самого начала заняться неблагодарным делом, удалять нерадивых работников и ставить на их место достойных. Однако, известно, как тяжело в России уволить плохого администратора, занимающего высокую должность. У него сразу же появляются высокопоставленные заступники. “Ну, как не порадеть родному человечку”, - воскликнул когда-то грибоедовский Фамусов. Ничего с того времени не изменилось. Столкнулся с этим явлением и Гродеков, когда пытался поменять свою команду. В результате, “пережив немало неприятностей и огорчений”, Николай Иванович нажил себе множество непримирых врагов. Про него стали распространяться лживые слухи. К примеру, недоброжелатели уверяли, что, боясь покушений, Гродеков малодушничал и не выезжал из губернаторского дома. “Удостоверяю, что это гнусная ложь, - пишет Мустафин, - в действительности Николай Иванович, так доказавший свое беззаветное мужество и храбрость прежней своей боевой службой и деятельностью, стяжавший признание своей храбрости со стороны нашего незабвенного героя М. Д. Скобелева, никогда не ценил своей жизни, и чувство страха было ему совершенно чуждо. Зная, что на его жизнь действительно готовился ряд покушений, Николай Иванович, когда ему приходилось выезжать из дома, не скрывал этого, никогда не брал конвоя, не окружал себя агентами охраны, ездил в открытом экипаже, выходил же Николай Иванович из дома редко вследствие мучившей его и обострившейся в Туркестане его хронической болезни почек”.

Но несмотря на болезнь, с самого раннего утра и до позднего вечера, продолжался рабочий день туркестанского генерал-губернатора. Уже в семь утра Николай Иванович сидел за своим рабочим столом, обложенный бумагами, справочниками, книгами, законами. Рассказывают такой анекдот. Один вновь назначенный на пост губернатора области пришёл к Гродекову поблагодарить за назначение, и попросил того дать руководящие указания в деятельности на этом поприще. Николай Иванович, отличавшийся малоразговорчивостью, молча выслушав благодарность и просьбу своего подчинённого, также молча отправился в дальний угол кабинета, взял со стола какую-то толстую книгу и, протянув её новому губернатору, произнёс: “Вот куда чаще заглядывайте и там ищите прежде всего указаний”. Эта был “Свод Законов Российской Империи”.

И конечно же, как всегда, много сил и средств Гродеков употребил на просветительскую деятельность, на развитие культурных учреждений: туркестанского музея, публичной библиотеки, на создание будущей картинной галереи в Ташкенте, которая “должна была бы иметь и поучительное, в смысле знакомства по историческим картинам с великой эпопеей завоевания нашего Туркестана, значение, и служила бы для развития художественного вкуса на далекой окраине”.

C этой целью Николай Иванович отправил местного художника в Петербург, чтобы тот сделал копии батальных полотен Каразина, посвящённые Туркестанским походам. Также, он обратился в некоторые музеи и художественную академию с просьбой выслать в Ташкент ряд картин (в том числе кисти Верещагина) и скульптур для создаваемой художественной галереи.

При Гродекове значительно пополнилась публичная библиотека. Николай Иванович продолжил дело Кауфмана, возобновив полезнейший труд, начатый Межовым и прекратившийся было при управлении краем бароном Розенбахом - издание так называемого Межовского сборника, заключавшего в себе всё, что выходило в свое время о Туркестане.

К первому туркестанскому генерал-губернатору Гродеков относился с огромнейшим уважением. Именно Николай Иванович, получив Высочайшее соизволение, организовал всероссийскую подписку на сооружение памятника Кауфману в Ташкенте. И только благодаря ему, ставшему председателем комитета по сбору пожертвований, удалось собрать в короткое время около 70.000 рублей. 4 мая 1913 года памятник первому туркестанскому генерал-губернатору был открыт.

Памятник, установленный в Константиновском сквере по проекту Н. Г. Шлейфера. Открытка 1913 г.

К счастью это событие произошло ещё при жизни Николая Ивановича.

