В ноябрьском номере газеты “Санкт-Петербургские ведомости” от 20 числа 1908 года в разделе “Некрологи” читатели могли прочесть сообщение, начинавшееся следующими словами: “В Ташкенте после непродолжительной болезни скончался Николай Фёдорович Петровский, бывший в течение двадцати с лишним лет нашим Генеральным консулом в Кашгаре”. Далее перечислялись заслуги покойного в сфере дипломатии и в области археологических и археографических изысканий. Особо выделялась деятельность Петровского как собирателя памятников древней письменности, который первым заставил ученых обратить деятельное внимание на сокровища Китайского Туркестана. Благодаря изысканиям Николая Фёдоровича научные фонды России обогатились целым рядом памятников исключительного значения.
Похожие некрологи были опубликованы и в ташкентских газетах.
На смерть Петровского отозвался известный востоковед, академик В. В. Бартольд: “Доходившие до меня в последнее время известия из Ташкента были не особенно радостны; в особенности меня огорчило неожиданное известие о смерти Н.Ф. Петровского. Насколько наше археологическое общество обязано покойному – об этом нечего и говорить”. На заседании Восточного отделения Российского Археологического Общества, состоявшееся 26 февраля 1909 г. академик С.Ф. Ольденбург, один из основателей русской индологической школы, сделал сообщение «О научном значении коллекции Н.Ф. Петровского». “Он был большой человек, - отметил докладчик, - из числа тех, чьё имя остаётся и память о которых живёт в делах их и у людей, которые их знали”.
Смерть Петровского вызвала отклик и у А.Е. Снесарева, в памяти которого Петровский запечатлелся как “мудрый старик, с гибким умом, с богатой русской сметкой”, знания которого “были поразительны, понимание вещей широкое”. Петровский, вспоминал Снесарев, был прекрасным собеседником, общаться с которым было “чистое наслаждение”.
Ноябрьским утром печальная процессия направилась из дома № 5 на Инженерной улице, где последние пять лет проживал действительный статский советник Петровский, к Спасо-Преображенскому собору Ташкента. Там, в присутствии директора Туркестанской учительской семинарии Н. П. Остроумова, помощника управляющего туркестанского генерал-губернатора А. А. Семёнова и других друзей и близких покойного, прошло отпевание. Так завершился земной путь человека, который на протяжении более двадцати лет, был “фактическим правителем Кашгара”, как называли русского консула извечные его соперники по “Большой игре”, британцы.
Похожие некрологи были опубликованы и в ташкентских газетах.
На смерть Петровского отозвался известный востоковед, академик В. В. Бартольд: “Доходившие до меня в последнее время известия из Ташкента были не особенно радостны; в особенности меня огорчило неожиданное известие о смерти Н.Ф. Петровского. Насколько наше археологическое общество обязано покойному – об этом нечего и говорить”. На заседании Восточного отделения Российского Археологического Общества, состоявшееся 26 февраля 1909 г. академик С.Ф. Ольденбург, один из основателей русской индологической школы, сделал сообщение «О научном значении коллекции Н.Ф. Петровского». “Он был большой человек, - отметил докладчик, - из числа тех, чьё имя остаётся и память о которых живёт в делах их и у людей, которые их знали”.
Смерть Петровского вызвала отклик и у А.Е. Снесарева, в памяти которого Петровский запечатлелся как “мудрый старик, с гибким умом, с богатой русской сметкой”, знания которого “были поразительны, понимание вещей широкое”. Петровский, вспоминал Снесарев, был прекрасным собеседником, общаться с которым было “чистое наслаждение”.
Ноябрьским утром печальная процессия направилась из дома № 5 на Инженерной улице, где последние пять лет проживал действительный статский советник Петровский, к Спасо-Преображенскому собору Ташкента. Там, в присутствии директора Туркестанской учительской семинарии Н. П. Остроумова, помощника управляющего туркестанского генерал-губернатора А. А. Семёнова и других друзей и близких покойного, прошло отпевание. Так завершился земной путь человека, который на протяжении более двадцати лет, был “фактическим правителем Кашгара”, как называли русского консула извечные его соперники по “Большой игре”, британцы.
Ныне имя выдающегося дипломата, разведчика, учёного-востоковеда практически забыто, а могила потеряна - все мои попытки её найти оказались безуспешными. И в эти дни, когда исполняется 110 лет со дня смерти Николая Фёдоровича Петровского, хочется вспомнить этого незаурядного человека, тесно связанного с нашим городом.
Глава первая
Узник Петропавловской крепости
Николай Федорович Петровский родился в Москве 30 ноября 1837 года в семье военного. Несмотря на то, что помыслы молодого человека лежали в других, гражданских областях, Николай не стал нарушать семейную традицию и пошёл по военной стезе. Поступил в Московский кадетский корпус и успешно закончил его в 1858 году. Первым местом службы Николая Петровского стал Астраханский гренадёрский полк, однако военная лямка, очевидно, не слишком показалась молодому поручику, и уже через год мы видим его преподающим русский язык в Александринском сиротском кадетском корпусе. А ещё через год Николай окончательно расстаётся с военной службой. С формулировкой по “домашним обстоятельствам” он выходит в отставку в небольшом чине штабс-капитана.
На самом деле причина была в том, что Николай окончательно решил поменять направление своей жизни. К этому времени он серьёзно увлёкся археологией, славистикой, восточными языками, начал сотрудничать с русскими писателями, публицистами и учеными. На жизнь Петровский зарабатывал уроками и сотрудничеством с воронежским журналом литературоведения и языкознания “Филологические записки”.
Это было время преобразований Александра II, когда жизнь империи стремительно менялась. Но если судебная и военная реформы оказались более чем успешными, то крестьянская, будучи не до конца продуманной, половинчатой, не удовлетворила ни крестьян, ни дворянство и стала одной из причин подъёма революционного движения в России.
По стране прокатились волнения недовольных крестьян, послужившие катализатором активизации других слоёв населения, в особенности самой радикальной его части – студенчества.
Революционные ветра не обошли стороной и Николая Петровского, и 16 июля 1862 года он подвергается аресту и помещается в печально известный Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Ему вменяется в вину связь с “лондонскими пропагандистами”.
На допросах в III отделении Петровский показал, что действительно встречался несколько раз с В. И. Кельсиевым, одним из ближайших сподвижников Герцена, Огарёва и Бакунина.
В Лондоне Кельсиев занимался сбором сведений и материалов о старообрядцах. Открыв для себя огромный и самобытный пласт культуры русского старообрядчества, он пришёл к выводу, что в старообрядчестве скрыт значительный антиправительственный потенциал, которым при умелой организации можно воспользоваться в интересах революционных преобразований в России. Кельсиев обращает внимание Герцена на то, что они незаслуженно забыли раскольников, которые по своей природе уже были почти готовые революционеры, поскольку подвергались гонениям и были недовольны правительством. Причём религиозная сторона интересовала лондонских сидельцев в то время менее всего, необходимо было расшатать власть любыми средствами и с опорой на любые силы. Для разработки этого "пласта" Кельсиев был послан Герценом в Россию, и в начале марта 1862 года он приезжает в Москву по подложному паспорту.
Целью лондонского эмиссара являлось выяснение реального положения дел в среде московского старообрядчества. Кроме этого, он должен был организовать перевозку герценовской нелегальной печати и наладить координацию деятельности различных революционных организаций в России. В Москве Кельсиев через своих сторонников стал искать человека, хорошо знакомого с расколом, которому можно было поручить распространение изданий, посвящённых старообрядчеству. Таким образом он вышел на Петровского, который как раз занимался историей раскола. При встрече, как отражено в протоколе допроса, Кельсиев рассказал Николаю о своём плане, “соединить различные согласия раскола и секты в одну деятельность – пропаганду как сочинений их расколоучителей, которые он предполагал издавать в Лондоне, так равно и его заграничных изданий…и тем самым распространять как эти последние, так и идеи в них заключённые”.
Петровский соглашается участвовать в этом деле, однако вскоре убеждается, что ”в различных, даже наиболее удалённых от православия согласиях раскола, нет вообще раздражения против правительства и нет желания силой достигнуть торжества своих верований”.
Петровский пробыл в Алексееевском равелине до 9 декабря 1863 года, а затем был выпущен на поруки своего друга земского деятеля Д. Д. Дашкова.
Суд над лондонскими пропагандистами, вошедший в историю под названием “Процесс 32-х”, длился почти три года: с 7 июля 1962 по 27 апреля 1865 года. Интересно, что в списке обвиняемых фигурировал и писатель Иван Сергеевич Тургенев, но он, написав верноподданическое письмо Александру II и выступив перед сенатской комиссией сумел снять с себя обвинение. Петровского приговорили к году тюремного заключения, однако пребывание под арестом во время следствия ему зачли как наказание.
Переболев революционной заразой в юности, Николай получил иммунитет на всю оставшуюся жизнь. Воистину, как сказал один мудрый человек: “Кто не был радикалом в молодости, у того нет сердца, а кто не стал консерватором в зрелости, у того нет разума”.
28 мая 1865 года Петровский женится на Софье Алексеевне Сахновской и в том же году поступает на службу в Государственный контроль – орган, осуществляющий надзор за российским бюджетом.
Научная деятельность по-прежнему влечёт Николая: литература, экономика, этнография, археология, политика - вот круг его интересов. 20 марта всё того же 1865 года Петровский становится сотрудником Императорского Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете.
В 1870 году Николай Фёдорович Петровский был назначен агентом Министерства финансов в Туркестане и вместе с семьёй, состоящей из жены и троих детей, отправляется в Ташкент. В круг его обязанностей входил сбор сведений о состоянии торговли и промышленности в этом отдаленном, только недавно присоединённом к России крае. Так начался главный период в жизни будущего “властителя Кашгара” – туркестанский.
Петровский соглашается участвовать в этом деле, однако вскоре убеждается, что ”в различных, даже наиболее удалённых от православия согласиях раскола, нет вообще раздражения против правительства и нет желания силой достигнуть торжества своих верований”.
Петровский пробыл в Алексееевском равелине до 9 декабря 1863 года, а затем был выпущен на поруки своего друга земского деятеля Д. Д. Дашкова.
Суд над лондонскими пропагандистами, вошедший в историю под названием “Процесс 32-х”, длился почти три года: с 7 июля 1962 по 27 апреля 1865 года. Интересно, что в списке обвиняемых фигурировал и писатель Иван Сергеевич Тургенев, но он, написав верноподданическое письмо Александру II и выступив перед сенатской комиссией сумел снять с себя обвинение. Петровского приговорили к году тюремного заключения, однако пребывание под арестом во время следствия ему зачли как наказание.
Переболев революционной заразой в юности, Николай получил иммунитет на всю оставшуюся жизнь. Воистину, как сказал один мудрый человек: “Кто не был радикалом в молодости, у того нет сердца, а кто не стал консерватором в зрелости, у того нет разума”.
28 мая 1865 года Петровский женится на Софье Алексеевне Сахновской и в том же году поступает на службу в Государственный контроль – орган, осуществляющий надзор за российским бюджетом.
Научная деятельность по-прежнему влечёт Николая: литература, экономика, этнография, археология, политика - вот круг его интересов. 20 марта всё того же 1865 года Петровский становится сотрудником Императорского Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете.
В 1870 году Николай Фёдорович Петровский был назначен агентом Министерства финансов в Туркестане и вместе с семьёй, состоящей из жены и троих детей, отправляется в Ташкент. В круг его обязанностей входил сбор сведений о состоянии торговли и промышленности в этом отдаленном, только недавно присоединённом к России крае. Так начался главный период в жизни будущего “властителя Кашгара” – туркестанский.
Глава вторая
В Бухаре
Базар в Бухаре. Почтовая открытка
Базар в Бухаре. Почтовая открытка
Обосновавшись в Ташкенте, Петровский, с прежним рвением включается в научную деятельность. Он становится одним из основателей и главным деятелем Туркестанского отдела Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии Среднеазиатского учёного общества. Николаю Фёдоровичу принадлежит замечательная фраза: “Знание истинного положения дела, которое нас почему-нибудь интересует, есть первое условие к тому, чтобы привести такое дело к какому-нибудь концу и безошибочно руководить им”. Знание, доскональное знание предмета, которым занимаешься, вот настоящий ключ к успеху. Этим девизом Петровский руководствовался всю свою жизнь.
В 1872 году он посещает в Бухару с целью изучения торговли, экономики и финансов этой малоизученной страны. Вот как об этом Николай Фёдорович рассказывает в письме директору Департамента торговли и мануфактур Министерства финансов Н. А. Ермакову:
“На этих днях генерал-губернатор весьма любезно разрешил мне отправиться в Бухару вместе с уезжающим отсюда бухарским посланником Иссамедином-мирахуром (мирахур – нечто вроде нашего полковника), моим хорошим знакомым”.
От генерал-губернатора финансовый агент получил ещё одно, негласное задание. Дело в том, что в Ташкенте распространились слухи о приготовлении бухарского эмира к войне с русскими. Проверить эту информацию Константин Петрович и поручил Петровскому. Забегая вперёд, скажем, что эта тревожная информация не подтвердилась.
Уже в этой поездке Николай Фёдорович проявил себя как опытный разведчик, получая и анализируя информацию от различных источников, поэтому расскажем о ней подробней.
Экспедиция, возглавляемая Петровским, была довольно многочисленной. В неё входили: переводчик Ибрагим Юнусов, два специально подобранных лица для сбора различных сведений, молодой купец Н. С. Трубчанинов с приказчиком, мирза (писарь) Хаким и двое слуг. Вместе с отрядом Петровского, как уже было упомянуто, из Ташкента выехал посол бухарского эмира Иссамедин - мирахур со свитой. Случилось это 21 апреля 1872 года.
Проехав Джизак, где Николай Фёдорович с интересом изучил ассортимент товаров местного базара, экспедиция 27 апреля достигла Самарканда. Здесь, под нескончаемым дождем, пробыли два дня. В этом древнем городе Николай Фёдорович встретился и побеседовал с проживающим там Абдурахман-ханом, через восемь лет ставшим эмиром Афганистана.
Портрет Абдуррахман-хана из книги T. F. Rodendough, “Afganistan and the
Anglo – Rashen Disput”, 1885
Из Самарканда путь лежал в Карши, где должна была состояться встреча Петровского с эмиром. По дороге, у ворот Китаба, миссию встретил китабский курбаши (полицмейстер). Соскочив с лошади, он крепко пожал руку её главе, приговаривая умильным голосом по-русски: "прощай, прощай." “Я едва сохранил свое достоинство, приличное этой торжественной минуте”. – запишет позже Николай Фёдорович.
Сопровождаемые массой народа путешественники тронулись далее и через некоторое время выехали к главной площади, где выстроились войска. Заиграла музыка и совершенно ошеломлённый финансовый агент предстал перед беком Китаба, встретившим гостя на галерее своего дворца. Спросив Петровского о здоровье генерал-губернатора и поздравив с приездом, бек прибавил, что эмир, узнав о приезде русского визитёра, приказал принять его самым почетным образом. После дастархана (угощения) и получасовой беседы, на гостя надели халат, посадили на богато убранную лошадь и повезли в Шар. Там встреча была еще пышнее. Под командованием Давлет-Бий Серкера торжественно прошёл парад войск. На внутреннем дворе две медные пушки на лафетах салютовали несколькими выстрелами. Бек Шара Абдул-Карим-Диван-Беги, воспитатель эмира, принял Петровского просто и радушно. Прищурив левый глаз и внимательно оглядев русского агента, он начал беседу, изредка похлопывая гостя по плечу и посмеиваясь. И вновь было богатое угощенье, надевание халата и дарение коня.
Наконец прибыли в Карши, где Петровского поместили в роскошном мусульманском доме, но обставленным по-европейски, с мебелью. Дом был приготовлен ещё год назад, и предназначался для другого русского посланника – дипломатического чиновника при туркестанском генерал-губернаторе К. В. Струве.
Первая встреча Петровского с бухарским эмиром Сеид Музаффаруддин Бахадур-ханом состоялась 4-го мая. Получив от Мирахура соответствующие инструкции Николай Фёдорович, вместе с Трубчаниновым и переводчиком, отправились верхом в крепость. Перед воротами спешились и пройдя длинный коридор, наполненный придворными, очутились у ворот второго, внутреннего двора. Здесь гостей встретили два удайчи (церемониймейстера), и взяв под руки осторожно ввели в ворота. Во дворе, в маленьком, с открытыми окнами, домике сидел на полу, облокотясь на подушку, эмир. Сняв фуражку, Петровский поклонился, а эмир, подав ему свою руку, посадил, в нескольких шагах от себя. Николай Фёдорович заговорил первым. Передав эмиру поклон от русских властей, он объяснил цель своего путешествия в Бухару и поблагодарил за радушный прием, оказанный миссии в его владениях. Спросив о здоровье генерал-губернатора, эмир сказал:
- Что ж, добро пожаловать, погостите в Карши, а потом поезжайте в Бухару. Я рад вашему приезду.
- Благодарю, Ваше превосходительство, за оказанный приём. Его радушие и любезность служат лучшим доказательством добрых отношений эмира к русскому правительству.
- Вы наш дорогой гость, - возразил на это эмир,- и иначе мы поступать не можем".
Затем, после нескольких секунд молчания, эмир спросил не имеет ли высокий гость какого-либо поручения от русского начальства.
- Нет, особых поручений я не получал.
Видимо ответ эмира удовлетворил и он, подав Петровскому руку, показал глазами, что аудиенция окончена.
На русского гостя надели палевый халат и отвели к сыну эмира, каршинскому беку, Тюря-Джану. Миловидный юноша, осведомившись о здоровье Государя Императора и генерал-губернатора, спросил, хорошо ли приняли Петровского в его бекстве. Получив благоприятный ответ Тюря-Джан распрощался. После чего, на богато украшенной лошади, подаренной Петровскому бухарским правителем, тот возвратился в свое помещение.
