Необыкновенные приключения американца в Туркестане
Часть первая
Безумная гонка
Стоял ясный солнечный день 7 апреля 1873 года. Над степью, что широко раскинулась на многие сотни километров кружил стервятник, высматривая мертвечину. Но её не было. Лишь какая-то длинная повозка с живыми людьми медленно, словно улитка, пробиралась, увязая в грязи. Человек пять ямщиков-киргизов кто на лошадях, кто по пояс в воде, кряхтя и выкрикивая ругательства толкали колёса, вязнущие в грязи. Не найдя для себя ничего заслуживающего внимания, стервятник отправился дальше, к далёкой едва заметной полоске воды, называемой людьми рекой Сыр-Дарья.
В повозке, называемой тарантасом, сидели двое путешественников. Оба были американцами. Юджин Скайлер, состоявший „charge d'affairea” (поверенный при делах) при посольстве Соединенных Штатов в Петербурге и военный корреспондент газеты “Нью Йорк Геральд” Януарий Мак-Гахан.
Через некоторое время их пути разойдутся. Юджин отправится в Ташкент, Самарканд, Бухару и Коканд, став первым американцем, посетившим новые русские владения в Средней Азии. После возвращения на родину он сделает конфиденциальный доклад в Государственном департаменте США, в котором отметит благотворное влияние России в этом регионе: “В целом, присутствие России в Средней Азии выгодно не только для её жителей, но и для всего мира. Так же, безусловно, это и в наших интересах, так как оно действует как противовес английскому господству в Азии”. Вскоре дипломат и путешественник выпустит двухтомник о своём путешествии по Туркестану, где также благоприятно отзовётся о политике России в этом крае: “Несмотря на многие недостатки, которые могут быть найдены в управление страной, русское управление в целом полезно для туземцев, поэтому было бы вопиющей несправедливостью лишить местных жителей русской защиты и оставить их на произвол анархии и бесконтрольной власти местных фанатичных деспотов”. Впоследствии Юджин Скайлер, настоящее имя которого Евгений Шулер, дослужится до должности Генерального консула США в Константинополе.
В повозке, называемой тарантасом, сидели двое путешественников. Оба были американцами. Юджин Скайлер, состоявший „charge d'affairea” (поверенный при делах) при посольстве Соединенных Штатов в Петербурге и военный корреспондент газеты “Нью Йорк Геральд” Януарий Мак-Гахан.
Через некоторое время их пути разойдутся. Юджин отправится в Ташкент, Самарканд, Бухару и Коканд, став первым американцем, посетившим новые русские владения в Средней Азии. После возвращения на родину он сделает конфиденциальный доклад в Государственном департаменте США, в котором отметит благотворное влияние России в этом регионе: “В целом, присутствие России в Средней Азии выгодно не только для её жителей, но и для всего мира. Так же, безусловно, это и в наших интересах, так как оно действует как противовес английскому господству в Азии”. Вскоре дипломат и путешественник выпустит двухтомник о своём путешествии по Туркестану, где также благоприятно отзовётся о политике России в этом крае: “Несмотря на многие недостатки, которые могут быть найдены в управление страной, русское управление в целом полезно для туземцев, поэтому было бы вопиющей несправедливостью лишить местных жителей русской защиты и оставить их на произвол анархии и бесконтрольной власти местных фанатичных деспотов”. Впоследствии Юджин Скайлер, настоящее имя которого Евгений Шулер, дослужится до должности Генерального консула США в Константинополе.
Но, вернёмся ко второму путешественнику, именно он является героем нашего повествования. Цель Мак-Гахана была совершенно иной. Он пытался догнать отряд генерала К. П. фон Кауфмана, отправившийся на покорение Хивы.
Кем же был этот человек, бесстрашно пустившийся в столь опасное путешествие.
Януарий Алоизий Мак-Гахан представлял собой яркий образец типичного американца “self-made”, то есть сделавший себя сам. Родился будущий титан военной журналистики 12 июня1844 года недалеко от города Пежон Руст Ридж в штате Огайо, в семье ветерана британского флота ирландского происхождения Джеймса Мак-Гахана и Истер Демпси. Ранняя смерть отца (мальчику было всего семь лет) заставила его уже в раннем возрасте искать работу на соседних фермах, чтобы помогать семье. Когда Януарию исполняется семнадцать лет он перебирается в город Хантингтон в штате Индиана, где учится и одновременно подрабатывает продавцом, бухгалтером, а затем учителем в школе. Но тихая провинциальная жизнь совершенно не устраивала деятельного, полного энергии молодого человека: в 1864 году он находит работу в железнодорожной компании «Юнион Пассифик» и переезжает в Сент-Луис. Здесь юноша обнаруживает в себе талант репортёра и начинает подрабатывать в местной газете. Благодаря многочисленным репортажам и встречам с известными людьми Мак-Гахан становится пионером нового жанра в журналистике – интервью. Во время одного из них он знакомится с героем Гражданской войны, своим земляком, генералом Филом Шериданом. Это определило дальнейшую судьбу 22-летнего Януария. Именно генерал Шеридан подал мысль жаждущему приключений молодому человеку “двигаться далеко на Восток”, в Европу. Последовав совету старшего товарища Мак-Гахан, в декабре 1868 года, уезжает во Францию.