Близкие, дружественных отношения туркестанский генерал-губернатор поддерживал с соседями, правителями Хивы и Бухары. Особенно тесно он был связан с эмиром Сеид-Абдулахад-ханом, который высоко оценил ту поддержку, которую Гродеков оказал ему после смерти его отца Музаффар-хана, при вступлении того на бухарский трон. Как пишет Мустафин: “…эмир, сам человек большого ума, на целую голову стоявший выше окружавших его, не только своих бухарских министров, по и многих наших дипломатических агентов, состоявших при бухарском правительстве, говорил нам лично, что после Кауфмана, как правителя Туркестана, он ставит Гродекова и по знанию последним края, и по свойствам его ума и характера; при этом эмир утверждал, что Николай Иванович пользуется большими симпатиями туземного населения не только в пределах наших владений, но и в Бухаре и Хиве, слывя за человека строгого, но вместе с тем справедливого”.

Гродеков всегда стремился помогать людям, которых считал талантливыми, неизменно оказывая им поддержку. Об этом свидетельствует его отношение к В. А. Мустафину. Отправляясь из Петербурга в Ташкент, Николай Иванович, конечно же наметил себе кандидатуры на управленческие посты в крае. Однако, приехав к месту службы не торопился с принятием решения о новых назначениях. Вновь обратимся к воспоминаниям управляющего канцелярией: “Через несколько дней по прибытии в Ташкент, - пишет Мустафин, - Николай Иванович вызвал меня однажды к себе поздно вечером и сказал, что не считает возможным скрыть от меня, так как привык действовать всегда открыто, без лицемерия, что перед приездом в Туркестан уговорился со своим бывшим сотрудником по управлению Приамурским краем, почтенным г. Щ., о предоставлении ему должности управляющего канцелярией, если при ближайшем знакомстве со мною я окажусь не соответствующим; но теперь, так как я выдержал испытание и оказался, по мнению Николая Ивановича, вполне подходящим сотрудником, он не желает и по совести не может желать лучшего, почему и просит меня остаться управляющим канцелярией, а Щ. напишет о положении дела”. В дальнейшем, заботясь о карьере своего подчинённого, Николай Иванович, в марте 1908 года пишет П. А. Столыпину, что Мустафин, в силу своих административных способностей, должен “быть поставленным в первые ряды кандидатов на должность губернаторов”. И в феврале 1917 года Владимир Андреевич, в чине генерал-майора, становится военным губернатором Забайкальской области.

Правда, к своим обязанностям приступить он так и не сумел. Начались смутные дни России. Прибыв в Читу в первых числах марта Мустафин застал здесь новую власть – Комитет общественной безопасности и вновь назначенного губернатора арестовывают, поскольку он заявил, что власть Временного правительства не признаёт. Через некоторое время Мустафин из-под стражи освобождается и уезжает из Читы. Во время Гражданской войны он воюет против большевиков на Украине, некоторое время занимая, предложенные гетманом Скоропадским посты Одесского градоначальника и генерал-губернатора. После сдачи города красным служил в штабе Деникина, а в 1920 году был назначен Ставропольским генерал-губернатором. Эмигрировал сначала в Югославию, а затем во Францию. Умер Владимир Андреевич Мустафин в Париже 21 февраля 1933 года.

Но, вернёмся к нашему герою. Здоровье Николая Ивановича становилось всё хуже, болезнь обострилась, и он подаёт прошение об отставке, отмечая, что “год на который он дал согласие им выдержан”. Поздним вечером 8-го марта 1908 года была получена долгожданная телеграмма от военного министра в которой сообщалось, что вместо отставки Гродеков возвращается в Государственный совет с пожалованием ему ордена св. Владимира первой степени.

“Так закончился для Туркестана подвиг служения Николая Ивановича – завершает свои воспоминания Мустафин, - Просто и скромно, как всегда, простившись со своими сослуживцами и сотрудниками, поблагодарив их за совместную работу, Гродеков оставил край, в котором сделал столько добра и которому принес столько пользы в качестве военного губернатора и в качестве главного начальника обширного русского Туркестана, где имя его сохранится навсегда в истории русского управления краем, наряду с именем устроителя и покорителя края К. П. Кауфмана, и в сердцах русских людей, русских переселенцев и армии”.