Второе свидание с эмиром, состоявшееся 10-го мая, проходило несколько дольше. На этот раз Николай Фёдорович, по совету Мирахура, явился в подаренном эмиром халате. Незадолго перед этим приехал из Бухары приказчик ташкентского купца Арзамасцева Грошев. Он рассказал финансовому агенту, что русским торговцам живется в Бухаре неплохо, никто их не притесняет, а напротив оказывается покровительство. Всё это Петровский передал эмиру, добавив, что и о радушном приеме, и о свидетельстве русского купца он непременно передаст русским властям. Внезапно эмир перебил переводчика и обращаясь к своему собеседнику сказал:
- Я слышал, что вы говорите по-тюркски. Зачем же не объясняетесь со мною на этом языке? – Да, я знаю ваш язык, - отвечал Петровский - но ещё недостаточно хорошо и боюсь допустить ошибку.
- Напрасно – возразил эмир – мне гораздо приятнее слышать ваш голос и ваши слова, чем слова вашего переводчика.
После этого разговор продолжился на языке, понятным для обоих. Эмир сообщил, что он сейчас уезжает в Шахрисябз, и поэтому очень жалеет, что не может продолжить беседу и просит передать от него поклон генерал-губернатору Ярым-Паше (К. П. фон Кауфману). На этом аудиенция завершилась.
- Будьте нашим гостем, - сказал прощаясь, эмир - поезжайте в Бухару или куда вам заблагорассудится; везде вы будете хорошо приняты.
Сопровождаемые массой народа путешественники тронулись далее и через некоторое время выехали к главной площади, где выстроились войска. Заиграла музыка и совершенно ошеломлённый финансовый агент предстал перед беком Китаба, встретившим гостя на галерее своего дворца. Спросив Петровского о здоровье генерал-губернатора и поздравив с приездом, бек прибавил, что эмир, узнав о приезде русского визитёра, приказал принять его самым почетным образом. После дастархана (угощения) и получасовой беседы, на гостя надели халат, посадили на богато убранную лошадь и повезли в Шар. Там встреча была еще пышнее. Под командованием Давлет-Бий Серкера торжественно прошёл парад войск. На внутреннем дворе две медные пушки на лафетах салютовали несколькими выстрелами. Бек Шара Абдул-Карим-Диван-Беги, воспитатель эмира, принял Петровского просто и радушно. Прищурив левый глаз и внимательно оглядев русского агента, он начал беседу, изредка похлопывая гостя по плечу и посмеиваясь. И вновь было богатое угощенье, надевание халата и дарение коня.
Наконец прибыли в Карши, где Петровского поместили в роскошном мусульманском доме, но обставленным по-европейски, с мебелью. Дом был приготовлен ещё год назад, и предназначался для другого русского посланника – дипломатического чиновника при туркестанском генерал-губернаторе К. В. Струве.
Первая встреча Петровского с бухарским эмиром Сеид Музаффаруддин Бахадур-ханом состоялась 4-го мая. Получив от Мирахура соответствующие инструкции Николай Фёдорович, вместе с Трубчаниновым и переводчиком, отправились верхом в крепость. Перед воротами спешились и пройдя длинный коридор, наполненный придворными, очутились у ворот второго, внутреннего двора. Здесь гостей встретили два удайчи (церемониймейстера), и взяв под руки осторожно ввели в ворота. Во дворе, в маленьком, с открытыми окнами, домике сидел на полу, облокотясь на подушку, эмир. Сняв фуражку, Петровский поклонился, а эмир, подав ему свою руку, посадил, в нескольких шагах от себя. Николай Фёдорович заговорил первым. Передав эмиру поклон от русских властей, он объяснил цель своего путешествия в Бухару и поблагодарил за радушный прием, оказанный миссии в его владениях. Спросив о здоровье генерал-губернатора, эмир сказал:
- Что ж, добро пожаловать, погостите в Карши, а потом поезжайте в Бухару. Я рад вашему приезду.
- Благодарю, Ваше превосходительство, за оказанный приём. Его радушие и любезность служат лучшим доказательством добрых отношений эмира к русскому правительству.
- Вы наш дорогой гость, - возразил на это эмир,- и иначе мы поступать не можем".
Затем, после нескольких секунд молчания, эмир спросил не имеет ли высокий гость какого-либо поручения от русского начальства.
- Нет, особых поручений я не получал.
Видимо ответ эмира удовлетворил и он, подав Петровскому руку, показал глазами, что аудиенция окончена.
На русского гостя надели палевый халат и отвели к сыну эмира, каршинскому беку, Тюря-Джану. Миловидный юноша, осведомившись о здоровье Государя Императора и генерал-губернатора, спросил, хорошо ли приняли Петровского в его бекстве. Получив благоприятный ответ Тюря-Джан распрощался. После чего, на богато украшенной лошади, подаренной Петровскому бухарским правителем, тот возвратился в свое помещение.
Второе свидание с эмиром, состоявшееся 10-го мая, проходило несколько дольше. На этот раз Николай Фёдорович, по совету Мирахура, явился в подаренном эмиром халате. Незадолго перед этим приехал из Бухары приказчик ташкентского купца Арзамасцева Грошев. Он рассказал финансовому агенту, что русским торговцам живется в Бухаре неплохо, никто их не притесняет, а напротив оказывается покровительство. Всё это Петровский передал эмиру, добавив, что и о радушном приеме, и о свидетельстве русского купца он непременно передаст русским властям. Внезапно эмир перебил переводчика и обращаясь к своему собеседнику сказал:
- Я слышал, что вы говорите по-тюркски. Зачем же не объясняетесь со мною на этом языке? – Да, я знаю ваш язык, - отвечал Петровский - но ещё недостаточно хорошо и боюсь допустить ошибку.
- Напрасно – возразил эмир – мне гораздо приятнее слышать ваш голос и ваши слова, чем слова вашего переводчика.
После этого разговор продолжился на языке, понятным для обоих. Эмир сообщил, что он сейчас уезжает в Шахрисябз, и поэтому очень жалеет, что не может продолжить беседу и просит передать от него поклон генерал-губернатору Ярым-Паше (К. П. фон Кауфману). На этом аудиенция завершилась.
- Будьте нашим гостем, - сказал прощаясь, эмир - поезжайте в Бухару или куда вам заблагорассудится; везде вы будете хорошо приняты.
Сеид Музаффаруддин Бахадур Хан (1835 – 1885). Фото Ф. Ордэн
В Бухаре Петровский расположился в доме местного жителя Абдул-Гафара. Некогда весьма важный бек, он теперь занимался торговлей халатами на бухарском базаре. Такое случалось на Востоке нередко. В частности, занимавший в это время кокандский трон Худояр-хан, в дни потери ханства и изгнания был торговцем разной мелочью в Джизаке.
Базар Бухары был расположен недалеко от проживания Николая Фёдоровича и он, познакомившись с главным зякетчи (чиновник, отвечающий за торговлю) Таксабоем и с помощью своих людей: Н. С. Трубчанинова, Бай-Магомета и живущего в Бухаре доверенного купцов Быковских И. Н. Шмелева, сумел собрать многочисленные сведения о торговых потоках и ассортименте товаров на бухарском базаре. Главный вывод сделанный Петровским – Бухара является главный пунктом среднеазиатской торговли, настолько важной для туркестанских властей, что должна быть приоритетной для дальнейших действий в Центральной Азии. Являясь гигантским складом русских и англо-индийских товаров, Бухарский эмират вёл обширную торговлю со всеми соседними мусульманскими странами. В своём отчёте Николай Фёдорович отметил: “Условия англо-индийской бухарской торговли мы, к сожалению, знаем очень мало, но знаем хорошо торговую энергию и предприимчивость наших соперников и наше русское "авось". Кто может поручиться, что при нашей небрежности к бухарскому рынку вся торговля Средней Азии не перейдет в руки англичан или их подручников авганцев? А намёки на это уже есть”.
Изучив торговлю и производство промышленных товаров, Петровский задумал посетить и невольничий рынок. Существование работорговли в Бухаре русскими властями подвергалось сомнению.
Преобладало мнение что с завоеванием Самарканда и подписанием мирного договора с Бухарским эмиром открытая продажа невольников ослабла, а то и вовсе прекратилась. Во всяком случае все русские официальные лица, посещавшие Бухару, невольничьего базара не обнаружили. Возможно, просто не хотели обнаружить. Петровскому первому, после образования Туркестанского генерал-губернаторства, удалось увидеть торговлю рабами, причём в значительных размерах. Однако, чтобы попасть туда Николаю Фёдоровичу пришлось проявить недюжинное упорство. Иссамедин-мирахур употребил всё своё красноречие, чтобы отговорить русского гостя от этой экскурсии. Но тот остался твёрд в своём желании.
В сопровождении пристава, которого ему выделил куш-беги (первый министр), за отсутствием эмира осуществляющий власть в городе, Петровский прибыл на место торговли людьми. Караван-сарай, в котором осуществлялось это постыдное деяние, находился на большом базаре Пай-Астана в Регистане. Нижний этаж помещения занимали продавцы сырых кож, а верхний, выставленные на продажу невольники. Как выяснил Петровский, торговля осуществлялась ежедневно, с соблюдением всех формальностей: оценка товара маклером, уплата зякета и тому подобное. На глазах русского агента был продан 12-ти летний мальчик за 120 рублей.
По собранным Петровским сведениям, продажа невольников производилась не только в Бухаре, но и во многих других городах и больших кишлаках. Барышники скупали невольников у туркмен и затем перепродавали их либо в эмирате, либо в Хиве. По подсчётам Николая Фёдоровича количество рабов, продаваемых ежегодно только в Бухаре, составляло более четырёх тысяч человек.
Дождливым утром 22 мая 1872 года миссия Петровского покинула Бухару. Не доезжая несколько десятков километров до Катта-Кургана, Николай Фёдорович простился с Иссамедином, который отправился в Шахрисябз к эмиру.
В Самарканде путешественники прожили неделю и 7 июня, въехали в Ташкент, пробыв в дороге полтора месяца и проехав верхом более тысячи вёрст. Ознакомившись с отчётом Петровского, генерал-губернатор Кауфман констатировал: “В настоящее время русские товары на бухарских рынках преобладают и смело могут конкурировать с немногими английскими произведениями, встречающимися на рынках Бухары”.
Правда, сам Петровский смотрел на ситуацию в Бухаре менее оптимистично. Он считал, что Россия может потерять рынок Азии, если не начнет предпринимать хоть какие-то действия на серьезном, государственном, уровне. Он полагал, что необходима четкая программа действий, поскольку политическое присутствие в регионе обеспечивается в том числе и через экономику.
«…Наш Ташкент, сам ничего не производящий, останется навсегда тем, чем он в настоящее время является: скупщиком и перепродавцом кокандских товаров. Большего значения он иметь не может и не будет. Даже более, я полагаю, что в недалеком будущем он уступит свое место Казале и останется только административным центром. Совершенно другое дело бухарско-хивинский рынок или, точнее, Бухара. Срединный по своему географическому положению, между Афганистаном, Персией, Россией и нашими, вновь приобретенными азиатскими владениями, рынок этот образует собою огромный меновой двор и склад для всех произведений этих стран, и притом одинаково для всех их доступный. Такое положение дает ему, если не теперь, то в будущем, мировое значение, которое для нас, русских, может иметь (судя по настоящему положению дел) весьма печальный исход, если мы заблаговременно не отнесемся к нему разумно” – отметил Николай Фёдорович в своём отчёте.
В 1873 г российско-бухарский договор был пересмотрен: детализирован и расширен, в том числе благодаря сведениям, полученным Петровским во время своей поездки. Туда были включены пункты о свободном доступе российских купцов и их караванов в любую часть Бухарского ханства; об ответственности местных властей за их безопасность и за соблюдение условий торговых сделок; о беспошлинном транзите русских товаров; о взаимном праве владения недвижимостью (бухарцам – в России, российским подданным – в Бухаре); об обмене между Российской империей и Бухарским ханством торговыми и политическими представителями. Особым пунктом запрещалась работорговля.
После подписания соглашения, туркестанский правитель К. П. фон Кауфман констатировал: “Правительство свою работу сделало, дело за купцами”.
В том же, 1873 году, в журнале "Вестник Европы" был напечатан очерк Н. Ф. Петровского о его путешествии в Бухару.
Базар Бухары был расположен недалеко от проживания Николая Фёдоровича и он, познакомившись с главным зякетчи (чиновник, отвечающий за торговлю) Таксабоем и с помощью своих людей: Н. С. Трубчанинова, Бай-Магомета и живущего в Бухаре доверенного купцов Быковских И. Н. Шмелева, сумел собрать многочисленные сведения о торговых потоках и ассортименте товаров на бухарском базаре. Главный вывод сделанный Петровским – Бухара является главный пунктом среднеазиатской торговли, настолько важной для туркестанских властей, что должна быть приоритетной для дальнейших действий в Центральной Азии. Являясь гигантским складом русских и англо-индийских товаров, Бухарский эмират вёл обширную торговлю со всеми соседними мусульманскими странами. В своём отчёте Николай Фёдорович отметил: “Условия англо-индийской бухарской торговли мы, к сожалению, знаем очень мало, но знаем хорошо торговую энергию и предприимчивость наших соперников и наше русское "авось". Кто может поручиться, что при нашей небрежности к бухарскому рынку вся торговля Средней Азии не перейдет в руки англичан или их подручников авганцев? А намёки на это уже есть”.
Изучив торговлю и производство промышленных товаров, Петровский задумал посетить и невольничий рынок. Существование работорговли в Бухаре русскими властями подвергалось сомнению.
Преобладало мнение что с завоеванием Самарканда и подписанием мирного договора с Бухарским эмиром открытая продажа невольников ослабла, а то и вовсе прекратилась. Во всяком случае все русские официальные лица, посещавшие Бухару, невольничьего базара не обнаружили. Возможно, просто не хотели обнаружить. Петровскому первому, после образования Туркестанского генерал-губернаторства, удалось увидеть торговлю рабами, причём в значительных размерах. Однако, чтобы попасть туда Николаю Фёдоровичу пришлось проявить недюжинное упорство. Иссамедин-мирахур употребил всё своё красноречие, чтобы отговорить русского гостя от этой экскурсии. Но тот остался твёрд в своём желании.
В сопровождении пристава, которого ему выделил куш-беги (первый министр), за отсутствием эмира осуществляющий власть в городе, Петровский прибыл на место торговли людьми. Караван-сарай, в котором осуществлялось это постыдное деяние, находился на большом базаре Пай-Астана в Регистане. Нижний этаж помещения занимали продавцы сырых кож, а верхний, выставленные на продажу невольники. Как выяснил Петровский, торговля осуществлялась ежедневно, с соблюдением всех формальностей: оценка товара маклером, уплата зякета и тому подобное. На глазах русского агента был продан 12-ти летний мальчик за 120 рублей.
По собранным Петровским сведениям, продажа невольников производилась не только в Бухаре, но и во многих других городах и больших кишлаках. Барышники скупали невольников у туркмен и затем перепродавали их либо в эмирате, либо в Хиве. По подсчётам Николая Фёдоровича количество рабов, продаваемых ежегодно только в Бухаре, составляло более четырёх тысяч человек.
Дождливым утром 22 мая 1872 года миссия Петровского покинула Бухару. Не доезжая несколько десятков километров до Катта-Кургана, Николай Фёдорович простился с Иссамедином, который отправился в Шахрисябз к эмиру.
В Самарканде путешественники прожили неделю и 7 июня, въехали в Ташкент, пробыв в дороге полтора месяца и проехав верхом более тысячи вёрст. Ознакомившись с отчётом Петровского, генерал-губернатор Кауфман констатировал: “В настоящее время русские товары на бухарских рынках преобладают и смело могут конкурировать с немногими английскими произведениями, встречающимися на рынках Бухары”.
Правда, сам Петровский смотрел на ситуацию в Бухаре менее оптимистично. Он считал, что Россия может потерять рынок Азии, если не начнет предпринимать хоть какие-то действия на серьезном, государственном, уровне. Он полагал, что необходима четкая программа действий, поскольку политическое присутствие в регионе обеспечивается в том числе и через экономику.
«…Наш Ташкент, сам ничего не производящий, останется навсегда тем, чем он в настоящее время является: скупщиком и перепродавцом кокандских товаров. Большего значения он иметь не может и не будет. Даже более, я полагаю, что в недалеком будущем он уступит свое место Казале и останется только административным центром. Совершенно другое дело бухарско-хивинский рынок или, точнее, Бухара. Срединный по своему географическому положению, между Афганистаном, Персией, Россией и нашими, вновь приобретенными азиатскими владениями, рынок этот образует собою огромный меновой двор и склад для всех произведений этих стран, и притом одинаково для всех их доступный. Такое положение дает ему, если не теперь, то в будущем, мировое значение, которое для нас, русских, может иметь (судя по настоящему положению дел) весьма печальный исход, если мы заблаговременно не отнесемся к нему разумно” – отметил Николай Фёдорович в своём отчёте.
В 1873 г российско-бухарский договор был пересмотрен: детализирован и расширен, в том числе благодаря сведениям, полученным Петровским во время своей поездки. Туда были включены пункты о свободном доступе российских купцов и их караванов в любую часть Бухарского ханства; об ответственности местных властей за их безопасность и за соблюдение условий торговых сделок; о беспошлинном транзите русских товаров; о взаимном праве владения недвижимостью (бухарцам – в России, российским подданным – в Бухаре); об обмене между Российской империей и Бухарским ханством торговыми и политическими представителями. Особым пунктом запрещалась работорговля.
После подписания соглашения, туркестанский правитель К. П. фон Кауфман констатировал: “Правительство свою работу сделало, дело за купцами”.