За два года жизни в Париже, постоянно выезжая в различные путешествия, Януарий, показал необычную способность к изучению иностранных языков. Скоро он стал свободно разговаривать на пяти языках. В 1870 году Я. А. Мак-Гахан столкнулся с проблемой – закончились деньги, но выдающийся талант и протекция генерала Шеридана помогли ему стать собственным корреспондентом газеты “Нью Йорк Геральд” в Европе.
Начинающий корреспондент становится свидетелем франко-прусской войны 1870 года. Сделанные им репортажи о катастрофическом поражении Франции и интервью с будущими ведущими государственными и общественными деятелями Франции (Гамбеттой, Луи Бланом, Виктором Гюго) сделали его звездой журналистики как в Америке, так и Европе. Известный репортёр и общественный деятель Артур Буллард так писал о своём собрате: “Поведение молодого американца на протяжении этих дней опасности, его мужество и такт сделал его знаменитым .... Он послал графические и точные письма, которые были скопированы газетами многих стран".
В 1871 году, после его корреспонденций о Парижской коммуне, Мак-Гахан был арестован французскими властями и только дипломатическое вмешательство США спасло его от трагической участи. Выпутавшись из этой передряги Януарий отправляется в Санкт-Петербург собственным корреспондентом всё той же “Нью Йорк Геральд”. Приехав в Россию, он достаточно быстро овладел русским языком и обзавелся широким кругом знакомств среди представителей русской аристократии. В Петербурге он встречает Варвару Николаевну Елагину из старинного дворянского рода, и в 1873 году женится на ней. Ещё не закончился медовый месяц, когда Мак-Гахан узнаёт, что русская армия собирается совершить поход на Хивинское ханство. Мечтая сделать репортаж об этом событии американский журналист без разрешения русских властей, на свой страх и риск, отправляется догонять отряды генерала Кауфмана.
Именно в начале этой погони мы застали Мак-Гахана, сидящим в тарантасе посреди среднеазиатской степи, наблюдающим за выбивающимися из сил лошадьми и попытками ямщиков вытащить застрявшую повозку.
Кем же был этот человек, бесстрашно пустившийся в столь опасное путешествие.
Януарий Алоизий Мак-Гахан представлял собой яркий образец типичного американца “self-made”, то есть сделавший себя сам. Родился будущий титан военной журналистики 12 июня1844 года недалеко от города Пежон Руст Ридж в штате Огайо, в семье ветерана британского флота ирландского происхождения Джеймса Мак-Гахана и Истер Демпси. Ранняя смерть отца (мальчику было всего семь лет) заставила его уже в раннем возрасте искать работу на соседних фермах, чтобы помогать семье. Когда Януарию исполняется семнадцать лет он перебирается в город Хантингтон в штате Индиана, где учится и одновременно подрабатывает продавцом, бухгалтером, а затем учителем в школе. Но тихая провинциальная жизнь совершенно не устраивала деятельного, полного энергии молодого человека: в 1864 году он находит работу в железнодорожной компании «Юнион Пассифик» и переезжает в Сент-Луис. Здесь юноша обнаруживает в себе талант репортёра и начинает подрабатывать в местной газете. Благодаря многочисленным репортажам и встречам с известными людьми Мак-Гахан становится пионером нового жанра в журналистике – интервью. Во время одного из них он знакомится с героем Гражданской войны, своим земляком, генералом Филом Шериданом. Это определило дальнейшую судьбу 22-летнего Януария. Именно генерал Шеридан подал мысль жаждущему приключений молодому человеку “двигаться далеко на Восток”, в Европу. Последовав совету старшего товарища Мак-Гахан, в декабре 1868 года, уезжает во Францию.
За два года жизни в Париже, постоянно выезжая в различные путешествия, Януарий, показал необычную способность к изучению иностранных языков. Скоро он стал свободно разговаривать на пяти языках. В 1870 году Я. А. Мак-Гахан столкнулся с проблемой – закончились деньги, но выдающийся талант и протекция генерала Шеридана помогли ему стать собственным корреспондентом газеты “Нью Йорк Геральд” в Европе.
Начинающий корреспондент становится свидетелем франко-прусской войны 1870 года. Сделанные им репортажи о катастрофическом поражении Франции и интервью с будущими ведущими государственными и общественными деятелями Франции (Гамбеттой, Луи Бланом, Виктором Гюго) сделали его звездой журналистики как в Америке, так и Европе. Известный репортёр и общественный деятель Артур Буллард так писал о своём собрате: “Поведение молодого американца на протяжении этих дней опасности, его мужество и такт сделал его знаменитым .... Он послал графические и точные письма, которые были скопированы газетами многих стран".