Глава двадцать вторая

                             Генерал от инфантерии, члена Государственного совета
                           Российской империи Н. И. Гродеков. Портрет неизвестного
                           художника, находится в г. Владивосток

Последние годы своей жизни Гродеков прожил в Петербурге. Он по-прежнему числился в Государственном совете, который из законосовещательного органа превратился в верхнюю палату российского парламента с законодательными правами наряду с Государственной думой. Николай Иванович, избегая публичных выступлений, сосредоточился на работе в комиссиях и комитетах, изучая и подготавливая вопросы для дальнейшего обсуждения на пленарных слушаниях. Жил он, как всегда уединённо, всё свободное время посвящая написанию большого, обобщающего труда по этнографии, который, к сожалению, закончить не успел.
Иногда Гродекова навещали старые товарищи. Так, зимой 1911 года Николая Ивановича посетил его “крестник” В. К. Арсеньев. По словам Владимира Клавдиевича, Гродеков, несколько постаревший к этому времени, был всё таким же приветливым и гостеприимным, как и раньше. Они долго беседовали о Дальнем Востоке, о его исследованиях, а через два дня Николай Иванович пригласил Арсеньева на званый обед, куда были созваны все сослуживцы генерала, бывшие в то время в Петербурге. “Когда я пришёл, - вспоминал Арсеньев, - он представил меня своим гостям как директора Гродековского музея и при этом сказал, что знает меня по Приамурью ещё с чина поручика. За обедом он вспоминал такие мелочи, которые ясно говорили о его хорошей памяти…Он просто очаровал меня лаской и вниманием. После обеда, который затянулся очень долго, когда гости стали расходиться, Николай Иванович сказал мне: “Останьтесь, мне с вами надо поговорить об очень серьёзном деле”. Когда все ушли, Николай Иванович стал водить меня по всем комнатам и показывать всё, что есть у него ценного между прочим, он вынул из ящика свою усыпанную бриллиантами шпагу и при этом сказал: “Не могу жить вечно, я должен скоро умереть; поэтому хочу завещать всё, что есть у меня ценного Гродековскому музею”.
Предчувствие не обмануло генерала. Заседание Государственного совета 13 декабря 1913 года началось с печального сообщения его председателя М. Г. Акимова о том, что накануне, 12 декабря, на 71-м году жизни скончался член Государственного совета, генерал от инфантерии Николай Иванович Гродеков. Сказав несколько тёплых слов о покойном Михаил Григорьевич предложил почтить его память минутой молчания. Почти во всех печатных изданиях России появились некрологи, посвящённые выдающемуся государственному деятелю: воину, учёному, администратору.
В частности, “Исторический вестник” писал, что Гродеков “богатый творческий инициативой и замечательной предприимчивостью, оставил по себе заметный след везде, где привелось ему работать, создавать, улучшать. Он отличался неустанной энергией и замечательной работоспособностью; трудился, не щадя своих сил на пользу родины; работал не только мечом, но и словом”.
В. К. Арсеньев в газете "Приамурье" вспоминая Гродекова отмечал, что "под покровом холодной наружности скрывалось доброе сердце, откликавшееся на каждый призыв. Как начальник он был строг к своим подчиненным, требователен, но и справедлив, и это крайне ценилось...". И конечно же, печалью отозвалась эта горькая весть в сердцах туркестанцев. “И громче всех застольных речей, -писали “Туркестанские вести” в некрологе, - выше всех памятников Н. И. Гродеков своим внутренним миром, исключительно своею индивидуальностью создал среди русского народа, с ним соприкасавшегося, незабвенную вечную для себя память”.
15 декабря состоялись похороны Гродекова на Смоленском кладбище Петербурга. Отдать последний долг покойному пришли его сослуживцы по Государственному совету, офицеры Гренадерского полка во главе с командиром генерал-майором Бутовичем и многие, многие другие. Многочисленные венки сопровождали траурную процессию, перед гробом, на алых подушках, несли награды, которыми был удостоен покойный.