В том же, 1873 году, в журнале "Вестник Европы" был напечатан очерк Н. Ф. Петровского о его путешествии в Бухару.
Глава третья
В Ташкенте
Ташкент. Улица Романовская, которая связывала окраинные районы города с основным центром обширной торговой деятельности — Воскресенским рынком
После поездки в Бухару Петровский прожил в Ташкенте ещё три года. Для него это стало временем детального изучения Туркестанского края во всём его многообразии: торговля, сельское хозяйство, ремёсла, история края, религия. И главное, глубокое овладение языком и тесное общение с местными жителями.
Вот, что сообщает Николай Фёдорович в своём письме Н. А. Ермакову: “Всё это время, кроме собирания материала, я учился туземному (тюркскому) языку и теперь знаю его настолько, что, в полтора года, объясняюсь на нём достаточно свободно. Это для меня чрезвычайно важно. Я буквально единственный человек в Ташкенте, к которому ходят сарты не для того, чтобы заявить свой салям русскому тюря (начальнику), а для того, чтобы побеседовать по душе о религиозных и других вопросах. […] За маленькие любезности, которые я им делаю и выпрашиваю у администрации, я получаю от них самые разнообразные сведения по различным предметам. Таким образом у ex-беков (то есть бывших, В. Ф.) Джура-бека, Баба-бека, Абдулгафара, Саид-бека, которым я выпросил кой-какие денежные вспоможения, я записал историю Бухары и мелких владений, у земледельцев – я узнаю о здешнем земледелии; кази (судья) я учу русскому языку и поучаюсь от него шариату; торговцы снабжают меня своими сведениями и т.п.”.
В приведённом отрывке из письма упоминается Джурабек. С бывшим владетелем китабского бекства, Петровский долгое время находился в товарищеских отношениях. “Один из самых замечательнейших личностей в мусульманском мире, очень со мною подружился и, живя в Ташкенте на весьма маленьком содержании, бывает у меня почти каждый день.” – пишет о нём Николай Фёдорович в том же письме.
Легенда Ташкента, - воин, мудрец, философ, собиратель древностей, - Джура-бек был настолько неординарной фигурой в Туркестане, что стоит рассказать о нём подробней.
Бек, из узбекского рода кенагас, в совсем юном возрасте стал правителем Китаба, наравне с Шаром являвшимся крупнейшим городом Шахрисабзского оазиса.
Юность его прошла в бесконечном противостоянии бухарскому эмиру. Шахризябзские беки, формально подчиняясь Бухаре, проводили практически независимую политику. Это приводило к военным стычкам и, как пишут летописцы, эмир совершил более тридцати походов, чтобы привести Шахризябз к полному подчинению, но это ему так и не удалось.
После того как Ташкент был взят русскими войсками, Джурабек вместе с беком Шаара Бабабеком постоянно угрожал новым российским владениям, совершая грабительские набеги на русскую территорию. Тем не менее, наличие общего врага, вражду между бухарцами и шахризябцами не прекратило. После взятия Кауфманом Самарканда, Джурабек и Бабабек, собрав значительные силы (в разных источниках оцениваемые от 20 до 40 тысяч человек), воспользовавшись тем, что Кауфман с основными силами покинул город, 2 мая 1868 года, атаковали Самаркандскую цитадель, защищаемую небольшим русским гарнизоном.
В этот же день русские войска на Зерабулакских высотах в генеральном сражении разбили армию Бухарского эмира и, не получая никаких известий из Самарканда, повернули назад. Получив 5 мая сведения о ближайшем возвращении Кауфмана, Джурабек и Бабабек собрав свои войска вернулись через Джамский проход обратно в Шахрисабзскую долину. Дальнейшие враждебные действия Джурабека, вынудили Туркестанского генерал-губернатора решить этот вопрос кардинально. Летом 1870 года Китаб был взят штурмом войсками генерала Абрамова, и оба бека бежали в Кокандское ханство. Однако кокандский хан не стал ссориться с Кауфманом и выдал их русскому правительству.
Прибыв в Ташкент Джурабек был принят генерал-губернатором весьма радушно и получил разрешение жить в столице Туркестана. Обладая острым, восприимчивым умом, он быстро влился в русское общество Ташкента.
Когда в 1875 году начался поход против Кокандского ханства, Константин Петрович призвал Джурабека к себе и предложил ему принять участие в военных действиях. Тот предложение принял и, собрав на свои средства отряд из двухсот джигитов, поступил в распоряжение Михаила Скобелева. В походе Джурабек показал себя умелым и отважным воином. Его отряд участвовал в кровопролитном бою под Махрамом и в штурме Андижана. Кроме того, на него была возложена курьерская служба и ведение разведки в глубине Ферганской долины. За проявленные в Кокандском походе мужество и отвагу Джурабек был награждён знаками отличия Военного ордена 3-й и 4-й степеней.
6 апреля 1876 года по ходатайству генерала Кауфмана император Александр II повелел: “бывшего шахрисябзского бека Джурабека наградить чином подполковника с зачислением по армейской кавалерии и орденом св. Станислава 2-й степени”. После этого Джурабек был зачислен в распоряжение Туркестанского генерал-губернатора с назначением за особые заслуги содержания в размере 3500 рублей в год.
По случаю производства в офицеры он посетил Санкт-Петербург, где представлялся императору Александру II. Императорским указом сын Джурабека был зачислен в Собственный конвой Его Императорского Величества — это был первый подобный случай для выходцев из Средней Азии.
Во время русско-турецкой войны 1877—1878 гг. в Санкт-Петербурге было принято решение произвести военную демонстрацию против Британской Индии, для чего в селении Джам на полпути между Самаркандом и Шахрисабзом был собран специальный отряд. Джурабек, знакомый с маршрутом следования отряда и пользующийся в этих краях огромным авторитетом, был назначен чиновником особых поручений при начальнике отряда, генерал-майоре Троцком. Однако демонстрацию отменили и отряд вернулся обратно.
Нередко, по распоряжению Туркестанского генерал-губернатора, полковник Джурабек, исполнял весьма серьёзные и секретные поручения в Бухаре, Афганистане, Кашгаре. К примеру, он был одним из организаторов тайного “бегства” будущего афганского эмира Абдуррахман-хана, - о встрече которого с Петровским мы рассказали во второй главе, - из Ташкента через Бухарские пределы до афганской границы.
6 мая 1901 года по ходатайству Туркестанского генерал-губернатора Н. А. Иванова, поддержанному А. Н. Куропаткиным полковник Джурабек был произведён в генерал-майоры.
Ташкент. Улица Романовская, которая связывала окраинные районы города с основным центром обширной торговой деятельности — Воскресенским рынком
После поездки в Бухару Петровский прожил в Ташкенте ещё три года. Для него это стало временем детального изучения Туркестанского края во всём его многообразии: торговля, сельское хозяйство, ремёсла, история края, религия. И главное, глубокое овладение языком и тесное общение с местными жителями.
Вот, что сообщает Николай Фёдорович в своём письме Н. А. Ермакову: “Всё это время, кроме собирания материала, я учился туземному (тюркскому) языку и теперь знаю его настолько, что, в полтора года, объясняюсь на нём достаточно свободно. Это для меня чрезвычайно важно. Я буквально единственный человек в Ташкенте, к которому ходят сарты не для того, чтобы заявить свой салям русскому тюря (начальнику), а для того, чтобы побеседовать по душе о религиозных и других вопросах. […] За маленькие любезности, которые я им делаю и выпрашиваю у администрации, я получаю от них самые разнообразные сведения по различным предметам. Таким образом у ex-беков (то есть бывших, В. Ф.) Джура-бека, Баба-бека, Абдулгафара, Саид-бека, которым я выпросил кой-какие денежные вспоможения, я записал историю Бухары и мелких владений, у земледельцев – я узнаю о здешнем земледелии; кази (судья) я учу русскому языку и поучаюсь от него шариату; торговцы снабжают меня своими сведениями и т.п.”.
В приведённом отрывке из письма упоминается Джурабек. С бывшим владетелем китабского бекства, Петровский долгое время находился в товарищеских отношениях. “Один из самых замечательнейших личностей в мусульманском мире, очень со мною подружился и, живя в Ташкенте на весьма маленьком содержании, бывает у меня почти каждый день.” – пишет о нём Николай Фёдорович в том же письме.
Легенда Ташкента, - воин, мудрец, философ, собиратель древностей, - Джура-бек был настолько неординарной фигурой в Туркестане, что стоит рассказать о нём подробней.
Бек, из узбекского рода кенагас, в совсем юном возрасте стал правителем Китаба, наравне с Шаром являвшимся крупнейшим городом Шахрисабзского оазиса.
Юность его прошла в бесконечном противостоянии бухарскому эмиру. Шахризябзские беки, формально подчиняясь Бухаре, проводили практически независимую политику. Это приводило к военным стычкам и, как пишут летописцы, эмир совершил более тридцати походов, чтобы привести Шахризябз к полному подчинению, но это ему так и не удалось.
После того как Ташкент был взят русскими войсками, Джурабек вместе с беком Шаара Бабабеком постоянно угрожал новым российским владениям, совершая грабительские набеги на русскую территорию. Тем не менее, наличие общего врага, вражду между бухарцами и шахризябцами не прекратило. После взятия Кауфманом Самарканда, Джурабек и Бабабек, собрав значительные силы (в разных источниках оцениваемые от 20 до 40 тысяч человек), воспользовавшись тем, что Кауфман с основными силами покинул город, 2 мая 1868 года, атаковали Самаркандскую цитадель, защищаемую небольшим русским гарнизоном.
В этот же день русские войска на Зерабулакских высотах в генеральном сражении разбили армию Бухарского эмира и, не получая никаких известий из Самарканда, повернули назад. Получив 5 мая сведения о ближайшем возвращении Кауфмана, Джурабек и Бабабек собрав свои войска вернулись через Джамский проход обратно в Шахрисабзскую долину. Дальнейшие враждебные действия Джурабека, вынудили Туркестанского генерал-губернатора решить этот вопрос кардинально. Летом 1870 года Китаб был взят штурмом войсками генерала Абрамова, и оба бека бежали в Кокандское ханство. Однако кокандский хан не стал ссориться с Кауфманом и выдал их русскому правительству.
Прибыв в Ташкент Джурабек был принят генерал-губернатором весьма радушно и получил разрешение жить в столице Туркестана. Обладая острым, восприимчивым умом, он быстро влился в русское общество Ташкента.
Когда в 1875 году начался поход против Кокандского ханства, Константин Петрович призвал Джурабека к себе и предложил ему принять участие в военных действиях. Тот предложение принял и, собрав на свои средства отряд из двухсот джигитов, поступил в распоряжение Михаила Скобелева. В походе Джурабек показал себя умелым и отважным воином. Его отряд участвовал в кровопролитном бою под Махрамом и в штурме Андижана. Кроме того, на него была возложена курьерская служба и ведение разведки в глубине Ферганской долины. За проявленные в Кокандском походе мужество и отвагу Джурабек был награждён знаками отличия Военного ордена 3-й и 4-й степеней.
6 апреля 1876 года по ходатайству генерала Кауфмана император Александр II повелел: “бывшего шахрисябзского бека Джурабека наградить чином подполковника с зачислением по армейской кавалерии и орденом св. Станислава 2-й степени”. После этого Джурабек был зачислен в распоряжение Туркестанского генерал-губернатора с назначением за особые заслуги содержания в размере 3500 рублей в год.
По случаю производства в офицеры он посетил Санкт-Петербург, где представлялся императору Александру II. Императорским указом сын Джурабека был зачислен в Собственный конвой Его Императорского Величества — это был первый подобный случай для выходцев из Средней Азии.
Во время русско-турецкой войны 1877—1878 гг. в Санкт-Петербурге было принято решение произвести военную демонстрацию против Британской Индии, для чего в селении Джам на полпути между Самаркандом и Шахрисабзом был собран специальный отряд. Джурабек, знакомый с маршрутом следования отряда и пользующийся в этих краях огромным авторитетом, был назначен чиновником особых поручений при начальнике отряда, генерал-майоре Троцком. Однако демонстрацию отменили и отряд вернулся обратно.
Нередко, по распоряжению Туркестанского генерал-губернатора, полковник Джурабек, исполнял весьма серьёзные и секретные поручения в Бухаре, Афганистане, Кашгаре. К примеру, он был одним из организаторов тайного “бегства” будущего афганского эмира Абдуррахман-хана, - о встрече которого с Петровским мы рассказали во второй главе, - из Ташкента через Бухарские пределы до афганской границы.
6 мая 1901 года по ходатайству Туркестанского генерал-губернатора Н. А. Иванова, поддержанному А. Н. Куропаткиным полковник Джурабек был произведён в генерал-майоры.
Джурабек в мундире генерал-майора русской армии. Фотография из
журнала “Исторический вестник”. Некролог. 1906, т. 105
Живя в Ташкенте Джурабек приобрёл за городом (в районе нынешнего аэропорта) небольшое поместье, в котором хранилась одно из лучших в Туркестане собраний старинных восточных рукописей; некоторые из них были преподнесены Джурабеком в дар Российской Академии наук в Санкт-Петербурге. Известный учёный, академик В. В. Бартольд, приезжая в Ташкент, неоднократно посещал Джурабека и работал в его уникальной библиотеке.
В 1873 году Ташкент посетил секретарь американского посольства в России Юджин Скайлер (Евгений Шулер). Джурабек произвёл на него неизгладимое впечатление:” Редко можно встретить в Азии мусульманина с такими утонченными чувствами и умом, - отметил американский дипломат, - таким пониманием момента, такими аристократическими манерами в каждом взгляде и движении. Джурабек - высокий красивый узбек с редкой черной бородой, живыми серыми глазами и серьезным лицом. Его одежда всегда проста, но изысканно опрятна, а в выражении его лица есть какая-то печаль, жесты его мягки, грациозны и полны важности. Он - настоящий джентльмен”.
Иметь знакомство и общаться с ним, человеком огромных знаний, почитали за честь многие известные люди, и не только туркестанцы.
Неизвестно каких ещё высот он мог бы достигнуть, если бы его жизнь трагически не оборвалась в 65 лет. 25 января 1906 года Джурабек был смертельно ранен грабителями в собственном доме и в ночь на 26 января скончался.
В некрологе, опубликованном в «Историческом вестнике» отмечалось: “Духовные качества Джурабека вполне соответствовали его атлетическому телосложению. Это была крупная личность во всех отношениях. Природный ум, изощрённый удивительными перипетиями жизни, выдающаяся сила характера, справедливость и полное достоинства самообладание приобрели ему популярность и уважение среди туземцев. … Со стороны религии Джурабек далеко не был узким фанатиком, как по-видимому следовало ожидать от среднеазиатского туземца, выросшего и воспитавшегося в среде, ещё совершенно не тронутой европейской цивилизацией”.
Кроме сына, о котором мы упомянули, у Джурабека была дочь, которую он выдал замуж за внука бывшего кокандского хана Худояра.
Но вернёмся к нашему герою. В служебные обязанности агента Министерства финансов входила также борьба с контрабандой. В письме к Ермакову Петровский пишет об одном из таких эпизодов: “Сейчас я получил извещение, что из Бухары идёт сюда до 100 пудов чая, индийского. Если мне удастся его законфисковать в Чиназе, куда я через день отправляюсь, то дело это будет очень недурное. Контрабанда этим чаем, по распоряжению генерал-губернатора к привозу сюда запрещённым, как мне известно, очень сильна. Надо во что бы то ни стало не дать ей распространиться”.
В январе 1874 года Петровский, находясь в отпуске в Санкт-Петербурге, собирался вернуться в Ташкент через Индию, Афганистан и Бухару, с целью собрать сведения “об условиях индо-бухарской торговли”, но поездка не состоялась. В том же 1874 году Петровским был составлен обстоятельный отчёт для Министерства финансов “Шелководство и шелкомотание в Средней Азии”.
журнала “Исторический вестник”. Некролог. 1906, т. 105
Живя в Ташкенте Джурабек приобрёл за городом (в районе нынешнего аэропорта) небольшое поместье, в котором хранилась одно из лучших в Туркестане собраний старинных восточных рукописей; некоторые из них были преподнесены Джурабеком в дар Российской Академии наук в Санкт-Петербурге. Известный учёный, академик В. В. Бартольд, приезжая в Ташкент, неоднократно посещал Джурабека и работал в его уникальной библиотеке.
В 1873 году Ташкент посетил секретарь американского посольства в России Юджин Скайлер (Евгений Шулер). Джурабек произвёл на него неизгладимое впечатление:” Редко можно встретить в Азии мусульманина с такими утонченными чувствами и умом, - отметил американский дипломат, - таким пониманием момента, такими аристократическими манерами в каждом взгляде и движении. Джурабек - высокий красивый узбек с редкой черной бородой, живыми серыми глазами и серьезным лицом. Его одежда всегда проста, но изысканно опрятна, а в выражении его лица есть какая-то печаль, жесты его мягки, грациозны и полны важности. Он - настоящий джентльмен”.
Иметь знакомство и общаться с ним, человеком огромных знаний, почитали за честь многие известные люди, и не только туркестанцы.
Неизвестно каких ещё высот он мог бы достигнуть, если бы его жизнь трагически не оборвалась в 65 лет. 25 января 1906 года Джурабек был смертельно ранен грабителями в собственном доме и в ночь на 26 января скончался.
В некрологе, опубликованном в «Историческом вестнике» отмечалось: “Духовные качества Джурабека вполне соответствовали его атлетическому телосложению. Это была крупная личность во всех отношениях. Природный ум, изощрённый удивительными перипетиями жизни, выдающаяся сила характера, справедливость и полное достоинства самообладание приобрели ему популярность и уважение среди туземцев. … Со стороны религии Джурабек далеко не был узким фанатиком, как по-видимому следовало ожидать от среднеазиатского туземца, выросшего и воспитавшегося в среде, ещё совершенно не тронутой европейской цивилизацией”.