В 1871 году, после его корреспонденций о Парижской коммуне, Мак-Гахан был арестован французскими властями и только дипломатическое вмешательство США спасло его от трагической участи. Выпутавшись из этой передряги Януарий отправляется в Санкт-Петербург собственным корреспондентом всё той же “Нью Йорк Геральд”. Приехав в Россию, он достаточно быстро овладел русским языком и обзавелся широким кругом знакомств среди представителей русской аристократии. В Петербурге он встречает Варвару Николаевну Елагину из старинного дворянского рода, и в 1873 году женится на ней. Ещё не закончился медовый месяц, когда Мак-Гахан узнаёт, что русская армия собирается совершить поход на Хивинское ханство. Мечтая сделать репортаж об этом событии американский журналист без разрешения русских властей, на свой страх и риск, отправляется догонять отряды генерала Кауфмана.
Именно в начале этой погони мы застали Мак-Гахана, сидящим в тарантасе посреди среднеазиатской степи, наблюдающим за выбивающимися из сил лошадьми и попытками ямщиков вытащить застрявшую повозку.
Транспортное средство, в котором находились американцы, представляло собой чисто русское изобретение, приспособленное специально для дальних поездок. Кроме редкой прочности оно обладало ещё одним весьма полезным качеством – колёса можно было заменить на полозья и использовать его зимой.
В этот раз тарантас застрял крепко. После долгих и напрасных усилий решили послать в ближайший населённый пункт за лошадьми. Им оказался город Казалинск, находящейся в часе верховой езды от застрявших путешественников. Вскоре помощь подоспела, и через короткое время Мак-Гахан с товарищем уже въезжали в город стоящий на берегу древнего Яксарта, как в незапамятные времена называли Сыр-Дарью.
Устроившись в лучшей гостинице и попарившись в русской бане, путешественники отправились осматривать город. Глядя на открывающиеся виды Мак-Гахан отметил, что, несмотря на широкие улицы, этот город принадлежал уже Средней Азии. Низкие дома с плоскими крышами, без окон и почти без дверей, ряды навьюченных верблюдов, базар с его рядом лепящихся друг к другу маленьких лавок, где длиннобородые торговцы, в ярких халатах, величественно восседали посреди своих диковинных товаров, неспешно потягивая чай. Все это ясно говорило путешественникам, что они уже вступили в сказочные страны Востока.
Но времени любоваться красотами города не было. Военному корреспонденту чрезвычайно важно было узнать что-нибудь о Хивинской экспедиции. Последние известия о ней Мак-Гахан получил ещё, выезжая из Оренбурга, но с тех пор вполне возможно Хива уже была занята. Выезжая из Петербурга, журналист надеялся застать в Казалинске отряд под началом Великого Князя Николая Константиновича, который должен был выступить отсюда. Не получилось. Отряд уже давно был на пути в Хиву. Для получения хоть каких-то сведений американец отправился к коменданту крепости, полковнику Козыреву, и был принят весьма радушно. Уже в годах, чрезвычайно добродушный и гостеприимный комендант пригласил американца на обед, за котором рассказал, всё что ему было известно о Хивинской экспедиции.
К этому времени русские отряды, наступающие с трёх сторон - от Ташкента, Оренбурга и Красноводска – далеко продвинулись вперёд. Казалинский отряд, 25 марта прибыл в Яны-Дарью, где им была заложена Благовещенская крепость и, по последним сведениям, уже достиг колодцев в горах Букан-Тау в 150 километрах от Аму-Дарьи, дожидаясь там прибытия главнокомандующего Кауфмана. Тогда же оренбургские казаки под командованием генерала Верёвкина переправились через Эмбу и подвигались к югу. Первого мая отряд предполагал достигнуть южных берегов Аральскаго моря, где к нему должно было присоединиться подразделение полковника Ломакина идущее от Киндерлинской бухты, у северо-восточных берегов Каспийского моря.
Сведения были десятидневной давности и возможно отряды уже соединились. Для Мак-Гахана эти новости были неутешительны, поскольку к этому времени он рассчитывал уже догнать русские войска.
Комендант Козырев также рассказал, что в Казалинск три недели назад прибыл посол хана Хивинского Бей-Муртаза-Ходжа-Абасходжин, со свитой из 25 человек, письмом от хана к генералу Кауфману и с русскими пленными. Говорили, что хан предписал послу соглашаться на все условия какие бы Кауфман ни предложил, лишь бы предотвратить захват Хивы.
Взвесив все обстоятельства, Мак-Гахан решил попытаться пробраться чрез Кызыл-Кумы по следам Казалинского отряда, рассчитывая добраться до Оксуса (Аму-Дарья) за семь - восемь дней, успев до того, как генерал Кауфман совершит переправу.