Российские и иностранные ордена, которыми был награждён Н. И. Гродеков за годы службы. Верхний ряд: 1. Орден Святого Георгия 4-й ст.; 2. Орден Святого Владимира (полный кавалер); 3. Орден Святого Александра Невского; 4. Орден Белого Орла; 5. Орден Святого Станислава 1 и 2-й ст.; 6. Орден Благородной Бухары 1-й степени. Нижний ряд: 7. Орден Святой Анны (1, 2- и 3-й степеней); 8. Орден Короны 1-го класса, Пруссия; 9. Орден Вендской короны, Мекленбург-Шверин; 10. Орден Восходящего солнца 1-й степени, Япония; 11. Орден Двойного Дракона 1-й степени, Китай; 12. Орден Льва и Солнца 1 и 2 –й степеней, Персия
В положенное время было оглашено завещание, которое многих привело в недоумение. Благодаря тому, что Николай Иванович был неприхотлив в быту и вёл аскетический образ жизни он оставил довольно значительный капитал. Все свои этнографические коллекции, богатейшую библиотеку, ценные бумаги и золотую шашку, усыпанную бриллиантами Гродеков завещал городу Хабаровску и его музею. Газета “Приамурские ведомости” от 8 февраля 1914 года писала: “Почивший бывший г-г Н. И. Гродеков, по полученным из Петербурга сведениям, пожертвовал по нотариальному духовному завещанию 14.000 руб. процентными бумагами, все свои азиатские коллекции и библиотеку, и пожалованную государем шашку – Гродековскому музею в г. Хабаровске”. Эта часть завещания вопросов не вызвала, а вот следующая повергла родственников в некоторый шок.
"Находясь в здравом уме и трезвой памяти, - говорилось в документе, - я завещаю 100 тысяч рублей Ольге Алексеевне Зандрок, вдове моего старого товарища”. Волю завещателя пытался опротестовать его племянник, капитан лейб-гвардии Владимир Гродеков – сын старшего брата. Он попытался доказать, что горячо любимый им дядя в последнее время был невменяем, чему, мол, есть свидетели. Делу был дан законный ход, но затем оно было прекращено, поскольку истец погиб на германском фронте в самом начале Первой мировой войны.
Кто же такая Ольга Алексеевна Зандрок? О ней и её муже я нашёл довольно скудные сведения. Выяснилось лишь, что она вдова генерал-майора Алексея Филипповича Зандрока, служившего в корпусе жандармов и умершего в 1895 году. С ним Гродеков мог пересечься либо в Туркестане до 1877 года, либо во время русско-турецкой войны. Это было всё, что удалось узнать. Остались неясными отношения, связывающие вдову жандармского генерала и Николая Ивановича Гродекова.
И тогда я обратился к одному из крупнейших знатоков истории Туркестана профессору М. К. Басханову. Моя просьба обернулась интереснейшим открытием, сделанным Михаилом Казбековичем.

М. К. Басханов. Доктор исторических наук, Королевское общество по изучению Востока, Глазго, Великобритания
Приведу, с небольшими купюрами, его письмо ко мне от 25 января этого года:
“Сличив кое-какие факты, удалось сделать ряд находок и проистекающий из них вывод. Я проследил по адресной книжке "Весь Петербург" за 1900-1914 гг. время упоминаний Ольги Зандрок в книжке и адреса, по которым она проживала. Возникает любопытная картина. Пребывание Зандрок в Петербурге удивительным образом совпадало со служебным и жизненным циклом Гродекова.
У меня не имелось возможности проверить, проживала ли Зандрок в Петербурге до смерти мужа (1895), но в период 1894-1898 гг. она там проживала по адресу ул. Николаевская 84/18.
В 1899 г. она уже не проживала в Петербурге. То есть последний год проживания - 1898 г. В этот год Гродеков назначен Приамурским генерал-губернатором. В период 1899-1901 гг. Зандрок не проживала в Петербурге. Но в 1902 г. ее имя снова появляется в адресной книге по адресу: Ивановская ул. д. 9/14. Гродеков в 1902 г. назначается членом Государственного совета и в 1903 г. возвращается в Петербург. В адресной книжке на 1904 г. он проживает по адресу Большая конюшенная 5/14.
В 1902-1906 гг. Зандрок проживала в Петербурге по прежнему адресу.
В 1907 г. она не значится в адресной книжке. Напомним, что Гродеков был назначен туркестанским генерал-губернатором в декабре 1906 г.
В 1909 г. Зандрок вновь появляется в Петербурге и поселяется по адресу Гродненский переулок, 12. Гродеков, оставивший пост туркестанского генерал-губернатора, в этом году также возвращается в Петербург и поселяется... по одному адресу с Зандрок - Гродненский переулок, 12. Эти изменения уже зафиксированы в адресной книжке на 1910 г. То есть Гродеков и Зандрок в 1909 г. проживают вместе.
В следующем 1910 г. Зандрок остается проживать по прежнему адресу, а Гродеков переезжает на новую квартиру по адресу: Надеждинская, 38. Это совсем рядом с домом Зандрок по Гродненскому переулку.
В 1912 г. Зандрок переезжает на новый адрес: Басков переулок, 27. Дом Гродекова стал еще ближе, это буквально за углом.
Таким образом, с большой долей вероятности можно сделать вывод, что после смерти мужа Зандрок фактически стала жить с Гродековым, став его неофициальной женой. Начиная с 1898 г. Зандрок следовала за Гродековым и возвращалась в Петербург одновременно с ним.
Здесь нужно обратиться к иску капитана В. В. Гродекова. Жаль, что нет его подлинного текста. В нём важно, что племянник считал Гродекова в последние годы жизни не вполне в "здравом уме". Можно лишь заметить, что родственники Гродекова были осведомлены о внебрачной связи Н. И. Гродекова. Старший брат Гродекова - военный юрист генерал-лейтенант В. И. Гродеков, и его семья проживали в Петербурге, и слухи о своеобразной личной жизни Гродекова-младшего безусловно до них доходили. Я думаю, что под действием этих слухов Гродеков решил прекратить открытое совместное проживание с Зандрок (все-таки он являлся членом Государственного Совета) и переехал на отдельную квартиру. Хотя в действительности, это был формальный акт - фактически они продолжали жить рядом друг с другом. Поведение Николая Ивановича дало семье основание сомневаться в его душевном равновесии. Это было одним из доводов судебного иска. Кончина Зандрок подозрительно близка по дате к смерти Гродекова (она скончалась в сентябре 1914 г., В. Ф.). Причина смерти - болезнь, самоубийство и пр. - не ясны. Но это можно установить из записи метрической книги церкви, к которой относился дом в Басковом переулке. Также остается не ясна и судьба сына Зандрок, как и то, кто являлся его настоящим отцом. У Гродекова были какие-то основания не вступать официально в брак с Зандрок, хотя после 1895 г. она была свободна, а он холост. Но к разгадке этого вопроса, к сожалению, не имеется пока никаких зацепок.
Остальное - работа краеведов - хабаровских и ташкентских - установить, была ли в указанные мною годы Зандрок в Хабаровске и Ташкенте”.
Потрясающая находка. И вот уже в наше время, неожиданно появился ещё один претендент на наследство Н. И. Гродекова. Им стал, объявивший себя его внуком, некий Лев Львович Вержбицкий.