Кроме сына, о котором мы упомянули, у Джурабека была дочь, которую он выдал замуж за внука бывшего кокандского хана Худояра.
Но вернёмся к нашему герою. В служебные обязанности агента Министерства финансов входила также борьба с контрабандой. В письме к Ермакову Петровский пишет об одном из таких эпизодов: “Сейчас я получил извещение, что из Бухары идёт сюда до 100 пудов чая, индийского. Если мне удастся его законфисковать в Чиназе, куда я через день отправляюсь, то дело это будет очень недурное. Контрабанда этим чаем, по распоряжению генерал-губернатора к привозу сюда запрещённым, как мне известно, очень сильна. Надо во что бы то ни стало не дать ей распространиться”.
В январе 1874 года Петровский, находясь в отпуске в Санкт-Петербурге, собирался вернуться в Ташкент через Индию, Афганистан и Бухару, с целью собрать сведения “об условиях индо-бухарской торговли”, но поездка не состоялась. В том же 1874 году Петровским был составлен обстоятельный отчёт для Министерства финансов “Шелководство и шелкомотание в Средней Азии”.
Пять лет продолжалась весьма успешная служба Николая Фёдоровича в качестве финансового агента в Туркестане. Он всей душой полюбил этот край, и вряд ли бы уехал по собственному желанию, но в обществе ташкентских чиновников Петровский оказался “белой вороной”. Ему были абсолютны чужды интриги, дрязги, махинации “господ ташкентцев”, как определил эту среду нечистых на руку людей Салтыков-Щедрин. Да и с генерал-губернатором, поначалу прекрасно складывающиеся отношения, постепенно испортились и как пишет В. В. Бартольд: “По настоянию Кауфмана из Ташкента был отозван агент министерства финансов Н. Ф. Петровский, впоследствии член ревизионной комиссии Гирса и кашгарский консул”.
Что же произошло?
Поначалу у Петровского никакого конфликта с Кауфманом не было, наоборот, генерал-губернатор оказывал тому полное содействие в его деятельности. Более того, сам Петровский часто упоминает в письмах своим корреспондентам, что вполне разделяет политику Кауфмана в крае, и даже в вопросах по отношению к Бухаре и Хиве. Эта ситуация продолжалась примерно до начала 1873 года. Затем всё изменилось. Как уже отмечалось, Петровский был негативно настроен в отношении ряда туркестанских администраторов, критиковал в переписке существовавшие в Ташкенте порядки и нравы. Этим он нажил себе значительное число врагов. Заметим, что эта отчужденность от ташкентского общества, продолжалась до конца его жизни. Кроме того, Петровский и Кауфман диаметрально противоположно смотрели на управление Туркестанским краем.
Николай Фёдорович был сторонником гражданского управления. “Одно правильное гражданское управление, без всяких административных обособленностей и прерогатив, может возвратить край на путь законного развития” - писал он позже в одном из писем. Напротив, Кауфман, видел край только под военным руководством. Кроме того, Петровский был представителем центральных органов власти и его доклады в Петербург, независимое положение, возможность и желание критиковать местную администрацию выработали на него взгляд у "господ ташкентцев" как на осведомителя Петербурга. Всё это привело к тому, что ранней весной 1875 года Петровский был вызван в Петербург для доклада (при этом он собирался вернуться обратно в Ташкент), где и последовало его отстранение, а сама должность финансового агента в Туркестане упразднена.
Но в Ташкент он ещё вернётся.
Глава четвёртая
Снова Туркестан
Дом туркестанского генерал-губернатора в Ташкенте. Фото из “Туркестанского альбома”
Отозванный из Ташкента, Петровский, тем не менее, остался в распоряжении Министерства финансов, занимая должности ревизора и делопроизводителя. В этом качестве он принимал участие в различных проверках, "обследованиях" и комиссиях. Совершил ряд поездок по Закавказью, Сибири, Поволжью, Прибалтике, участвовал в редактировании изданий министерства - статистических сборников, отчетов.
В октябре-декабре 1878 года Н. Ф. Петровский, исследуя положение русской торговли в Закавказском крае, Персии и в отвоеванных у Турции областях, побывал в Тифлисе, Батуме, Поти и Карсе.
В 1880 году был командирован в распоряжение сенатора И. И. Шамшина для ревизии Саратовской и Самарской губерний.
Оторванный от Туркестана, к которому он прикипел и сердцем, и душой, Петровский по-прежнему живо интересовался происходившими там событиями и пытался хоть как-то участвовать в устроении края. Об этом свидетельствует обширная переписка Николая Фёдоровича с Н. А. Ермаковым и другими корреспондентами. Приведу полностью одно из таких писем:
“Милостивый государь Николай Андреевич (Н. А. Ермаков, прим. В. Ф.).
В частных беседах с Вашим превосходительством о судьбах Средней Азии мы не раз останавливались на вопросе о торговом движении нашем вглубь этой страны, от Каспия через Хорасан к Герату. До сего времени о торговле в эту сторону нам было известно очень мало, почти ничего, а о Герате наши торговцы, за исключением разве туркестанских, едва ли и слышали что-нибудь. Но вот на прошлую Нижегородскую ярмарку в склад торгового дома «Викул Морозов» явились три гератца – Хаджи-Азис Аливердиев, Наурус Аливердиев и Мирза Аливердиев – посмотрели товар, нашли его несравненно дешевле, чем тот, который они покупают из вторых и третьих рук, купили на 6000 р., преимущественно пунцового ситца, и обещали постоянно ездить на ярмарку.
Особенно хорошо, что они попали в такой склад, которым управляет бывалый в Азии человек, знаток дела Ив[ан] Кондрат[ьевич] Поляков. Он их обласкал, уважил, и гератцы остались очень довольны. О факте этом, весьма утешительном и замечательном во многих отношениях, я счёл долгом сообщить Вашему превосходительству. Если бы русским товарам удалось солидно укрепиться в Герате – торговом центре этой части Азии – то результаты такого положения были бы громадные. О них, при более свободном времени, я напишу или уже лично передам Вашему превосходительству.
С чувством глубокого уважения и совершенной преданности имею честь быть Вашего превосходительства покорным слугою.”
Петровский, держал руку на пульсе жизни Туркестанского края, получая информацию от различных источников в Ташкенте. Об этом, в частности свидетельствует его письмо к издателю газеты “Новое время” А. С. Суворину, в котором он сообщает следующее: “Спешу Вас уведомить, что Абдуррахман-хан, афганский, живший с 1868 г. у нас в Самарканде, бежал в Афганистан. Для Вас прибавлю, по секрету, что бежал он с нашего согласия и с нашею денежною помощью”. Думаю, подробности этого события Петровский получил от Джурабека, непосредственного участника операции по доставке Абдуррахман-хана в Афганистан.
В 1876 году Петровский откликнулся на Кокандские события 1875–1876 гг., (восстание против хана, Кокандский и Алайский походы русских войск и ликвидация Кокандского ханства) большой статьёй “Очерки Кокандского ханства” в “Вестнике Европы”, в которой обратил особое внимание на угрозу “ваххабизма”. Отметив, что это радикальное учение, явившись “отдалённой причиной восстания”, уже начало проникать в Среднюю Азию и “начинает производить действие, выражающееся пока в отдельных, ещё малозаметных, но уже знаменательных явлениях”.
Деятельность Николая Фёдоровича как финансового, торгового и экономического эксперта, его статьи по этой тематике привлекли к нему внимание высокопоставленных правительственных чиновников и политических деятелей России.
Приведу отрывок из ещё одного письма Петровского к Ермакову, написанное им во время командировки в Закавказье: “Вчера его высочество великий князь наместник (наместник на Кавказе Вел. Кн. Михаил Николаевич, В. Ф.) которому я имел счастье представляться, при общем приёме, на третий день моего приезда, изволил потребовать меня к себе и принять в частной аудиенции, в своём кабинете. Аудиенция эта продолжалась около часу, в течение которого его высочеству угодно было расспросить меня о моих занятиях по исполнению возложенного на меня поручения и о моих мнениях как относительно здешней торговли, так и относительно Аму-Дарьи, Закаспийского края и Туркестана. В заключение его высочество выразил мне сожаление о кратковременности моей командировки и приказал мне явиться к нему в Петербург, дабы – как он выразился – помочь ему моими сведениями по тем вопросам, которые будут обсуждаться в Петербурге. Под этими вопросами, как я могу догадываться, его высочество разумел орошение хивинско-красноводского пути направлением Аму-Дарьи по её старому руслу и, может быть, подчинение Хивинского оазиса кавказской администрации. Сегодня несколько лиц, и в их числе генерал-контролёр Бутыркин, передавали мне, что его высочество отзывался им обо мне в самых лестных для меня выражениях. Сегодня же его высочество приказал передать на моё заключение присланную к князю Мирскому нашим послом в Константинополе ноту персидского посла о некоторых затруднениях по кавказскому транзиту”.
В феврале 1881 года в Санкт Петербурге был заключён русско-китайский договор о границе между российскими владениями и сопредельною частью Кашгарской области, он также регламентировал вопросы торговли между двумя странами. В соответствии с одним из пунктов соглашения перед Российским правительством встал вопрос о создании в Восточном Туркестане (провинция Синьцзян) дипломатического представительства – консульства и назначении туда его главы. Узнав об этом Петровский прилагает немало усилий чтобы занять эту должность и с помощью своего хорошего знакомого, директора Департамента внутренних сношений МИДа барона Остен-Сакена, это ему удаётся. “Прежде всего – искренняя, глубокая и нелицемерная благодарность за Ваши попечения об устройстве меня в Кашгаре” – пишет в письме к нему Николай Фёдорович.
1 июня 1882 года Петровский официально становится русским консулом в Кашгаре и в ноябре того же года отправляется туда с ознакомительной поездкой. Через месяц, 13 декабря, он докладывает в Министерство иностранных дел об открытии в Кашгаре консульства и о назначении торгового старшины. Однако к своим дипломатическим обязанностям Петровский приступил лишь в 1884 году. Необходимо было завершить одно важное дело, в котором он принимал участие.
После кончины первого генерал-губернатора Туркестанского края К. П. фон Кауфмана на его место назначается покоритель Ташкента М. Г. Черняев. Первое, с чего он начал свою деятельность, убедил государя императора назначить ревизионную комиссию для, как он считал, расследования “всевозможных безобразий” совершённых при правлении Кауфмана. Как пишет в своих воспоминаниях “Моя служба в Туркестанском крае” Г. П. Фёдоров: “Вскоре по прибытии Черняева до нас стали доходить слухи, что он непримиримый враг Кауфмана и всего кауфмановского. Сначала это были только темные слухи, к которым мы относились скептически, ибо не видели никакого основания для такой неприязни (Черняев не только не был знаком с Кауфманом, но даже не видел его никогда), но затем с первых же служебных шагов Черняева мы убедились, что слухи имели очень большое основание.
Первое, что поразило всех нас, это назначение из Петербурга ревизии, и мы узнали, что Черняев успел убедить в Петербурге, что в управлении краем полный хаос, что чиновники дозволяют себе всевозможные злоупотребления, а потому он затрудняется фактически вступить в управление краем, пока специальная ревизия не выяснит истинного положения дел. Это была незаслуженная обида памяти Кауфмана, обида, ничем не вызванная и основанная исключительно на почве личной неприязни Черняева”.
Комиссию возглавил родной брат министра иностранных дел сенатор Ф. К. Гирс. В состав ревизоров вошёл и Петровский, поскольку в это время находился ещё в распоряжении Министерства финансов. По своей ли воле он там оказался или был выбран руководством министерства как имевший знания и опыт деятельности в Туркестанском крае, остается неизвестным. И поскольку консульства фактически еще не существовало, а Петровский уже был включен в состав комиссии, то было принято решение, что он продолжит свою деятельность в Ташкенте до завершения ревизии, а уже затем отправится к месту своей дипломатической службы.
Работа в комиссии, в которой Петровский отвечал за финансовую часть, вскрыла ряд серьезных нарушений и создала Петровскому образ ненавистника Кауфмана, что было, впрочем, недалеко от истины. Особо он этого и не скрывал. В результате Николай Фёдорович нажил себе много врагов из ташкентской элиты, которая своим возвышением и положением во многом была обязана Кауфману. С течением времени Петровский убедился, сравнивая деятельность последовательно сменяющихся туркестанских генерал-губернаторов, что Кауфман, был далеко не худшим вариантом. В одном из писем Николай Фёдорович упоминает об этом: “Один очень умный туземец говорил мне: “Прежде мы бранили Кауфмана, думали, что в Петербурге есть много его лучше, а как увидели второй раз Черняева, потом Розенбаха, а теперь Вревского, то стали хвалить Кауфмана: видим, что лучше его нет”. Однако, конфликт с “господами ташкентцами” во время ревизии, и репутация, полученная в ходе неё, продолжали сказываться на взаимоотношениях Петровского с ташкентским истеблишментом всю его жизнь, до самой смерти.
Семью свою, состоящую из жены и троих детей, Николай Фёдорович оставил в Ташкенте, поскольку немыслимо было везти их в Кашгар - там не было не только нормальных бытовых условий, но и учебных заведений, где дети могли бы учиться. В своём письме к Д. Ф. Кобеко, директору Общей канцелярии Министерства финансов, Петровский пишет: “Мы поселились в Ташкенте, где гимназии, мужская и женская, совсем не хуже петербургских, если не лучше. Странно только, что девицы мои имеют по всем предметам 5. Меня это, как подозрительного отца, немного смущает. Отметки Коли – те же, что в Петербурге”.
Комиссия по ревизии края продлилась до сентября 1883 года. По её окончании Черняев решил ходатайствовать перед императором о присвоении Петровскому чина камергера и обратился к Н.К. Гирсу с просьбой поддержать его в этом вопросе В письме к министру иностранных дел туркестанский генерал-губернатор отмечал, что Петровский, благодаря своему опыту и знаниям, “сделался одним из самых редких в среде нашей лиц, могущих честно и правдиво разъяснить правительству местные финансовые и политические вопросы”. Однако, министр не поддержал ходатайство Черняева, посчитав, что присвоение придворного звания бывшему узнику Петропавловской крепости было бы шагом более чем экстравагантным.
В конце декабря 1883 года первый консул Российской империи в Китайском Туркестане отправился, наконец, к месту своей службы.
Глава пятая
Кашгарский прелюд
События в соседнем Восточном (Китайском) Туркестане, предшествующие открытию там российского консульства и назначению Петровского его главой, были следующие. В течение 13 лет, с 1864 по 1877 год, здесь полыхало восстание местного населения против китайского владычества. Дунгане, уйгуры и другие мусульманские народности возмутились против поработителей. Китайцы и их войска частью бежали, частью были истреблены; власть Пекина пала. На месте бывшей китайской территории образовалось несколько независимых владений, которые, вскоре вступили в междоусобные распри. В конечном итоге большая часть этой территории оказалась под властью выходца из Кокандского ханства Якуб-бека, создавшего государство Джеттышаар (Семиградье). А из Илийской долины, непосредственно примыкавшей к русским владениям, постоянно стали совершать набеги на российскую территорию илийские и тарбагатайские казахи.
Вопрос о границе Российской империи с Восточным Туркестаном, таким образом, вставал весьма остро. С целью способствовать его решению 2 июля 1867 г. из Верного была отправлена экспедиция полковника В. А. Полторацкого, позднее получившая название “Чатыр-Кульской”. В её составе находился уже знакомый нам барон Ф.Р. Остен-Сакен, будущий сослуживец Н.Ф. Петровского и адресат многих его писем. Целью экспедиции являлась рекогносцировка Муссартского прохода, Занарынского края и путей в Кашгар. Полторацкий не помышлял дойти до самого Кашгара, но, надеялся увидеть его “хотя издалека”. Это ему, однако, не удалось. Крайним пунктом экспедиции стало разрушенное китайское укрепление Тешекташ-караул, в 50 километрах от Кашгара, после чего она повернула обратно. Но перед этим Полторацкий отправил от своего имени вежливое письмо Якуб-беку, в котором, впрочем, никаких политических мотивов и никаких предложений дипломатического характера н было. Как следует из донесения Полторацкого, Якуб-бек прислал ответное письмо, в котором выразил желание, чтобы русские имели в Кашгаре караван-сарай и торгового аксакала, а это, как полагал Полторацкий, “было бы равносильно учреждению там консульства”.
Однако самодеятельность Полторацкого в Петербурге не одобрили, посчитав его инициативу несвоевременной.
В 1868 году в Джеттышаар был послан полковник П. Я. Рейнталь, чтобы решить вопрос с задержанными Якуб-беком русскими торговыми караванами. Русский эмиссар был дважды принят Якуб-беком, и кроме решения основной задачи ему удалось собрать ценные сведения о военно-политической ситуации в Восточном Туркестане, об административном устройстве, экономике и армии владений Якуб-бека”. Первоначально именно Рейнталь рассматривался в качестве возможного кандидата на должность первого российского консула в Кашгаре.
Тем временем, грабительские набеги со стороны Илийского края на территорию русского Семиречья продолжались, что отрицательно сказывалось как на торговле, так и на спокойствии российских подданных - киргизов.
Россия не могла пассивно взирать на события, происходившие у самых границ её новых территорий. Кроме того, необходимо было реагировать на поведение Якуб-бека, занявшего откровенно антироссийскую позицию. Поступала информация и о намерении Якуб-бека овладеть центром Илийского края Кульджей.