Затея была чрезвычайно опасной и практически неосуществимой. Необходимо было преодолеть несколько сот километров безводной пустыни, постоянно подвергаясь опасности быть захваченным разбойниками, рыскающими в этих местах.
Но ничто не могло остановить бесстрашного корреспондента. Он стал искать проводника и хороших лошадей, но неожиданно к американским путешественникам явился военный комендант города капитан А. В. Верещагин (младший брат известного художника) и объявил обескураженному корреспонденту, что без разрешения генерал-губернатора он не может взять на себя ответственность позволить тому пуститься в столь опасную авантюру. А так как никто не знал где сейчас находится генерал Кауфман и на письменное с ним сообщение потребовались бы недели, то решение капитана Верещагина оказалось непреодолимым препятствием для планов американца. Верещагин предложил тому переправить с нарочным письма генералу Кауфману, что и было сделано. Забегая вперёд следует сказать, что Кауфман, стоявший тогда на Катта-Кургане, как только получил письмо американского журналиста немедленно с курьером выслал ему приглашение ехать в Хиву, приложив карту и подробное описание маршрута.
Оставалось одно, отправиться в форт Перовский (ныне Кызылорда, Казахстан) где возможно удастся договориться с более покладистым начальником. Уложив багаж в телегу и заняв свои места в тарантасе, путешественники вновь оказались на скучном почтовом тракте.
Приезд торгового каравана в Перовск. Туркестанский альбом: часть этнографическая. Т. 1. Л. 43. Библиотека Конгресса США, Отдел эстампов и фотографий
Четыре дня занял путь до форта и всё это время Мак-Гахан провёл в невыносимом беспокойстве.
“Если генерал Кауфман действительно уже так далеко продвинулся, придется сильно поспешить, чтобы нагнать его до вступления войск в Хиву, а я тут тащусь черепашьим шагом по почтовой дороге и даже не знаю позволят ли мне ехать дальше”, - стучали тревожные мысли в голове американца.
Ночью въехали в ворота Перовского, и найдя единственную гостиницу застали ее целиком занятую семейством какого-то русского офицера. Комнату путешественникам всё же нашли. Маленькую, грязную и без всякой мебели. Но делать нечего, расстелив свои матрасы путники, утомлённые долгой дорогой, моментально уснули.
Утром следующего дня Мак-Гахан послал своего переводчика Акмаматова - сопровождавшего американца с самого начала путешествия - на поиски проводника и лошадей. Сам журналист вместе со своим товарищем Юджином Скайлером весь день провёл, осматривая город. Перовский мало чем отличался от Казалинска, те же маленькие, лепящиеся друг к другу лавки и базар, те же яркие костюмы на местных жителях, такая же миниатюрная крепость с выглядывающими из-за стен орудиями и та же широкая река.
До того как стать Перовским город назывался Ак-Мечеть. Именно здесь состоялось первое серьёзное сражение русских с кокандцами. Городом в то время правил, уроженец Пскента, отважный и искусный воин Якуб-Бек. Однако после нескольких дней осады крепость была взята отрядом под командованием военного губернатора Оренбурга В. А. Перовского. Якуб-бек бежал, и впоследствии стал правителем Кашгара.
Тем временем был найден проводник. Им оказался весьма толковый и знающий каракалпак по фамилии Мустров. Осталось добыть разрешение местного начальства. Скрепя сердце и с тревогой в душе Мак-Гахан отправился к коменданту города полковнику Родионову. Волнения оказались напрасны, Родионов, в отличие от Верещагина, не только не воспротивился отъезду американца, но немедленно выдал проводнику паспорт, дал разрешение на выезд и оказал всю необходимую помощь.
В Перовском пути американцев разошлись. Скайлер отправился в Бухару. Мак-Гахан, купив шесть лошадей и наняв ещё одного местного жителя-киргиза для ухода за ними, погрузив необходимый багаж, ясным апрельским днём поднялся на паром, чтобы переправиться на другую сторону.
Постепенно берег с крепостью и маленьким городком стал медленно отступать, подергиваясь туманом. Впереди лежала неизвестность, но единственным стремлением журналиста было как можно скорее выбраться из окрестностей города - вдруг полковник Родионов передумает и пошлет за ним погоню. После переправы Мак-Гахан предполагал идти берегом Яны-Дарьи - маленькой речки, вытекающей из Сыр-Дарьи и извивающейся по пескам в юго-западном направлении - до ключей Иркибая. Там, как стало известно Януарию, Великим Князем Николаем Константиновичем была заложена крепость. Оттуда Мак-Гахан намеревался идти по следам русского отряда пока его не настигнет. Весь день путешественники шли по песчаной долине, покрытой жесткой высокой травой.