Глава двадцать третья

На заставке: Бюст Н. И. Гродекова в посёлке Пограничном. Скульптор Георгий Шароглазов

Однажды директору Хабаровского Гродековского музея Николаю Ивановичу Рубану по электронной почте пришло необычное письмо. Отправителем значился некий Л. Л. Вержбиций, и содержащуюся в письме информацию иначе как сенсационной назвать было трудно. Вержбицкий писал, что является внуком Николая Ивановича Гродекова и рассказал историю, которая, по его словам, передаётся в семье из уст в уста. История эта, больше похожая на сценарий мелодрамы, такова. Как-то генерал Гродеков прогуливался в Летнем саду Петербурга. Хлынул ливень. Неожиданно он увидел спрятавшуюся под деревом молодую очаровательную женщину. Николай Иванович, как настоящий джентльмен предложил ей свой плащ. Так завязалось знакомство, перешедшее затем в роман.
Женщину, оказавшуюся юной банковской служащей, звали Евгения Степановна Вержбицкая. В 1911 году у них родился сын Лев Николаевич (впоследствии Фёдорович) Вержбицкий, которого после 1917 года усыновил брат Евгении Федор Степанович Вержбицкий. Отсюда, якобы, смена отчества. “Мой отец рассказывал, - писал “внук” Гродекова, - как после смерти Николая Ивановича, незадолго до революции, мать возила его - шестилетнего мальчишку - на приём к Государю (это в 1917 году! В. Ф.). Поскольку Синод не признал брак(?), то состояние генерала Гродекова после смерти перешло в казну(???). Евгении Степановне с сыном была выделена квартира на Разночинной (на каком основании? В. Ф.) и назначен пенсион (кем назначен и за какие такие заслуги, учитывая, что брак не признан, В. Ф.). В нашей семье вот уже почти сто лет хранится портрет Н. И. Гродекова. При желании с него можно сделать копию”.

Совершенно, очевидно, что история выдумана от начала до конца. Вызывает лишь недоумение, как мог поверить в неё директор музея, - специалист, который должен доверять исключительно фактам, а не домыслам. Никаких документов, кроме пресловутого портрета Гродекова, попавшего к автору письма неизвестно каким путём, представлено не было.