Обеспокоенный этими событиями, в мае-июне 1870 года Кауфман лично посетил Семиречье. Возвратившись в Ташкент, он отправляет министру иностранных дел Горчакову письмо, в котором пишет, что положение на границе ухудшилось и он “полагал бы необходимым, теперь же, не теряя времени и не дожидаясь прихода сюда китайских правительственных войск, принять какие-либо решительные меры к устранению причин, уничтоживших в последнее время всякую нашу торговлю с Западным Китаем и постепенно подрывающих наше вековое значение в глазах киргиз (казахов, В.Ф.)”.
“Мы теперь же должны, - писал далее туркестанский генерал-губернатор, - как для пользы наших среднеазиатских владений, так в особенности для восстановления упадшей торговли нашей с Западным Китаем, помочь Китаю в усмирении этих отдаленных провинций, хотя бы непосредственным вмешательством наших в дела таранчей и дунган и избавлением на первое время прежней Илийской провинции от власти таранчинского султана”.
В конце мая 1871 года, по приказу Кауфмана командующий войсками Семиреченской области Г. А. Колпаковский возглавил военную экспедицию в Кульджу и, после ряда боёв, 22 июня занял столицу Илийского края.
К Колпаковскому явились с изъявлением покорности представители почти всех кочевых племен и земледельческих поселений. Русским войскам понадобилось чуть больше недели для занятия территории и ликвидации Таранчинского султаната. Через десять лет этот район был возвращён Китаю, но за это время русским была предоставлена возможность подробно исследовать эту страну и соседние районы к северу от Тянь-Шаня.
В 1872 году в Кашгар через Семиречье отправилось посольство, которое возглавил капитан А. В. Каульбарс. Посланник Кауфмана должен был убедить властителя Джеттышаара подписать торговый договор с Россией. Негласным заданием стал сбор политических и военно-географических сведений о Кашгарии, составление карты и оценка боевого потенциала кашгарской армии. Миссия была успешной. Хотя подписанный договор впоследствии не выполнялся, научные результаты были превосходны. За ценные военные, политические и географические сведения, привезённые из экспедиции, А.В. Каульбарс был награждён орденом Св. Анны 2-й степени.
Начиная с 1872 года, Цинская империя серией военных походов пыталась вернуть утраченные земли, а в 1875 году семидесятитысячная армия под командованием генерала Цзо Цзунтана вторглась в Джунгарию. Россия в этом конфликте, не особо афишируя, была на стороне Пекина и тайно снабжала китайскую армию продовольствием.
Чтобы успокоить Якуб-бека, до которого дошли слухи о поддержке китайцев Россией, и предупредить его возможные враждебные действия, Кауфман отправил в Джеттышаар полковника А. Н. Куропаткина. Тот должен был убедить Якуб-бека, что Россия по-прежнему стремится поддерживать с ним дружеские отношения. Кроме того, в задачу миссии входил сбор сведений для последующего военно-географического описания Кашгарии и составление карты этого региона.
Тем временем, наступление Цинских войск продолжалось. Армия Якуб-бека, охваченная дезертирством, терпела одно поражение за другим.
Цзо Цзун тан. Портрет кисти П. Я. Пясецкого и Бадаулет Якуб бек, Аталык Кашгарский, портрет из одноимённой книги Н. Веселовского
А в мае 1877 года произошло событие, поставившее жирный крест на существовании Джеттышаара. Вот как об этом пишет А. Н. Куропаткин: “6-го мая 1877-го года, в 5 часов пополудни, Бадаулет (Счастливец, так называли Якуб-бека, прим. В.Ф.) был сильно раздражён своим мирзою (секретарём) Хамалом, которого за неточное исполнение каких-то поручений он бил прикладом до смерти. Убив Хамала, Якуб-бек набросился и начал бить своего казначея Сабир-ахуна. В это время с ним сделался удар, лишивший его памяти и языка. Оставаясь в этом положении, Бадаулет 17-го мая в 2 часа утра скончался. Слухи об отравлении Якуб-бека сыном его Хак-Кули-беком и о том, что он сам, в виду неудач против китайцев принял яд, не имеют основания…”
После смерти Бадаулета Джеттышаар распался на три враждующие между собой владения: Кашгар, Яркенд и Хотан. Просуществовали они, правда, недолго. В декабре 1877 года власть династии Цин была восстановлена над всем Восточным (Китайском) Туркестаном, кроме Илийского края, который по-прежнему находился под контролем России. Петербург поддержал восстановление власти Пекина над ранее потерянными территориями. Это соответствовало интересам России. Однако отношения между двумя империями несколькими годами позднее обострились, когда встал вопрос о судьбе Илийского края.
К этому времени на отвоёванных китайцами землях началась жесточайшая расправа над мусульманским населением. Через три недели после занятия Кашгара китайцы полностью вырезали скрывавшихся в окрестностях урумчийских дунган. Земли и имущество восставших отбирались в казну. Началось массовое бегство жителей Восточного Туркестана на российскую территорию.
Это не могло понравиться ни Ташкенту, ни Петербургу. Переговоры на высшем уровне, начатые в столице Российской империи, поначалу приведшие к соглашению, вскоре были сорваны китайской стороной. Отношения накалились до предела. Две империи, как два разогнавшихся экспресса, неумолимо двигались к столкновению, и, казалось, уже ничто не может их остановить. Но, к счастью, разум возобладал, и в феврале 1881 года, за 17 дней до убийства Александра II, новый русско-китайский договор был подписан, как говорилось в его преамбуле: “Желая, для скрепления дружественных между ними отношений, разрешить некоторые пограничные и торговые вопросы, касающиеся пользы обеих империй”. По договору Россия получала некоторую территорию Илийского края (чуть менее трети) и 9 миллионов рублей серебром компенсации. После этого в пределы России начался массовый исход мусульманского населения Илийского края. Общее количество переселившихся и принявших российское подданство уйгур, казахов и дунган, составило приблизительно 70 тысяч человек.
13 августа 1881 года из Кульджи начался вывод российских войск. “Илийский кризис” был мирно разрешён.
Глава шестая
Консул
Императорское Российское Генеральное консульство в Кашгаре. Караул у главного входа. Фото неизвестного автора. Впервые было опубликовано в книге М. К. Басханова “Генерал Лавр Корнилов”
Как мы уже писали Петровский не сразу приступил к своим консульским обязанностям, поскольку был включён в состав ревизионной комиссии по Туркестанскому краю. Однако в октябре 1882 года он смог съездить в Кашгар для знакомства с местом своей будущей службы и практического открытия консульства. Путь был нелёгкий – в условиях зимы пришлось пересекать горы Тянь-Шаня. На перевале Туругарт Петровского и его спутников застал буран, от которого они едва не погибли.
“Было и тяжело, и страшно – сообщает Николай Фёдорович в письме к Кобеко, - но зато такие приключения не забываются всю жизнь, и – верьте – приятнее кисельного спокойствия Петербурга”.
Месяц продлилось пребывание российского консула в Кашгаре. Разорённая и обезлюденная страна произвела на него малоутешительное впечатление. Вокруг сплошная разруха и нищета: “не видно лошадей, белых чалм, хорошо и пёстро одетых туземцев – этих видимых признаков среднеазиатского благосостояния”.
Главное, на что обратил особое внимание Петровский - китайцы управляют лучше, чем русская администрация в Ташкенте: ”Всё сколько-нибудь влиятельное мусульманство – пишет он в том же письме, - уже переоделось в китайские костюмы, навесило косы, устроило дома на китайский лад и маракует по-китайски. Мы не успели ещё достигнуть ничего похожего на это в нашем Туркестане”.
Одним из главных выводов, сделанных Николаем Фёдоровичем, было то, что сами китайцы скорее контролируют, чем управляют: все административные должности, вплоть до беков, заняты мусульманами.
В первый же свой приезд Петровский подружился с губернатором Кашгара Чжаном Лаушаем, который “оказался добрым и хорошим человеком, но порядочным, как все китайцы, пьяницей”. Изрядное количество бутылок рома и коньяка, преподнесённого русским консулом, привело его в полнейший восторг.
Средняя Азия”, 1890 г
Устройство консульства нужно было практически начинать с нуля. Помещения не было, денег на обустройство выделено недостаточно, в штате отсутствовала должность переводчика, малочисленен конвой. Но несмотря на всё это Петровскому удалось организовать почтовое сообщение между Кашгаром и Ошем. Два раза в месяц между этими пунктами начали курсировать джигиты-почтальоны. Ознакомившись с обстановкой и послав донесение в министерство о фактическом открытии консульства, Петровский возвратился в Ташкент. И вновь опаснейший путь через пять перевалов, усеянных человеческими костями. Два тяжелейших перехода в Кашгар и обратно сказались на здоровье Николая Фёдоровича. Он не позаботился о тёмных очках и тяньшанские горы, с их ослепительными снегами, наказали его за эту небрежность. До конца жизни он мучился болезнью глаз.
В Ташкенте Петровский деятельно участвует в работе ревизионной комиссии, не забывая, однако и о Кашгаре.
Он содействует русскому купцу М.К. Мочалову, доверенному торговой фирмы Алексеевых, первому рискнувшему в это время открыть торговлю в Китайском Туркестане. Мочалов снарядил караван, отправляющийся почти к границам Тибета, в Хотан и Петровский снабдил его письмами к правителю Кашгара, Чжан Лаушаю, и к своему хорошему знакомому яркендскому беку.
Решив устроить в Кашгаре метеорологическую станцию, Петровский выписывает из Лондона необходимые для этого инструменты фирмы Negretti-Zambra: термометры, барометры и т. п. Кроме дипломатической службы, консул предполагает заняться и научной работой. Заинтересовавшись историей несторианцев (одно из неканонических течений христианства) в Центральной Азии, он ищет литературу по этой теме, мечтая отыскать следы их пребывания в Кашгаре. “Не знаете ли Вы какого-либо капитального сочинения о несторианах, долго пребывавших, как известно, между прочим, в Кашгаре, – пишет Николай Фёдорович Ф. Р. Остен-Сакену - Желалось бы мне попытать, нет ли там каких-либо остатков несторианства. Если знаете – будьте любезны, сообщите заглавие”.
Собирается Петровский посвятить себя ещё одному увлечению – живописи. Обнаружив в себе талант художника, он выписывает по почте руководство по акварельному рисунку, собираясь зарисовывать виды Кашгара.
В конце декабря 1883 года, закончив работу в комиссии, Петровский отправляется, наконец, к месту своей службы, не предполагая, что она продлится без малого двадцать лет. На этот раз организация похода была более основательной – с собой были захвачены юрты, походные печки и другие приспособления против холода и болезней. Не были забыты и тёмные очки. Но несмотря на добротную подготовку, путь опять выдался тяжёлый. Он, по словам Николая Фёдоровича, ничем не уступал переходу русских войск через Балканы. По пустынной, покрытой глубоким снегом местности, отряд консула медленно продвигался, заготавливая по пути топливо. Нужно было перейти знаменитый Терек-Даванский перевал, ненамного ниже Монблана - высочайшей вершины Европы.
Фото Франка Николаса Мейера
Не доходя до его седловины пятнадцати километров путников застал страшный горный буран. Это было жуткое зрелище: под устрашающий вой ветра, с горной высоты вниз устремлялись сломанные деревья, лавины снега и камней. Отряду пришлось остановиться в ущелье, под скалой. Разжечь костёр было невозможно и заночевали прямо на снегу. К счастью, к утру распогодилось, и путники продолжили движение по ущелью, занесённому снегом настолько, что лошади проваливались по шею. Приходилось почти на каждом шагу разгребать вокруг них снег и вытаскивать вместе с поклажей.
Двенадцатикилометровый путь к высшей точке перевала занял целый день. Позже Петровский узнал, что караван купцов, шедший по их следам днём позже, потерял 25 лошадей с товарами и четырёх человек, провалившихся в снег и замерзших. А впереди лежали ещё два перевала ненамного ниже уже пройденного. В конце концов остались позади и они.
Кашгар встретил русское посольство не слишком ласково. Расположились в помещении, почти не имеющим вида человеческого жилья – “развалине мусульманского здания”. Две комнаты Петровский приспособил для себя и секретаря Я. Я. Лютша, поставив туда две печки. Третью комнату сделали приёмной. Туда поставили жаровню с углём. Прислугу разместили в юртах, а конвойных казаков – в конюшне. Впрочем, столь непрезентабельное помещение было снято из соображений удобства и безопасности. Туземный дом располагался вне стен старого Кашгара, где находилась китайская администрация (ворота города запирались на ночь и всякое сообщение с внешним миром прекращалось). Кроме того, держать оборону на открытом пространстве было проще, чем в тесных городских кварталах.
И русское консульство в Кашгаре приступило к своей работе, став по выражению его главы: “и полицейским участком с почтовой конторой, и камерой судьи, и местом, где нередко занимаются делами серьезного политического характера”. Только в самом городе проживало более 400 русских подданных, и с самого утра в приёмной происходило настоящее столпотворение: жалобы, просьбы, выдачи ярлыков. Кроме всей этой текучки, консульство, как пишет Николай Фёдорович: “одолели и посещения китайских чиновников и сановников; придут, сидят по целым часам, всё трогают, щупают, а главное – охочи сильно до русской водки”. А ещё, огромное количество мусульман, бывших подданных Кокандского ханства, решили, что русский консул приехал сюда на правах бывшего кокандского аксакала, прежде собиравшего с них налоги, и чтобы уйти от китайских поборов, объявили себя русскими подданными. Петровскому в этой обстановке приходилось балансировать между желаниями местных мусульман встать под защиту Белого Царя и интересами китайских чиновников, всячески препятствующих этому. Обстановка в Восточном Туркестане оставалась взрывоопасной. Китайцы, опасаясь нового восстания, намеренно разоряли мусульманское население рассчитывая таким образом исключить народный взрыв. Однако по мнению Петровского это могло привести к совершенно обратному и, случись бунт, консул должен был позаботиться о безопасности российских подданных. Охраны для этого было явно недостаточно – десять казаков во главе с урядником. А до первого русского населённого пункта было 15 дней пути и рассчитывать на скорую помощь не приходилось.
В Министерстве иностранных дел, 5 апреля 1884 года, состоялось совещание по этому вопросу. В нём приняли участие начальник Главного штаба генерал Н.Н. Обручев и туркестанский генерал-губернатор Н.О. Розенбах. Было решено, в случае возникновения беспорядков, держаться «строгого нейтралитета», не допуская вмешательства в события выходцев из Кашгарии, живущих в Ферганской области. Петровскому же, добивавшемуся увеличения охраны консульства, было предложено, в случае обострения обстановки, выехать из края “пригласив предварительно сделать то же и проживающих в Кашгаре русских подданных”. Решение это вызвало резкую отповедь консула писавшему Ермакову: “Я просил увеличить конвой консульства в интересах защиты русских подданных на случай восстания, которое, несомненно, здесь произойдёт. Мне отвечали: в случае бунта пригласите русских подданных выехать. Это «пригласите» – верх канцелярского остроумия. Во время бунта подданные наши побегут отсюда, если не будут вырезаны, без всякого приглашения, но побегут, прежде всего, в консульство, где для их защиты имеется всего 10 казаков. Вот это-то в Петербурге и не предусмотрено”. Далее, с горькой иронией Петровский продолжает, что, если не прислушаются к нему, не увеличат, как он просил конвой, то в случае восстания, ему придётся самому возглавить его и завладеть Кашгаром.
Но, несмотря на все трудности и непонимание со стороны министерства, работа продолжалась. Заводились нужные знакомства, постепенно создавалась резидентура. Жизнь шла своим чередом. Петровский начал изучать китайский язык, впрочем, без особого успеха. Случались и комические происшествия. В одном из писем Николай Фёдорович со свойственной ему иронией рассказал об одном таком событии: “Вчера у нас произошла романтическая, в некотором роде, история. Есть у нас здесь мирза, премилый мусульманин и наш собеседник. Женился он на молоденькой и хорошенькой кашгарке, дал калым 20 тенег (т.е. 2 рубля) и блаженствовал. Сартянку эту вчера переманил какой-то прелестник. Мирза ревёт навзрыд, мы все в волнении, советуемся, утешаем, обсуждаем меры к возврату беглянки – ну словом событие. Даже китайский генерал, наш сосед, и тот встревожился и принял участие в бедном мирзе: прислал ему пять фунтов свинины закусить горе. Но свинина наделала ещё больше бед. Вся прислуга у нас мусульмане. Как только принесли свинину, все в ужасе от неё прочь, с криком; китаец солдат, принесший свинину, в свою очередь перепугался и не знал, что делать. Наконец нашёлся спаситель, конвойный казак, который торжественно уволок эту свинину в свою казарму. Вот наши здешние развлечения”.
Из Ташкента, где кроме жены и детей жил и младший брат Сергей - начальник отдела Туркестанской Казённой палаты, - приходили благоприятные вести: старшая дочь Николая Фёдоровича закончила гимназию с золотой медалью, младшая также успешно перешла в 6-й класс, сын в 5-й. Осенью того же года Петровский сам едет в Ташкент по весьма радостному поводу. Вот, что об этом он пишет в письме к Кобеко: “Вырвался я в Ташкент по случаю двойного выхода моей дочери Тали: из гимназии (с золотой медалью) и замуж. Выходит она за князя Вяземского, здешнего управляющего Контрольною палатою. Свадьбу я отложил до весны: пусть немного осмотрится дома. В марте опять приеду в Ташкент, а теперь, пробыв здесь с месяц, скоро уеду обратно в Кашгар через Нарын”.
Организовав, насколько это было возможно работу консульства, Петровский начинает заниматься тем, к чему особенно лежала его душа – археологией и поиском древностей. А Кашгар, в этом качестве, давал ему огромные возможности.
Глава седьмая
Искатель древностей
Искатель древностей
Фото Н. Ф. Петровского. Кашгар, 5 сентября 1899 г
Николай Фёдорович лично проводил раскопки и исследовал развалины древних строений. Присылаемые им в Петербург материалы впервые становились достоянием учёных как в России, так и на Западе.