Иногда встречались конные киргизы (так тогда называли казахов) вооружённые старыми фитильными ружьями, перекинутыми через плечо. Они с любопытством осматривали необычно одетого американца. Акмаматов и Мустров при каждой такой встрече не упускали случая, чтобы остановиться поболтать и дать каждому проезжему полный отчет: откуда приехал этот странный человек и по какому делу направляется.
К вечеру въехали в густую чащу терновника. Проложенная здесь тропинка вывела путешественников на лужайку, покрытую густым ковром зеленой травы. С трех сторон окружённая густой чащей, на четвертой она спускалась к берегу широкой реки, оказавшейся к величайшему изумлению американца опять Сыр-Дарьей, делавшей в этом месте широкий поворот. Посреди лужайки стоял небольшой киргизский аул, состоящий из пяти кибиток. Киргизы были кочевниками и аулы постоянно меняли своё расположение.
Расположился, впрочем, он с некоторой опаской, поскольку впервые с начала путешествия очутился один среди киргизов, без охраны и покровительства русских властей.
Как рассказывали Януарию, народ этот имел репутацию разбойников и грабителей, а при американце было достаточно денег и вещей чтобы представлять собой богатую добычу. У Мак-Гахана, как он позднее вспоминал, было две линии поведения: или с боем пробивать себе путь, или же положиться на великодушие и гостеприимство киргизов. Американец выбрал второе.
Войдя в палатку, он снял свою винтовку и вручил ее хозяину вместе с поясом и револьвером, а сам разлегся на мягких одеялах, оценив после треволнений последних дней настоящей покой. Посредине кибитки горел костёр и дым синими клубами поднимался и уходил через отверстие наверху. Хозяин, убрав оружие гостя вышел посмотреть как управились с лошадьми путников, оставив гостя на попечении двух широкоскулых женщин, бросающих на Мак-Гахана любопытные взгляды.
Вскоре в палатку вошёл Акмаматов и предложил Януарию отправиться на ближайший пруд, куда спустилась стая диких уток. Поспешно схватив ружье, американец выбежал за ним и действительно застал огромное количество дичи. Охота была удачной и через некоторое время на поясе Мак-Гахана висело пять подстреленных уток.
Добыча американца произвела большое впечатление. Фитильные ружья киргизов точностью не отличались. Редко когда удавалось подстрелить одну утку, а пять за один раз показалось им почти богатырским подвигом. Уток зажарили, и Мак-Гахан пригласил хозяина и его соплеменников принять участие в ужине.
Едва на следующее утро поднялось солнце как путешественники были уже в седле, продолжив путь на юго-запад. Дороги как таковой не было и приходилось идти прямо вперед то высокими тростниками, то пологими песчаными холмами, поросшими терновником, затем опять голой степью, где лишь изредка попадалась жесткая, колючая трава.
Около десяти часов подъехали к аулу, состоящему из четырех кибиток, где и остановились чтобы позавтракать. Аул стоял в маленькой терновой чаще, огораживающей его со всех сторон и оказался очень бедным. Войлок, покрывавший кибитки, был старый и весь изодранный, внутри не было ни ярких ковров, ни мягких одеял.
Позавтракав отправились дальше, и через полчаса подъехали к Яны-Дарье. Дальнейший путь лежал вдоль этой небольшой речки
К вечеру подъехали к киргизскому кладбищу, состоящему из нескольких глиняных гробниц и высокой пустой башни с лестницей внутри. Возле неё находился колодец, вода которого была тёплой и пахла гнилой соломой. Однако, делать было нечего: утолили жажду, напоили лошадей и отправились дальше.
Так пробираясь от аула к аулу, а иногда ночуя в чистом поле, путешественники постепенно приближались к своей цели.
В один из дней приметили в двух километрах какого-то всадника. Мустров галопом направился в его сторону, рассчитывая найти там колодец. Перебросившись несколькими словами с этим человеком, он подал знак остальным. Достигнув места Мак-Гахан увидел уже не одного, а четверых наездников, которые приняли путешественников весьма радушно, предложив только что заваренный чай. Как выяснилось это были своего рода квартирьеры, выбирающие место привала для шедшего следом аула.
Как узнал Мак-Гахан все работы при уходе с кочевья: разборка кибиток, погрузка их со всею домашней утварью на верблюдов, гонка скота и тому подобное, всегда возлагаются на женщин и детей, тогда как мужчины садятся на коней и скачут вперед на поиски места нового привала. Эта территория была ими выбрана из-за находившегося недалеко маленького озера и травы, растущей по его берегам.
Вскоре показался и весь аул. Длинной нитью растянулись верблюды с женщинами и детьми, за ними шли стада овец. Верблюдов заставили стать на колена, потянув веревки, обвязанные вокруг их морд; женщины сошли на землю и немедленно принялись за установку кибиток и разборку домашней утвари.