                             Портрет Н. И. Гродекова, полученный Хабаровским музеем от 

                              Л. Л. Вержбицкого. Неизвестный художник

О том, что ни писем, ни фотографий, ни пасхальных и рождественских открыток, ни подарков любимой женщине и сыну - что удивительно, - не сохранилось говорит в одном из интервью сам Вержбицкий: “Единственное, что у нас осталось от деда, - это его портрет, который мы уже подарили Хабаровскому музею, и картина с изображением мечети Биби-Ханым в Самарканде, заказанная Николаем Ивановичем, бывшим в то время генерал-губернатором Туркестана, художнику-антиквару Столярову (?) после самаркандского землетрясения в 1906 году (никаких сведений об этом стихийном бедствии в то время и в том месте нет, В. Ф.). О том, что у меня такой выдающийся дед, я узнал в середине 70-х”. Хочу напомнить читателям, что в Ташкент Гродеков прибыл в январе 1907 года и заказать картину туркестанскому художнику в 1906 году никак не мог. Об этой женщине и её сыне не упоминают ни родственники, ни знакомые генерала.
И, главное, если бы действительно у Н. И. Гродекова был сын, он бы обязательно упомянул о нём и о его матери в завещании. Но, в духовном распоряжении оставленным Николаем Ивановичем упомянута, как мы знаем, совершенно другая женщина – Ольга Алексеевна Зандрок, та, которую он, вероятно, действительно любил последние годы жизни. Кроме того, у Николая Ивановича были серьёзные проблемы со здоровьем, которые вряд ли могли ему позволить завести роман с молодой девушкой. Так, что всё это выдумки и ничего более. Кто придумал эту душещипательную историю, сама Евгения Степановна или её потомки не суть важно.
После революции царский генерал и сановник, был вычеркнут из истории, а его могила на Смоленском кладбище Петербурга потеряна. Советская власть сделала всё, чтобы имя прославленного генерала было забыто, стерев его из памяти людей, убрав из наименований музеев и вузов, когда-то названных в честь этого выдающегося деятеля. Лишь в июле 2013 года группа энтузиастов, занимающихся восстановлением исторической справедливости, обнаружила в государственном архиве РФ уникальный документ - дореволюционную поимённую схему захоронений на Смоленском кладбище с точным указанием места его могилы под № 89. Начался сбор средств на восстановление надгробья Гродекову в Санкт-Петербурге и на памятник в посёлке Пограничном (ж/д станция Гродеково) Приморского края. Довольно быстро было собрано почти четыреста тысяч рублей и уже в сентябре в литейной художественной мастерской в подмосковном Жуковском был отлит бронзовый бюст Гродекова скульптура из Владивостока Георгия Шароглазова. 12 сентября 2013 года борт МЧС доставил на хабаровский военный аэродром гипсовый и бронзовый бюсты Николая Ивановича. Первый, - гипсовый, - остался в Хабаровском музее, второй, - бронзовый, - отправился в посёлок Пограничный. А 3 декабря того же года, на Смоленском кладбище в Петербурге, состоялось торжественная установка обелиска на могиле Гродекова.

Старинная схема Смоленского кладбища (стрелкой указано точное место захоронения Н. И. Гродекова) и обелиск на его могиле

Генералу от инфантерии Н. И. Гродекову были отданы воинские почести. Военнослужащие Пограничного управления ФСБ России по Санкт-Петербургу и Ленинградской области возложили два венка от Совета Федерации и от граждан России, а казаки - венок от казачества. Затем цветы к памятнику возложили все собравшиеся.
Как писала в те дни одна из петербургских газет: “Обелиск, установленный на могиле Николая Ивановича, которая после долгих поисков была найдена в историческом центре северной столицы, соединил невидимым мостом памяти как духовной скрепой Санкт-Петербург и Хабаровск – западный и восточный пределы России – регионы, где жил и трудился Гродеков”. А мне хочется, чтобы эта связующая линия превратилась в треугольник, третьей точкой которого стал бы Ташкент, где, управляя областью, а затем краем, одиннадцать лет жил, трудился, творил, выдающийся государственный деятель, военачальник, разведчик, учёный – Николай Иванович Гродеков. И где ему тоже должен быть установлен памятник.

Надеюсь, что это когда-нибудь сбудется.