Фотография, впервые опубликованная в книге “Восточный Туркестан в древности и раннем Средневековье. М; Наука, 1992
Некоторые находки становились настоящей сенсацией в научном мире, в частности рукопись о кашгарских ходжах “Тазкира и ходжаган” или центральноазиатская версия “Саддхармапундарикасутры” (Сутра о Цветке Лотоса Чудесной Дхармы).
Важнейшей научной работой Петровского, свободно владеющего персидским и арабским языками, стал справочник «Древние арабские дорожники по среднеазиатским местностям, входящим в настоящее время в состав русских владений. Пособие для разыскания древних путей и местностей». Этот труд вышел в Ташкенте в 1894 году и стал первой работой, в которой описывались пути, используемые в древности, в частности арабами во время их экспансии в Среднюю Азию.
Русский консул способствовал систематическому изучению Восточного Туркестана, содействуя российским и европейским путешественникам. Он был лично знаком и находился в переписке с Н. М. Пржевальским. Через Кашгар прошли такие выдающиеся исследователи земель, как Б.Л. Громбчевский, Г.Е Грумм-Гржимайло, Дютрейль де Рэн, Аурел Стейн и Свен Гедин. Все они встретили в лице российского консула доброжелательного и радушного хозяина.
Вот, что пишет в своей книге “В сердце Азии” знаменитый шведский путешественник, географ и писатель Свен Гедин: “Консул Петровский – один из милейших и любезнейших людей в свете; беседа с ним доставляла мне столько же пользы, сколько удовольствия, так как он человек науки в полном смысле слова и сделанные им в окрестностях Кашгара открытия, которые он собирается опубликовать, имеют большое значение для археологии и истории. В библиотеке его собраны все лучшие труды по описанию Центральной Азии; рабочая комната его похожа на физический кабинет, обладающий самыми дорогими приборами. Лучшей, нежели этот дом, точки опоры для путешественника по Внутренней Азии нельзя было бы и представить себе”.
Впоследствии шведский путешественник с огромным удовольствием вспоминал часы, проведённые в обществе Петровского. Незаурядность, острый ум, глубокие знания, неизменно хорошее, весёлое расположение духа русского консула, поразило Гедина. “Ни один человек, - пишет швед, - из встреченных мною во время моих странствий по свету не производил на меня такого незыблемо-глубокого впечатления, как именно он, и ни с кем также я не встречался бы почаще так охотно, как с ним”.
Именно Петровский убедил Свена, чтобы вместо одной, длительной экспедиции он предпринял несколько отдельных, “избрав исходным пунктом Кашгар и возвращаясь туда всякий раз для приведения в порядок собранных материалов, проявления фотографических снимков, отправки на родину коллекций и приготовлений к новому «походу».
Консул Петровский, Свен Гедин, казаки и их офицеры, переводчик при консульстве. Фотография
секретаря консульства Я. Я. Лютша. Из книги “В сердце Азии”
Весьма благожелательно пишет о русском консуле и венгерский путешественник (правда, работающий на англичан) Аурел Стейн: “Приготовления к моему предстоящему путешествию были значительно облегчены благодаря любезной помощи господина Петровского, русского Генерального консула в Кашгаре, с которым мне в связи с этим посчастливилось познакомиться. Во время своей долгой официальной службы в Туркестане господин Петровский проявил глубокий научный интерес к изучению истории и памятников этой страны, в чем мне удалось в полной мере убедиться во время поучительных бесед, которые мне посчастливилось вести с ним в русском консульстве. Теперь он делает всё, что в его силах, чтобы обеспечить безопасную перевозку моих археологических находок в Англию и обеспечить мне дружескую поддержку со стороны властей в Русском Туркестане”.
В Кашгаре Петровский сделал ещё одно важное открытие. Он установил обстоятельства и точное место казни Адольфа Шлагинтвейта, нашёл его личные вещи: подзорную трубу, термометр, очки, выкупив их у местных жителей.
Адольф Шлагинтвейт, исследователь Центральной Азии в 1854 году вместе с двумя своими братьями, Германом и Робертом, по заданию Ост-Индской компании отправился для исследования интересующих её территорий. За три последующих года братья пересекли плато Декан, затем прошли Гималаи, Каракорум и Куньлунь. После этого Герман и Роберт вернулись обратно, а Адольф отправился дальше, решив посетить Кашгар и Коканд. Между Россией и Британией в середине ХIХ века шла активная фаза “Большой игры”, а Кокандское ханство в то время было наиболее сильным врагом Российской империи в этом регионе и правительство британской Индии отправило с Шлагинтвейтом письмо к кокандскому хану.
Кашгария, долгое время принадлежала Цинской империи, но как раз до приезда туда немецкого путешественника, власть в ней захватил мусульманский правитель Вали-хан, отличающийся звериной жестокостью. Захватив город, он приказал разграбить лавки, принадлежавшие китайским торговцам, а на берегу реки Кызыл возвел целую пирамиду из отрубленных вражеских голов. В своей книге “Исторический очерк Кашгарии” А. Н. Куропаткин пишет: “Не проходило дня, чтобы несколько десятков жертв не были казнены. Сложив на берегу р. Кызыл-су пирамиду из человеческих голов, китайских и мусульманских, Вали-хан деятельно заботился об увеличении этой пирамиды. Одним из любимых его удовольствий было собственноручно отрубать головы обвиненным, а в последних недостатка не имелось. Неловкое движение, слово, зевок в присутствии повелителя, всё влекло за собою казнь”. Существует легенда, что, когда один из кашгарских оружейников преподнес ему только что выкованную саблю из дамасской стали, Вали-хан, подозвав сына мастера, одним взмахом отсек мальчику голову. После чего удовлетворенно произнес: «Действительно, сабля хороша».
Однако к Шлагинтвейту хан первоначально отнесся благосклонно. Путешественник преподнёс правителю богатые подарки: оружие, карманные часы, подзорную трубу - диковинки, ещё не виданные в Восточном Туркестане. Но, узнав, что Шлагинтвейт везёт письмо в Коканд, заподозрил предательство и потребовал, чтобы немецкий учёный рассказал о содержании послания. Получив отказ, Вали-хан приказал обезглавить несчастного, что было немедленно сделано. Уже наутро головы Шлагинтвейта и его спутников-индусов украсили одну из многочисленных пирамид, на берегу реки.
Долгое время судьба экспедиции Шлагинтвейта была неизвестна. Лишь через год тайна страшной кончины немецкого учёного была раскрыта российским исследователем и разведчиком Чоканом Валихановым, прибывшим в Кашгарию под видом торговца Алимбая.
Адольф Шлагинтвейт, старинная миниатюра, и Чокан Валиханов, фото середины 19 века
Валиханов, отыскав устные свидетельства гибели учёного, действительно обезглавленного на главной площади Кашгара перед главной мечетью, не обнаружил никаких документов и личных вещей казнённого. Не нашёл он и письма, ставшего причиной казни. Так, по крайней мере, гласит официальная версия.
В 1877 году китайскими властями, восстановившими контроль над Кашгаром, было официально подтверждено: убийство европейца было совершено по приказу Вали-хана. Но проводить дальнейшее расследование китайцы не стали.
Русский консул в Кашгаре решил увековечить память отважного исследователя азиатского материка и соорудить на месте его гибели памятник. В конце концов, несмотря на сопротивление китайских властей это ему удалось, и в 30-м номере "Нивы" за 1889 год появилась небольшая заметка: "Из Кашгара сообщают. Здесь поставлен памятник на месте казни Адольфа Шлагинтвейта".
Французский писатель-фантаст Жюль Верн, никогда не бывавший в Кашгаре, тем не менее в своём романе “Клодиус Бомбарнак”, пишет: “Памятник, установленный в честь Шлагинтвейта, украшают две бронзовые доски от Парижского и Санкт-Петербургского географических обществ”.
Описание не совсем верное. Никакого Санкт-Петербургского географического общества не существовало и на памятнике была установлена только одна бронзовая табличка, где упоминалось, что он "сооружен русским консулом Николаем Федоровичем Петровским при содействии членов ИРГО". Памятник этот благополучно простоял до 1918 года, информации о его дальнейшей судьбе у меня нет.
Однако не только наукой и незаурядной дипломатической деятельностью прославился Николай Фёдорович Петровский. В “войне теней”, тайной схватке империй за влияние в Азии, русский консул был одной из самых ярких фигур.
Глава восьмая
Тайная война империй
Экспедиционный отряд Б. Л. Громбчевского на бивуаке в саду российского консульства в Кашгаре (1888 г.). Научный архив РГО
Николай Фёдорович прекрасно сознавал - усиление русского влияния без владения информацией политического и экономического характера невозможно, поэтому разведке и негласному сбору сведений он придавал огромное значение, привлекая к этому местных жителей из всех слоёв общества. Его агентурная сеть широко раскинулась в Кашгарии, в афганском Бадахшане и гиндукушских княжествах. Петровским был составлен интереснейший документ - “Программа наставления и вопросов среднеазиатским туземным разведчикам, посылаемым для собирания политических и других сведений”. “Блестящий знаток азиатских реалий, обычаев, быта и нравов” в этой программе выстраивает “эффективную систему доверительных отношений с весьма пестрым по составу и уровню образованности местным агентурным контингентом”.
“Вы отправитесь по такой-то дороге, - наставлял Петровский - через такие-то города и места. Поезжайте не скоро, не тихо, а так, по тем переходам, как ходят караваны и ездят все путники. Старайтесь хорошо запомнить названия переходов и самую дорогу, по которой поедете, т. е. города, селения, реки, перевалы, которые вы на ней встретите. Все это нам нужно знать, чтобы исправлять и составлять карты всяких земель”. А дальше шли подробнейшие инструкции как добывать нужные сведения, не вызывая подозрений.
Николай Фёдорович осуществлял дипломатическое прикрытие борьбы за Памир, став одним из главных созидателей победы России в этой схватке. По горьким воспоминаниям британского консула Дж. Макартни, английское влияние в Кашгарии в результате деятельности Петровского, сошло практически на нет.
Именно при первом русском консуле в Кашгаре стала действовать постоянная резидентура русской военной разведки, которая состояла из прикомандированных к консульству офицеров Генерального штаба. Но об этом мы расскажем чуть ниже.
У России в тайной войне с Британией в Восточном Туркестане, было одного несомненное преимущество – наличие консульства, во главе которого стоял незаурядный дипломат и разведчик. У англичан, несмотря на все прилагаемые усилия, политического представительства долгое время там не было. Петровский делал всё, чтобы оно там и не появилось. Как справедливо заметил британский разведчик Ф. Янгхазбенд: “китайские чиновники настроены к нам благожелательно, хотя, когда сталкиваются русские и английские интересы, они склонны принимать сторону русских скорее, чем нашу, чтобы избежать раздражения последних, у которых в Кашгаре есть консул, а у нас нет”.
Это обстоятельство сильно беспокоило тогдашнего вице-короля Индии лорда Дафферина. Для наблюдения за действиями русского консула индо-британским правительством в Кашгар был отправлен разведчик Эндрю Дальглиш. Впрочем, Петровский довольно быстро раскусил британского агента и принял меры для его нейтрализации. Вот, что он писал по этому поводу Д. Ф. Кобеко: “Недавно один, преданный мне человек, был в Яркенде и навестил англичанина, живущего там под видом купца, но торговлею не занимающегося. Кажется, в числе других поручений, он обязан и следить за нами, т.е. за консульством. Mr. Dalgleish напился с моим человечком пьян, языки развязались. С замечательной откровенностью с указанием на карте он рассказал свои опасения и намерения англо-индийского правительства преградить нам, русским, возможный, якобы, путь в Индию через Сарыкол к Кашмиру. К сожалению, у меня нет никаких денежных средств на дела разведческие; иначе я, по примеру англичан, давно бы послал надёжных людей и в Гильгит, и в Канджут, и в Кашмир”.
В конце концов Петровский добился высылки английского агента, что китайцы и сделали, мотивируя отсутствием у того визы. В 1888 году Далглиш был убит и ограблен недалеко от Яркенда. Русский консул по просьбе британцев принял активное участие в поиске убийцы. Через некоторое время преступник был обнаружен в Самарканде и при задержании покончил жизнь самоубийством.
Другим агентом посланным индийским правительством в Восточный Туркестан был Ний Элиас. Это был достойный противник Петровского. Расскажем о нём несколько подробней.
Ний Элиас (1844—1897) - выдающийся британский путешественник, талантливый разведчик, неутомимый исследователь и тонкий дипломат. Большинство его трудов долгое время оставались неизвестными и неоцененными, поскольку практически все они хранились в секретных архивах правительства Индии. Элиас под разными обличьями изъездил огромные пространства Евразии — от Бирмы до Нижнего Новгорода и Персии, а выпавших на его долю путешествий и приключений с лихвой хватило бы на дюжину приключенческих романов.
В 1879 году он совершает первую туркестанскую экспедицию, пробравшись в Яркенд из Ладака через Каракорумы и первым из британцев получает достоверные сведения о занятии китайцами Кашгарии. Но самое главное, из разговоров с китайскими чиновниками он узнаёт, что значительная часть Памира еще не имеет государственной принадлежности, ни афганцы, ни китайцы не торопятся заявлять свои права на эту территорию. Это была важная политическая информация. Если раньше главным фактором в отношении Памира была география, то с поездкой Элиаса возник фактор политический.
Политический агент Ней Элиас. Источник: Morgan, Gerald. Ney Elias. Explorer and Envoy extraordinary in High Asia. London, George Allen & Unwin, 1971
Тогда британский разведчик отправляется обратно в Индию решив проехать через Восточный Памир и верховья Аму-Дарьи, чтобы собрать наиболее полные сведения о Памире и территориях, прилегающих к нему. Элиас несколько раз пересек “Крышу мира” вдоль и поперек и собрал настолько ценные сведения, что они частично легли в основу памирского разграничения, то есть сохранили свою актуальность десять лет спустя и дал в руки индо-британскому правительству главный козырь, накануне предстоящей борьбы с Россией за Памир.
Главный труд Элиаса - "Отчет о миссии в Китайский Туркестан и Бадахшан в 1885-86 гг." был засекречен и издан для узкого круга руководства Британской Индии в 1886 году. Кроме всестороннего описания Памира и сопредельных территорий, к отчету прилагалась подробнейшая карта рекогносцировок Элиаса, которая была настолько важна, что получила высшую степень секретности -"Absolutely Confidential".
Пристально следил Петровский и за событиями в гиндукушских княжествах, разделяющих Кашгар и Британскую Индию.
В мае 1887 года на Памир отправилась экспедиция Г.Е. Грум-Гржимайло. Она не должна была выезжать за пределы российской территории. Однако это предписание туркестанского генерал-губернатора Н.О. Розенбаха выполнено не было. Грум-Гржимайло через Сарыкол дошёл до Гиндукуша, и всего в нескольких переходах от Британской Индии был задержан китайскими пограничниками. Это вызвало резкое недовольство русского консула в Кашгаре, и он потребовал от Грум-Гржимайло немедленно вернуться в российские пределы.
Между тем правитель Канджута (нынешняя Хунза) Сафдар Али-хан, узнав, что какая-то русская экспедиция направлялась в его владения, отправил в Кашгар своего посланника с письмом к консулу и русскому императору Александру III. В послании правитель княжества просил Белого царя о покровительстве. Письма Петровский переслал в Азиатский департамент Министерства иностранных дел, высказав свои соображения о желательности привлечь хана «к постоянным сношениям с русской властью в Туркестане». Через некоторое время Николаю Фёдоровичу сообщили, что не туркестанскому генерал-губернатору, а именно ему поручено поддерживать связь с ханом и передать тому, что русское правительство «приняло с удовольствием его желание быть к услугам России». В 1888 году в Кашгар прибыл брат Сафдар-Али хана Мухамед Назим и Петровский во время встречи, сообщил тому благоприятный ответ российского правительства.
В том же году была организована экспедиция в Канджут под руководством и по инициативе штабс-капитана Б.Л. Громбчевского. Бронислав Людвигович к этому времени был уже достаточно опытный путешественник и разведчик, принимавший участие в Алайском походе под руководством М. Д. Скобелева и в демонстрационных действиях Главного (Самаркандского отряда) у границы с Афганистаном. За три года до описываемых нами событий, в 1885 году он, с целью проверки границы с Китаем посетил пограничные районы Тянь-Шаня и совершил рекогносцировку Южной Кашгарии.
Именно по окончании этой поездки Громбчевский столкнулся с “канджутским вопросом”. Работая в архиве консульства в Кашгаре, он обратил внимание на донесения консула Петровского, в котором тот сообщает о попытках правителя Канджута установить контакт с российским правительством. Бронислав, обладавший невероятной амбицией, давно мечтающий прикоснуться к сферам высокой политики, увидел в этом деле свой шанс. Через некоторое время он становится свидетелем приезда к кашгарскому даотаю канджутского посланника. Воспользовавшись отсутствием в городе Петровского, Громбчевский решает встретиться с ним и во время беседы узнаёт о внутреннем и внешнем положении Канджута и неприязненном отношении его правителя к англичанам. Эти сведения, полученные честолюбивым русским офицером, дали ему основание полагать, что Петровский недооценивает “канджутский вопрос” и что на этом можно сделать себе имя.
Однако прошло ещё три года прежде чем Громбчевскому удалось добиться отправки в Гиндукуш экспедиции. За это время он прошел краткосрочную стажировку на физическом факультете Санкт-Петербургского университета (изучал основы геодезии), прошёл обучение в Пулковской обсерватории, после чего обратился в Совет ИРГО с предложением организовать экспедицию в Канджут. Предложение было одобрено и 16 апреля 1888 года министр иностранных дел Н. К. Гирс сообщил военному министру, что его ведомство “не усматривает препятствий в командировании штабс-капитана Громбчевского в Канджут” и что консул в Кашгаре Петровский уведомлен о предполагаемой поездке и ему предложено оказать Громбчевскому “всевозможное содействие и облегчение предполагаемого им путешествия”. Гирс также сообщил, что Громбчевский “предупреждён директором Азиатского департамента о необходимости держать себя как можно осмотрительнее и осторожнее с тем, чтобы предотвратить неблагоприятные последствия, которые легко могут вызвать обстоятельства появления русского путешественника в краях соседних с Индией”.