Старейшина аула, узнав о чужеземном путешественнике приказал поставить маленькую кибитку для Мак-Гахана, и после её установки со всей восточной вежливостью отвёл туда гостя. Януарий пригласил радушного хозяина разделить с ним трапезу, на что тот с радостью согласился. Откинувшись на мягких одеялах и подушках, американец приказал своим людям зажарить фазана, которого он подстрелил утром, а сам стал поджидать старейшину. Какого же было удивление Януария, когда через короткое время тот явился с настоящим русским самоваром, который кипел и пыхтел самым аппетитным образом.
Позже Мак-Гахан запишет: “Все это, вместе с отведенною мне прекрасно убранною кибиткой, приютом от палящих лучей полуденного солнца - все это, говорю я, было проявлением такого искреннего гостеприимства и доброты которые трудно и встретить где бы то ни было кроме пустыни”.
Со своей стороны, Мак-Гахан выставил все что имелось у него съестного: мясной экстракт Либиха (бульонные кубики), страсбургский пирог, который чрезвычайно понравился сотрапезнику, и множество сухих фруктов – персиков, абрикосов и изюма. Шоколад настолько восхитил старейшину, что он послал по куску своей жене и дочерям. В конце обеда Януарий вскипятил молока и накрошил туда сухарей. Это незатейливое блюдо понравилось киргизу более всего.
Затем американец предложил старейшине сигар. Тот вначале отказался, очевидно, не поняв, что это такое, но увидев, что гость закурил одну из них, тотчас передумал и последовал примеру американца с большим наслаждением. При этом он показал свои папиросы и трубку, сказав, что курить научился у русских.
Завязалась беседа, во время которой журналист узнал чрезвычайно много полезного для своих будущих репортажей. В частности, что зовут старейшину Довлат, и он управляет под властью русских двумя тысячами кибиток. Каждая из них обязана платить ежегодный налог в три рубля. На вопрос американца довольны ли они русским управлением, тот отвечал, что довольны; но затем погрустнел, сказав, что очень часто приходится платить также подати и хану Хивинскому, считающего всех киргизов, кочующих между Аму-Дарьей и Сыр-Дарьей своими подданными. Мак-Гахан, постарался утешить хозяина, заметив, что когда русские покорят хана, то положат конец такому положению дел. Но старейшина только покачал головой, словно не особенно радуясь такому исходу. Вероятно, ему не очень была приятна перспектива, что последняя твердыня его веры будет покорена христианской властью.
На следующий день, проснувшись, Януарий нашёл лошадей уже оседланными и готовыми к отъезду. Наскоро выпив стакан чая, путешественники вскочили на лошадей и продолжили свой путь. В качестве подарка Мак-Гахан оставил Довлату с полдюжины сигар и несколько плиток шоколада.
В следующем ауле куда добрались путники, журналист услышал историю достойную пера Шекспира.
В большой кибитке куда провели американского гостя, к нему по знаку хозяина подошли две молоденькие девушки, как оказалось его сёстры. Они приблизились к Януарию с потупленными глазами и приветствовали его, каждая по очереди, взяв руку гостя в свои и приложив с “тихою скромностью, которая была положительно очаровательна” к своему сердцу. Сделано это было с такою простой, природной грацией, сопровождалось таким застенчивым взглядом темных глаз, что американцу показалось в эту минуту что лиц, красивее и интереснее он еще не встречал.
Как после отметил Мак-Гахан, киргизские женщины таким образом приветствуют своих мужей, братьев, отцов, возлюбленных, а также и гостей. Одеты девушки были в красные шелковые халаты с пестрым шитьём по швам и на рукавах, со множеством больших серебряных, тонких как пластинки, пуговиц. Из-под халата, застегнутого у шеи коралловой брошью, виднелась светлая шелковая рубашка, доходящая до колен. Белые шаровары из такого же шелка и красные сапожки дополняли этот несложный, но весьма нарядный костюм.
Вручив хозяину свою винтовку и револьвер, Януарий расположился на разостланных перед костром одеялах. Тем временем над огнём поставили чугунный котел с водой в который стали забрасывать большие куски баранины. После часовой варки похлёбка была вылита в большой деревянный таз. Расположившись вокруг него приступили к трапезе. Предоставим слово самому Мак-Гахану: “Мне также дали деревянную ложку и пригласили подсесть к еде вместе с другими. Кушанье это, весьма вкусное, оказалось чем-то в роде супа из баранины, заправленного пшеничною мукой. Мы все ели из одной чашки самым приятельским образом, но к несчастию супа не достало, а мне как нарочно в этот день не попадалось ни уток, ни фазанов. Молока, зато, оказалось вдоволь; я приказал его накипятить и накрошил туда сухарей. Друзья мои киргизы вероятно никогда еще до тех пор не отведывали подобного блюда, потому что оно их привело в положительный восторг, а к концу ужина, заключенного шоколадом и кишмишем, все мы были в самом веселом и общительном расположении духа, вполне забывая об окружающей нас пустыни. Девушки все время держались в стороне, и мне стоило больших трудов добиться чтоб они подсели есть с нами”.