В Кашгаре Петровский лично проинструктировав и обязав Громбчевского всячески подчёркивать неофициальный, научный характер экспедиции, снабдил того письмами к хану.
Однако дальнейшие события показали, что вопреки намерениям, поездка Громбчевского получила сильнейший политический резонанс. В целях личной безопасности ему пришлось (как он пишет в дневнике) принять на себя звание русского официального посланника. И несмотря на то, что никаких обещаний канджутцам о военной и финансовой помощи он не давал, а лишь обещал донести их просьбу до российского императора, это вызвало резкое недовольство британцев. А уже по окончании экспедиции Громбчевский публично выступил за предоставление военной помощи Сафдер Али-хану, чем только подлил масла в огонь англо-русских страстей.
Получив столь веский повод, Британия, где силой, где подкупом, подчинила себе все гиндукушские княжества: Гилгит, Канджут, Читрал, поставив там послушных правителей. “Поездка Громбчевского в Канджут – писал Петровский, - торжественный его приём в Канджуте, его беседы с ханом возбудили в высшей степени подозрительность англичан и послужили окончательным поводом к занятию Канджута”.
А через год Громбчевскому пришлось лицом к лицу столкнуться со своим соперником, незаурядным английским разведчиком, Фрэнсисом Янгхазбендом. Эта встреча на памирских тропах стала одним из ярчайших эпизодов “Большой игры”.
Глава девятая
Битва за Памир
Тайная борьба империй за Памир вошла в решающую фазу к началу 90-х годов XIX века, когда Британия и Россия вступили в нешуточную схватку за обладание “Крышей мира”. Третий игрок, Китай, руководствуясь своей пословицей, лишь пассивно наблюдал за схваткой двух тигров сидя на вершине холма. На часть памирских территорий предъявлял свои права и Афганистан. Но особенно активны были англичане. Петровский 30 сентября 1890 года посылает сообщение начальнику Азиатского департамента МИД Н.П. Шишкину о прибытии в Яркенд в августе того же года английской миссии во главе с разведчиком Фрэнсисом Янгхазбендом целью которого было совершить “предварительное” разграничение Памира. Об этом же доносил министру иностранных дел Н.К. Гирсу новый туркестанский генерал-губернатор А.Б. Вревский. “Если случится разделение Памира между Афганистаном и Китаем”, - писал Вревский, то Россия «потеряет единственный и вполне доступный путь в Кашмир, Читрал, Канджут и другие северо-индийские ханства». Информацию о миссии Янгхазбенда туркестанский генерал-губернатор получил от консула Петровского и побывавших в Восточном Туркестане князя Г.С. Голицына и капитана Громбчевского.
“Большая игра”, несмотря на жёсткость и непримирость её участников, проходила по правилам “fare play”. “Рыцари плаща и кинжала” XIX века были в большинстве джентльменами. Талантливому британскому разведчику Фрэнсису Янгхазбенду, принадлежит любопытное высказывание: “Мы и русские конкуренты, но я уверен, что российские и английские офицеры по отдельности скорее найдут общий язык друг с другом, чем с лицами других стран, которые не соперничают с ними. Мы все ведём Большую Игру, нам не следуют всячески пытаться скрыть этот факт”.
В русском лагере Громбчевский сделал совместную фотографию русской и британской экспедиций, которая стала уникальным памятником-образом “Большой игры”.
Встреча российской и британской экспедиций на Памире, 1889 г. Фотография Б. Громбчевского
В первых числах августа следующего года, капитаны вновь встретились в Яркенде. Именно об этом визите в Кашгарию Янгхазбенда доносил в Петербург русский консул.
А ещё через год английский разведчик встречается на горных тропах с ещё одним русским офицером и участником “Большой игры”, полковником Ионовым. Встреча вновь сопровождалась звоном бокалов с шампанским, однако окончилась она не столь благостно для англичанина.
А произошло это так.
Наступательная политика англичан на подступах к Памиру побудила Россию к ответным действиям. На самом высоком уровне, с привлечением Министерства иностранных дел, Главного штаба и штаба Туркестанского военного округа, было принято решение о проведении военной демонстрации на Памире. В соответствии с ним был разработан план, исполнителем которого назначается командир 11 Туркестанского линейного батальона полковник Михаил Ефремович Ионов. Поддержку отряду должна была оказать ещё одна экспедиция под руководством генерал-губернатора Туркестана барона Александра Вревского, осуществлявшего общее руководство операцией. Официальная цель похода: “изучение Чаткальской долины в отношении возможностей ее колонизации и проложение по ней удобной дороги для сообщения между долиной Чирчика и Ферганой, подробного исследования пути из Ферганы в Кашгарию и ознакомление с Алайской долиной”. В его состав вошёл и Б. Л. Громбчевский. Консулу Петровскому было поручено осуществлять содействие. Однако, “какое содействие, - пишет Петровский, - не сказано; приказано было объявить китайцам, что на отряд не возложено никаких военных поручений”. Думаю, Николай Фёдорович, несколько лукавил, поскольку как оказывать содействие и дипломатическое прикрытие различным экспедициям он прекрасно знал. Что и показали дальнейшие события.
В это же время на Памир отправляется и Фрэнсис Янгхазбенд.
Летом 1891 года оба русских отряда двинулись к Памиру. Маршрут барона Вревского пролегал от урочища Чимган на Ош, откуда по ошско-кашгарскому караванному пути до пограничного укрепления Иркештам, затем на Алай и по Исфайрамскому ущелью в Маргелан. В Оше к отряду присоединились русский путешественник князь Голицын и третий секретарь посольства Великобритании в Санкт-Петербурге майор С. Н. Е. Элиот, которые намеревались достигнуть Кашгара и совершить переход в Британскую Индию.
Отряд Ионова, дошёл до северного подножья Гиндукуша и 13 августа в местечке Базай-Губмаз неожиданно встретился с Янгхазбендом. Тот сам явился в русский лагерь. Встреча была весьма дружественной с ужином и шампанским. Звучали здравицы в честь русского императора и британской королевы. Неожиданно утром 16 августа Ионов получает приказ о задержании британского гостя. Смущаясь, поскольку близко сошёлся с англичанином, Ионов предложил Янгхазбенду покинуть территорию, которую русские считали своей. Тот подчинился, подписав документ, что обязуется больше не появляться на русской территории.
Через несколько дней на Суматаше был задержан ещё один британский офицер - лейтенант Дейвисон.
Все эти события произошли благодаря агентурным данным, предоставленным Петровским. Вот, что об этом, с изрядной долей недовольства, пишет русский консул: “На Памире отряд поймал и арестовал лейтенанта Devisen’а (по моему уведомлению, что он следит за отрядом), привезли его в Маргелан и выслали оттуда (вместо Европы) в Кашгар, но при этом забыли осмотреть его вещи и бумаги, а в них-то и была вся суть дела. Одно, однако ж, письмо (Younghusband’а) к Devisen’у я добыл и переслал, в подлиннике, в Министерство: из него вполне ясно, что дело идёт о разграничении на Памире, и что Dеvisen был шпионом, подчинённым Younghusband’у. Этот последний, со всеми инструкциями ему калькуттского правительства, с картами и планами, перепиской с китайцами, был также на Памире, но его не арестовали и ограничились лишь отобранием у него подписки, что он не перейдёт границы. После этого происшествия Younghusband немедленно пригласил к себе гильгитского резидента, с 25-ю человеками конвоя, и под его охраной отправил в Гильгит свои вещи и бумаги. Все эти действия наши производят впечатление действий людей сонных или глупых: делается наполовину бессознательно не то, что нужно и не так, как нужно”.
Генерал-лейтенант Вревский (первый ряд второй слева) и его штаб: генерал Корольков (справа от Вревского), рядом с ним британский майор Элиот, между Корольковым и Элиотом во втором ряду - ГШ подполковник Галкин, крайние в первом ряду - бухарские чиновники. Фото из TheIllustrated LondonNews, 12 August 1893
Солидарен с Петровским и выдающийся востоковед и разведчик А. Е. Снесарев. В своей книге “Индия как главный фактор в среднеазиатском вопросе”, он пишет: “В 1891 г., когда полковник Ионов с небольшим отрядом двигался по Памирам, в двух переходах за ним следовал лейтенант английской службы Дэвисон, впереди находился капитан Юнгхасбанд, со стороны Кашгарии за русскими наблюдал Макартней (специальный помощник кашмирского резидента по китайским делам, В. Ф.), а в тылу в Алайской долине при генерал-губернаторе бароне Вревском находился ещё один рекокогносцер, третий секретарь английского посольства в Петербурге, Эллиот, развлекая доверчивого представителя русской власти и его свиту своей оригинальностью и рассказами… Значит небольшой отряд Ионова был конвоирован 4-я английскими разведчиками. Нужно ли дополнить для сравнения, что ни при одной английской экспедиции, ни на северо-западной границе с Индией, ни на северной никогда ни одного русского не было”.
Тем не менее доклад Вревского в Петербург о событиях на границе с Китаем и Афганистаном и общий вывод о необходимости присоединения Памира предопределили дальнейший ход событий, приведших к тому, что Памир остался за Россией. В ходе рекогносцировки Вревского была также проверена реакция властей Британской Индии на наступательную политику России в этом регионе. В Лондоне и Калькутте предпочли не поднимать шумиху по поводу задержания британских офицеров, что еще больше убедило Петербург и Ташкент в своевременности и правильности своих действий.
Через год Ионов с отрядом, состоящим из четырёх пехотных рот добровольцев, трёх сотен казаков из 6-го Оренбургского казачьего полка, взвода Туркестанской конно-горной батареи и команды саперов вновь отправляется на Памир, поскольку китайцы и афганцы, считавшие что, также имеют права на регион, опять оккупировали долины рек Оксу и Аличур.
В середине июля 1892 года происходит жестокая стычка между русскими и афганским пограничным постом в Шугнане. Семнадцать афганцев были буквально изрублены казачьими саблями. Прямо скажем, весьма позорный эпизод, лёгший кровавым пятном на репутацию туркестанских войск. Даже русские офицеры называли это событие слишком “суровым уроком” афганцам. Об этом же пишет и Петровский в письме к барону Остен-Сакену: “На Памире Ионов уничтожил афганский пост, афганцы (20 человек) дрались против 75 наших, отчаянно. Дело это произвело на меня гадливое впечатление: пост можно было захватить врасплох (это видно из донесений), не делая бойни. О памирском вопросе в Министерстве есть два моих донесения. Последнее – от 7-го августа. Может быть, Вы его прочтёте. Это – почтительная критика действий Военного министерства и туркестанской администрации в памирском вопросе”.
Во время этой же экспедиции Ионов создаёт управление туземным населением Памира, первым начальником которого становится Громбчевский.
Весной 1893 года на Памир прибывает отряд капитана Зайцева, усиленный казаками и артиллерией. Он предупреждает афганцев, что переход на русскую территорию, будет жёстко пресекаться. Однако те не прислушались и снова стали заходить в Шугнан и Рушан, пытаясь собирать дань с местного населения. Всё лето 1893 года шла борьба с нарушителями. В августе отряд капитана Ванновского у кишлака Емц наткнулся на афганцев. Соотношение сил было 1 к 5 не в пользу русского отряда. Тем не менее противник был отогнан. В этой стычке впервые были применены винтовки Мосина.
Михаил Ионов в отчете писал: “Я считаю долгом сказать, что Памиры на юг от Гиндукуша силою обстоятельств признаны за нами, и китайские власти Кашгарии фактически не посягают уже предъявлять свои права на владение им. Точно так же бывшие ханства Рошанское и Шугнанское, голосом народа, признаны принадлежащими России, и авганцы, занимая на правом берегу Пянджа только Кала-и-Вомар, фактически не владеют Шугнаном и Рошаном, а только грабят и насильничают в этих бесправных и беззащитных местностях. Дай Бог, чтобы поскорее настало то время, когда эти, принадлежащие России по договору 1873 года, местности фактически закрепятся за Россиею с проведением пограничной черты”.
В июле 1893 года солдатами и казаками памирского отряда под руководством военного инженера Адриана Георгиевича Серебренникова на месте впадения реки Акбайтал в реку Мургаб была выстроена небольшая крепость под названием “Пост памирский”, ставший самым высокогорным гарнизоном русской армии. Начальник поста подчинялся непосредственно военному губернатору Ферганской области и поддерживал связь с консулом Н.Ф. Петровским.
В 1894 году Михаил Ионов, уже в чине генерал-майора назначается начальником всех русских отрядов на Памире. Все лето 1894 года там работают военные топографы, в их числе группа начальника штаба Памирского отряда подполковника Николай Николаевича Юденича, впоследствии одного из лидеров «Белого движения».
23 августа того же года отряд под командованием подполковника Н. Н. Юденича занял Хорог. На следующий день к нему присоединился Шахдарьинский отряд Скерского и Резервный отряд под общим командованием Ионова. В конце сентября все русские отряды сосредоточились на памирском посту, а в начале октября началось возвращение основных сил в Фергану. На посту остался только небольшой отряд под командованием капитана Скерского. После этого афганцы больше не появлялись в русских владениях, Шугнан и Рохан были освобождены окончательно.
Герои Памирских походов 1. Генерал-майор, М. Е. Ионов; 2, 3. Капитан А. Г. Скерский с супругой; 4. Инженер А.Г. Серебренников; 5. Начальник штаба объединенных отрядов Генштаба подполковник Н. Н. Юденич; 6. Капитан В. Н. Зайцев и другие чины отрядов. Фото 1895 г. Архив ИВР РАН
Борьба за Памир, в которой немалую роль сыграл и Н. Ф. Петровский завершилась в пользу России. Необходимо было закрепить это юридически, что и произошло 27 февраля 1895 года. В этот день в Лондоне посол России и министр иностранных дел Великобритании обменялись нотами по вопросу. соглашения об общем направлении границы и создания англо-русской смешанной комиссии по демаркации русско-афганской границы на Памире.
В июле 1895 года совместная комиссия двух держав приступила к делимитации границы. Со стороны России в качестве императорского комиссара, был назначен военный губернатор Ферганской области генерал-майор Повало-Швыйковский, со стороны Британии полковник Джерард. 22 июля 1895 г. русский и английский комиссары встретились у озера Зоркуль (Виктория), а к 10 сентября демаркация границы уже была завершена. Памир отходил к России полностью, за исключением Ваханского коридора и небольшого юго-восточного участка – Тагдумбаш-Памира - этот участок относился уже к русско-китайской части границы на Памире.
Петербургу пришлось пойти на компромисс и уступить Ваханский коридор Афганистану. Таким образом, англичане всё же добились того, чтобы между владениями двух империй лежала буферная зона. И как пишет Б. Тагеев: “всё стремление России встать твёрдою стопою на Гиндукуш рушилось этим разграничением. Англичане и тут сумели обойти наших комиссаров, вырвав себе путём самых ничтожных уступок Гиндукуш, северный склон которого называется ими естественным глассисом (долговременное полевое укрепление, В. Ф.), грозно смотрящим на Россию со стороны Индии”. Взамен Россия получила территорию, примыкавшую к китайской границе у перевала Беик, что было, конечно, совершенно не равнозначно со стратегической точки зрения.
Но по большому счёту, обе державы остались довольны. Россия получила контроль над Памиром, прикрыла свое подбрюшье со стороны Ферганы, улучшила политические позиции по отношению к Китайскому Туркестану. Британцы получили вожделенный буфер между своими северными границами и Россией, закончили делимитацию всей афганской границы, что обозначило пределы влияния России в сторону Британской Индии.
Но оставался ещё один пограничный вопрос, который весьма занимал русского консула в Кашгаре. Граница с Китаем на Сарыколе была ещё не определена.
Глава десятая
Сарыкольский кризис
В 1884 году в Симле вышел труд начальника разведки индо-британских войск и, фактически её основателя, Чарльза Меткалфа Макгрегора “Оборона Индии”. В этой работе, построенной на результатах нескольких десятков лет разведывательной работы он разработал основы стратегического планирования, которые определяли приоритеты и возможности обороны Индии. Руководствуясь этой доктриной индо-британские власти стремились как можно дальше отодвинуть от своих границ территории находящиеся под влиянием России. С этой целью подстрекаемый британцами правитель Хунзы Мухамед Назим-хан предъявляет “исторические права” на часть китайской территории Южной Кашгарии – Раскем, Тандумбаш-Памир и часть Сарыкола. Стратегическая значимость этого района, как подступа к британским владениям, была огромна. Дело в том, что Сарыкол и Раскем, в случае установления российского контроля над этими территориями, смыкали русскую и индийскую границу. Это было бы единственное место в Азии, где границы России и Великобритании соприкасались. Именно этого так боялись британские политики и стратеги.
В конце октября 1897 года в Тагдумбаш-Памире появляются два британских разведчика - капитаны Г. Дизи и Р. Кобболд. Дизи занялся топографическими съёмками в долине реки Раскем, а Кобболд отправился под видом частного лица в Кашгар, якобы для охоты. Генеральному консулу (с 1895 г.) Петровскому, имеющему агентуру на всей территории Кашгарии, становится известно о появлении англичан, один из которых, а именно Кобболд был командирован на Памир разведывательным департаментом Военного министерства, непосредственно из Лондона. В одном из писем чиновнику МИДа Г. А. Плансону-Росткову, русский консул пишет: “Я ещё могу понять и допустить, когда путешественник или какой-нибудь агент для каких-либо целей обманно, на свой риск и страх, проникает в страну; но если первый министр Великобритании обращается к русскому министру с просьбою о пропуске к нам «для охоты» частного, будто бы, лица, которое в действительности есть политический агент и о котором, конечно, можно найти указание в любом английском адрес-календаре, – это, по моему мнению, верх наглости. - Шпионы – продолжал Петровский, – везде есть и всегда будут, но я первый раз вижу, чтобы их посылали с таким цинизмом”.