После обеда Мак-Гахан услышал рассказ, из которого вынес суждение, что природа человеческая везде одинакова, и что любовь также самовластно царит в Туркестанских степях, как и во всём цивилизованном мире.
Юноша Пулат был сговорен с самой красивой девушкой Туглукского аула по имени Муна Аим. Отцу невесты был уплачен калым и назначен день свадьбы. Но за несколько дней до неё Пулат умер, и девушка стала опять свободна. Тут появляется Сулук, брат покойного, и требует Муну Аим себе в жены (существовал такой обычай среди некоторых народов Средней Азии). Таким способом он хотел получить обратно собственность брата, которая была дана в приданое. Отец Муна Аим согласился отдать дочь за Сулука, но сама она наотрез отказалась. Рассердившись отец выгнал дочь и она, взяв своего верблюда, овец, коз и всё имущество ушла от него. Девушка купила себе маленькую кибитку и поселилась в ней одна.
Когда аул трогался с места, она шла со всеми и ставила свою кибитку неподалеку от других. Тогда все старухи на нее ополчились: „Что это делается с Муна Аим?" говорили они. „Она не хочет идти к своему мужу, и живет одна, как бродяга. Пойдемте, уговорим ее". Они отправились к ней, исцарапали ей лицо, драли ее за волосы; но она только плакала, ломала руки, но к Сулуку не шла. Каждый день старухи приходили к её кибитке и ругались. Но всё было тщетно: ничто не могло сломить девушку. Потеряв терпение Сулук, с тремя товарищами ночью ворвался в кибитку Муны Аим чтобы забрать её силой. Но девушка защищалась так, что четверо мужчин не могли с нею сладить. Она схватилась за дверной косяк и держалась так крепко, что они были вынуждены перебить ей пальцы, чтобы оторвать от двери. Когда разъяренные мужчины выволокли, наконец, непокорную из кибитки, на девушке почти не осталось одежды и все тело было окровавлено, но она кусалась и царапалась как дикая кошка. Сулук, вскочив на лошадь, схватил её за волосы и стал волочить за собой пока девушка не потеряла сознание, тогда он ускакал, оставив её на земле, в разодранной одежде и едва живой.
– Да отчего же она не хотела за него выйти? - спросил американец.
– Потому что любила Азима.
– А где же он был?
– Он принадлежал к другому аулу. Она, видите ли, никогда не любила своего нареченного
жениха, а выходила за него единственно по приказанию отца.
– Чем же всё кончилось?
– А услыхал об этом Ярым Падишах (так называли К. П. фон Кауфмана), прислал казаков,
которые и захватили Сулука.
– Что же с ним сделали?
– Не знаю. Говорят, угнали так далеко что ему никогда назад не вернуться.
– А девушка умерла?
– Нет, выздоровела; а как вернулась на зимнюю стоянку, то свиделась со старым своим возлюбленным
и вышла за него замуж.
– А старухи уже не вмешивались?
– Нет, боялись Ярым Падишаха.
Мак-Гахан позже поинтересовался у генерала Кауфмана было ли это на самом деле. И Константин Петрович подтвердил, добавив, что Сулук был сослан в Сибирь.
На следующее утро не без сожаления Януарий распрощался с хозяином и его хорошенькими сёстрами, оставив в подарок брату карманный нож, а девушкам по паре серег.
Здесь мы вновь дадим слово американскому путешественнику: “Я не могу здесь не заметить, что все время моего пребывания с киргизами оставило по себе самое приятное воспоминание. Они все, без исключения, были добры ко мне, гостеприимны и честны. Я провел среди них целый месяц, путешествовал с ними, ел с ними и спал в их кибитках; со мной все это время были деньги, лошади, оружие и вещи, которые могли прельщать их как богатая добыча. А между тем, я от них ничего кроме хорошего не видал; не только не пропало у меня во все время ни малейшей безделицы, но не раз случалось, что за мной скакал киргиз пять-шесть верст в вдогонку, чтобы возвратить что-нибудь мною забытое”.
Через некоторое время, наполненная скудной жизнью степь, осталась за спиной. Начинался самый тяжёлый участок пути – безжизненные пески Кызыл-Кумов.
Караван в пустыне. Фотография из “Туркестанского альбома”, часть этнографическая
Весь день путешественники продолжали ехать песчаными холмами, на которых почти не попадалось растительности. Не было видно и каких-либо следов людей и животных. Ворон, свивший себе гнездо на самой вершине оголенного дерева, был единственным представителем живых существ в этих местах.