Быстро понял Петровский и то, что англичане: “приготовляют разграничение Кашгарии с кашмирскими владениями и идут пока сзади канджутцев, подучив их требовать у китайцев земель по Раскем-Дарье”. И полетели донесения консула в МИД, Главный штаб и штаб Туркестанского военного округа. Отправляется письмо и губернатору Синьцзянской провинции, с разъяснением пагубности решения о передачи земель Хунзе. Но, как пишет З. И. Зайченко: “должно быть велико было влияние англичан, если китайский губернатор хотя и согласился вполне с доводами нашего генерального консула и был чрезвычайно признателен за любезность, но остался при своём убеждении, что при бедности канджутцев, для доставления им жизненного пропитания, он разрешил уступить им для запашек просимые земли и приказал командировать на Раскем чиновника, с целью отмежевания потребной канджутцам земли”.
В связи с возникшей угрозой, губернатор Ферганской области А. Н. Повало-Швыйковский предлагает Туркестанскому генерал-губернатору барону Вревскому вновь возбудить пограничный вопрос с Китаем, который был не вполне завершён в 1895 году, и перенести пограничную черту с Сарыкольского хребта дальше на восток. “С захватом Тагдумбаша, – пишет он в своём письме, – влиянию Англии подчинится, конечно, и весьма важный для нас в стратегическом отношении Сарыкольский округ Кашгарской провинци и, что, в свою очередь, откроет англичанам свободный и вполне удобный путь через Ташкурган, Тагарму, Булункуль и далее на Кашгар[…] было бы своевременным возбудить вопрос о разграничении с Китаем, об установлении прочной постоянной линии, перенеся временно условленную ныне граничную черту с Сарыкольского хребта, начиная от перевала Беик, далее на восток к отрогам Мустагского хребта, что дало бы нам возможность парализовать английские происки и заслонить прямой путь из Кашмира в Кашгар”. Кроме того, на Сарыколе были более благоприятные климатические условия, чем на Памире, и овладение этой территорией рассматривалось, как средство улучшить продовольственное снабжение памирских постов и тем самым упрочить их положение.
Вревский, в свою очередь, сообщает об этом военному министру А.Н. Куропаткину. Началось противостояние, известное в истории “Большой игры”, как “сарыкольский кризис”. Русскими властями было аннулировано разрешение, выданное капитану Кобболду на посещение Памира. 11 июня 1898 года в кишлаке Калаи-Вамар по указанию начальника Памирского поста Э. К. Кивикэса англичанин был арестован бухарским беком (об этом Кобболд подробно написал в своем секретном отчете о поездке на Памир). Правда, особого дискомфорта во время ареста Кобболд не испытывал. Русские приняли его достаточно тепло. Он посещал товарищеские вечеринки, охотился в окрестностях поста. Единственно, что ему было запрещено – фотографировать сам пост. Но и этот запрет был чистой формальностью. Кобболдом, в частности, был сделан замечательный групповой снимок офицеров и нижних чинов Памирского отряда. Через несколько дней, британский разведчик был вынужден вернуться в Кашгар.
Кобболда. Из коллекции М. К. Басханова
В августе 1898 года Петровскому удалось получить от китайских властей разрешение установить почтовое сообщение с Памирским отрядом через Сарыкол. Это давало “полную возможность следить за положением дел в этой местности”. Для этого консул предлагал “посылать со стороны Памира через Сарыкол в консульство, под видом почтарей, разведчиков, и даже, если будет нужно, держать одного из них постоянно в Ташкургане (на Сарыколе)”. Консула поддержал новый туркестанский генерал-губернатор С.М. Духовской, сменивший барона Вревского. Он предложил Куропаткину направить в Кашгар офицера Генерального штаба.
В свою очередь, министр иностранных дел во всеподданнейшей записке от 21 июля 1899 года о переговорах с китайцами по поводу территориальных приобретений на Тагдумбаш-Памире предлагал военному ведомству принять все необходимые меры “к ограждению русских интересов вблизи Сарыкола”. Император Николай II, обратив на содержание записки “серьёзное внимание”, отметил, что “без энергических представлений или мер” Англия не остановится в своих действиях.
В Пекине посол России М.Н. Гирс 2 августа 1899 года указал китайским властям, что Россия не оставит без внимания факт передачи территории другому государству и примет “надлежащие меры во избежание нарушения”. В ответ правительство Китая, пойдя на попятную, заверило, что никакой территории Канджуту уступлено не будет.
Петровский предлагает попросту занять Сарыкол и Тагдумбаш. Об этом он пишет российскому консулу в Бомбее В.О. Клемму “Остановить подвохи англичан очень просто: занять Сарыкол и Таг-думбаш-Памир, без всяких предварительных переговоров о границе. Предлог: огромное развитие контрабанды, прекратить которую китайцы решительно не хотят, скрытие беглых андижанских преступников, и даже, наконец, слухи об отдаче Тагдумбаш-Памира Канджуту”
“Андижанцами” в Восточном Туркестане называли всех выходцев из Средней Азии, приезжавших с торговыми и иными целями.
В ответ на запрос А.Н. Куропаткина, что нужно делать, “если англичане будут упорствовать получить Тагдумбаш”. Духовской предложил содержать при российском генеральном консульстве в Кашгаре офицера Генерального штаба для разведывательной деятельности, установить почтовое сообщение Кашгара с Ферганой и Памиром “посредством джигитов” и усилить охрану консульства. 29 сентября 1899 года на первые два предложения было получено “соизволение” императора Николая II и 19 декабря того же года в Кашгар прибыл Генерального штаба капитан Лавр Георгиевич Корнилов с помощником подпоручиком В. Е. Кирилловым и со специальным заданием по “сбору точных и обстоятельных сведений военно-политического характера о Кашгарии вообще и Сарыколе в частности и обо всех сопредельных с Кашгарией странах”.
Особое внимание предписывалось “обратить на деятельность везде там англичан и других”. Кроме того, осуществить в течение года “подготовку и обработку материалов для составления полного военно-статистического описания страны”, в котором особое внимание обратить на Гилгит, как центру английского влияния в Восточном Туркестане. При этом поездки по стране Корнилов обязан был предпринимать “не иначе как с согласия” генерального консула Н.Ф. Петровского и вообще “сообразовываться” в своей деятельности с его указаниями.
управлении 1-й стрелковой бригады, 1905 г
Корнилов, сразу по прибытию, развивает активную деятельность – знакомится с китайскими чиновниками, торговцами и предпринимателями, налаживает агентурную сеть, много ездит по стране для разведки состояния караванных путей и их пригодности для передвижения войск.
Уже в декабре он отправляется в первый поход – разведка пути от укрепления Иркештам до города Кашгар. В марте 1900 года, в сопровождении двух казаков изучает пути от Кашгара к Яркенду. В октябре – ноябре того же года – вместе с подпоручиком Кирилловым и двумя казаками Корнилов совершает дальнюю разведку по маршруту Кашгар – Янгигиссар – Яркенд – Каргалык – Гуму – Хотан. Всего Корнилов проехал по труднейшим горным тропам и безводным пустыням более 2000 вёрст. И всё это в условиях вспыхнувшего в Китае Ихэтуаньского восстания, когда все иностранцы на территории Цинской империи подвергались не шуточной опасности.
Совершенно понятно, что столь активная деятельность русского офицера тотчас попала в поле зрения, как китайских властей, так и английской разведки. Британский консул Джордж Макартни, один из главных персонажей “Большой игры” в Восточном Туркестане регулярно информировал штаб своей армии о передвижениях Корнилова.
Первым действенным результатом работы капитана Генштаба было устройство поста между Кашгаром и Памирским отрядом и составление схемы почтового сообщения между Ошем и Памиром. Кроме того, Лавр Георгиевич регулярно передавал важную информацию, содержащую сведения о положении дел в Кашгарии.
Корнилов, как и Петровский был сторонником военного решения “сарыкольского кризиса”. В рапорте окружному генерал-квартирмейстеру М. Д. Евреинову он выразил мнение, что вряд ли удастся отстоять российские интересы, связанные с Сарыколом, путём дипломатических переговоров. “Нам остаётся один путь – утверждал Корнилов, – захват Сарыкола, занятие его отрядом и притом без дальнейшего промедления, т. к. иначе нас могут предупредить”.
Правда, впоследствии Николай Фёдорович диаметрально поменял свои взгляды по этому вопросу. Претерпели изменения и отношения между консулом и офицером Генштаба, от достаточно тёплых, до резко конфликтных.
После первой встречи Корнилов отзывался о Петровском весьма благожелательно. Вот, что он сообщает в письме к начальнику Ошского уезда полковнику В. Н. Зайцеву.
“Что касается Н.Ф. Петровского, личность которого изобразили мне в Ташкенте в самом непривлекательном свете, – он с первой же встречи произвел на меня глубокое и вместе с тем самое отрадное впечатление своим оригинальным, светлым умом, широтой взглядов и глубоким пониманием Азии; я не говорю уж о его широком чисто русском гостеприимстве, которым мы пользуемся наравне с остальными членами колонии с первого дня приезда. В делах служебных, несмотря на наличность в данной мне инструкции значительного числа пунктов, могущих вызвать недоразумения, – у нас все идет гладко: я встречаю с его стороны энергичное и полное содействие; относительно Сарыкола мы вполне сходимся во взглядах и в настоящее время усиленно, соединенными силами муссируем этот вопрос”.
В конце же своего пребывания в Кашгаре, свои отношения с консулом Корнилов рисует совершенно другими красками: “Почтеннейший Н.Ф. засыпал Штаб мольбами на меня. Теперь жалуется, что я оказался неблагодарным – пользовался его библиотекой, разведчиками и его личными сведениям, – а начальство мое упрекает его в несочувствии к пребыванию в Кашгаре офицеров”
В конце концов конфликт между офицером генштаба и генеральным консулом достиг нестерпимой фазы. 11 июня Корнилову стало известно о партии анаши, готовящейся в Кашгаре для перевоза через русско-китайскую границу. Корнилов, как он сам признавал, “упустил из виду доложить” об этом Петровскому, который, полагая, что Корнилов успел уже отдать распоряжение о пресечении контрабанды (чего на самом деле не было) не ставя его в известность, сообщил о якобы самоуправстве Корнилова туркестанскому генерал-губернатору. Комментируя это донесение, Корнилов, в разговоре с Петровским, “позволил себе выразиться несколько резко”, но, спохватившись, на следующий день принёс извинения.
После этого Петровский посчитал конфликт исчерпанным. 14 июня 1901 года Корнилов обратился к окружному генерал-квартирмейстеру М.Д. Евреинову с просьбой разрешить ему вернуться в Ташкент через Сарыкол и Памир, чтобы собрать сведения о действиях англичан в долине Кара-Чукура и осмотреть один из перевалов Сарыкольского хребта и получил на это согласие. 15 июля Корнилов вернулся в Ташкент, а 3 сентября представил М.Д. Евреинову свою записку, озаглавленную “Вооружённые силы Китая в Кашгарии”. Итогом же двухлетней работы Лавра Георгиевича в Кашгаре стала, вышедшая в 1903 году книга “Кашгария или Восточный Туркестан. Опыт военно-стратегического описания”, принесшая автору заслуженный успех и до сих пор считающаяся одним из наиболее полных описаний этой территории.
Что касается “Сарыкольского кризиса”, с учреждением Корниловым Ташкурганского поста, британцы прекратили свои дальнейшие происки в Сарыколе и Раскеме, и уверили Россию в отказе от каких-либо притязаний на эти земли. К 1902 году кризис был практически исчерпан, но взаимное недоверие продолжалось ещё долго.
Эпилог
В августе 1903 года Николай Фёдорович оставляет пост, передав дела секретарю консульства М.И. Лаврову. Причина ухода на покой проста. Петровскому было уже 65 лет почти треть из которых он прожил в Кашгаре, отнюдь не курортном месте – даже молодые офицеры Генерального штаба спешили покинуть его как можно скорей. Здоровье Николая Фёдоровича было расшатано, он тяжело переносил разлуку с близкими и вдобавок сильно устал, только что вынеся на своих плечах тяжелейший "сарыкольский кризис". Последние годы своей жизни Петровский прожил с семьёй в Ташкенте, занимаясь обработкой собранных им за время долголетней службы материалов. В 1905 году он передал свою коллекцию рукописей в дар Русскому комитету для изучения Средней и Восточной Азии, откуда она поступила в Азиатский музей Петербургской Академии наук, а после смерти Петровского его ценнейшая библиотека (1500 книг на русском и европейских языках) была приобретена у наследников и пополнила фонд Туркестанской публичной библиотеки в Ташкенте.
В мае 1904 года по предложению барона В.Р. Розена и С.Ф. Ольденбурга на общем собрании Императорского российского археологического общества Петровский единогласно был избран его почётным членом. До последних дней своей жизни Николай Фёдорович продолжал заниматься наукой. Он переводит с уйгурского языка сказание о Якуб-беке (“Якуб-бек, его смерть и занятие Кашгара китайцами”) и занимается подготовкой большого словаря уйгурского языка. Сотрудничает Петровский и с различными газетами и журналами. В № 82 «Туркестанских ведомостях» за 1906 год, я нашёл небольшой материал, который так и называется “Заметка” за подписью Н. Ф. Петровский. В ней описывается паломничество мусульман к мазару мечети Ахмад Яссави в г. Туркестане.
Но, думаю, и с Кашгаром, которому Петровский отдал 20 лет жизни, связи он не терял. Да и там ещё долго помнили русского консула. Даже несколько лет спустя после его отъезда китайские власти, несмотря на настойчивые просьбы английского правительства, отказывались признать за английским представителем в Кашгаре Д. Макартни статус консула. После Петровского им, видимо, трудно было свыкнуться с мыслью, что в Кашгаре может быть какой-либо другой консул, кроме российского. Когда же англичанам удалось добиться своего, в городах Восточного Туркестана разнёсся слух, что скоро в Кашгар прибудет «дженераль-консул» Н.Ф. Петровский. Однако этому случиться было уже не суждено. Первый Генеральный консул в Кашгаре скоропостижно скончался 19 ноября 1908 года в Ташкенте.
Так закончился земной путь замечательного дипломата, учёного, разведчика, патриота.
“Он был большой человек, – сказал о Николае Фёдоровиче С. Ф. Ольденбург, – из числа тех, чьё имя остаётся и память о которых живёт в делах их и у людей, которые их знали”.
А у меня остаётся надежда, что могила Петровского в Ташкенте, будет рано или поздно найдена и на ней будет установлен памятник этому выдающемуся человеку и гражданину.
Источники:
1. Н. Ф. Петровский. Туркестанские письма. Памятники исторической мысли. 2010
2. Петровский Н. Ф. Моя поездка в Бухару. журнал "Вестник Европы", No 3, 1873
3. М.И. Воробьева-Десятовская. Материалы Н.Ф. Петровского в ИВР РАН. Статья в журнале “ПИСЬМЕННЫЕ ПАМЯТНИКИ ВОСТОКА” №1, 2011
4. Фёдоров Г. П. Моя служба в Туркестанском крае. (1870-1910 года) // Исторический вестник. № 11, 1913
5. И. В. Тункина Н. Ф. Петровский как собиратель древних памятников письменности в Восточном Туркестане (по материалам писем В. Р. Розену и С. Ф. Ольденбургу). Историко-литературный альманах “Восток – Запад”. 2011-2012, М, Наука. Восточная литератур, 2013
6. “Вы посылаетесь в страну, которую мы мало знаем”. Разведывательная «программа» русского консула в Кашгаре Н. Ф. Петровского. Документы русской истории, № 6 (60). 2002
7. Восточный Туркестан в древности и раннем Средневековье. Этнос, языки, религии. П/ред. Б. А. Литвинского. М. Наука, 1992
8. Сьюзан Витфилд. “Взаимоуважение в отношениях учёных в период политического противостояния”. Российские экспедиции в Центральную Азию в конце XIX — начале XX века / Сборник статей. Под редакцией И. Ф. Поповой; СПб.: Издательство «Славия», 2008
9. А. Н. Куропаткин. Исторический очерк Кашгарии // Военный сборник, № 11. 1877
10. Жюль Верн. Клодиус Бомбарнак. Ёш гвардия, Ташкент, 1961
11. Питер Хопкирк. Большая Игра против России: Азиатский синдром. Изд. Рипол Классик. М; 2004
12. Е. Ю. Сергеев. Большая Игра, 1865 – 1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии. Товарищество научных изданий КМК. М; 2012
13. Басханов М. К., Колесников А. А., Матвеева М. Ф. Дервиш Гиндукуша. Путевые дневники генерала Б. Л. Громбчевского. СПб., Нестор-История, 2015
14. Б. Л. Тагеев (Рустам-бек). Памирские походы (1891-1895). Варшава, 1902 г
15. Памиры и Сарыкол (Очерк возникновения, последовательного развития и современного положения Памирского вопроса). Составил Генерального штаба капитан Зайченко. Ташкент, типография Штаба Туркестанского военного округа, 1903 г
16. Б. Г. Белоголовый. Кашгарские письма Лавра Корнилова. "Московский журнал" №11, 1995
17. Басханов М.К. Генерал Лавр Корнилов. L.: Skiff Press, 2000
Комментариев нет:
Отправить комментарий