Он встретил путников неприязненным хриплым карканьем, словно хотел предупредить о чём-то. Вероятно, о том, что отряд Мак-Гахана сбился с пути. Взглянув на компас Януарий понял, что они идут в обратную сторону от своей цели. Несколько часов последовавших за этим открытием оказались для путешественников самыми тяжелыми со времени вступления в пустыню. Они блуждали, не зная где искать дорогу, всё более и более теряя надежду. В довершение к этой неприятности, оказалось, что захватили с собой мало воды, и после дневного перехода по пустыне все изнемогали от жажды.
Вот как вспоминает этот эпизод Мак-Гахан: “Горло мне жгло как огнем, голова горела, воспаленные глаза блуждали по сторонам. Я серьёзно стал бояться, чтоб у меня не сделалось воспаление в мозгу. На целые мили кругом пустыня была покрыта сухим песком. Если не найдем дороги, то неизвестно, когда придется напасть на колодезь, а перспектива пробыть еще сутки или даже хоть одну ночь без воды сводила меня с ума”. Наконец, когда солнце уже почти зашло за горизонт дорога была найдена. Она шла от Казалинска на Иркибай, и именно этим путём прошёл отряд Великого Князя. К счастью, было найдено и мелкое озеро, больше похожее на мутную лужу. Вода была с изрядной примесью грязи, но всё же это была вода.
Заночевали тут же, рядом с водоёмом, но уже в три часа утра поднялись, чтобы выехать по прохладе.
Через несколько часов увидели вдали двух человек. Слава богу, это оказались русские солдаты. Форт был неподалеку. Путники пришпорили коней и выехав из зарослей саксаула увидели земляной вал, перед которым собралась группа солдат и офицеров, наблюдающих за приближением маленького отряда.
– Что вас так долго задержало? – был первый вопрос, который задал Мак-Гахану один из офицеров.
– Да я, кажется, недолго ехал – отвечал удивлённый американец - всего четыре с половиной дня.
– Четыре с половиной дня? - воскликнул офицер – Да вы выехали из Казалинска целых тринадцать
дней тому назад.
– Это так, но ведь я четыре дня был в форте Перовском.
– В Перовском?
– Да, я выехал оттуда только четыре дня тому назад.
– Да разве вы шли не с хивинским посланником и это не ваш караван? - спросил офицер, указывая за
спину Мак-Гахана.
Януарий оглянулся. С той стороны, откуда они только что приехали, медленно подходила длинная вереница верблюдов.
– Да кто же вы такой, наконец? Очевидно, вы не из этого каравана.
– Я американский корреспондент и пытаюсь догнать армию генерала Кауфмана.
– Что? Удивительнее этого я ничего в жизни не слыхивал. Ушам своим не верю. Надеюсь, что бумаги
ваши в порядке, а пока слезайте-ка с лошади, вы, должно быть, чертовски устали.
Через несколько минут была разбита палатка, куда американец и был препровождён всё тем же офицером, который оказался капитаном Гизингом, комендантом крепости.
И как позднее напишет Мак-Гахан:”Во все короткое время моего с ним знакомства относился он ко мне с такою добротой и радушием которые трудно было бы когда-нибудь забыть”.
После обеда и осмотра крепости, заложенной Великим Князем, Мак-Гахан отправился знакомиться с хивинским посланником, лагерь которого расположился за стенами форта. Караван Бей-Муртаза-Ходжа-Абасходжи состоял из тридцати верблюдов, перевозивших провиант и багаж. По среднеазиатским меркам посол считался весьма важной особой. Величие, впрочем, имело здесь и некоторый минус. Чтобы соответствовать статусу, он продвигался медленно, неспешным шагом, чтобы показать русскому генералу, что не слишком торопится начинать переговоры. Эта неспешность привела к тому, что он нагнал Кауфмана лишь через несколько дней после падения Хивы и вопрос о переговорах отпал сам собой.
В крепости никто ничего не знал ни о Кауфмане, ни о Казалинском отряде, вышедшим отсюда две недели назад и Мак-Гахан решил выехать на следующее утро и идти по следу Великого Князя.
Комендант не возражал, только предупредил, что путь этот очень опасный, и посоветовал ехать за хивинским посланником, которого сопровождал конвой из 25-ти казаков. Но американец спешил, и к совету не прислушался.
Выехать рано утром не удалось. Гизинг настоял, чтобы американец позавтракал с ним. Только к полудню, пожав руки всем офицерам и получив от коменданта несколько рекомендательных писем Мак-Гахан продолжил своё путешествие.
Cразу за фортом началась самая опасная часть пустыни. Речки, ручьи, маленькие озёра, часто встречающиеся колодцы остались за спиной путешественников, но окружающий пейзаж всё ещё радовал глаз. Вокруг раскинулись небольшие возвышенности, покрытые роскошной темно-зелёной травой, напомнившие Януарию покровы американских долин. Но красота была обманчивой. Под холмами покрытыми изумрудной зеленью скрывался сыпучий песок, где обитали скорпионы, тарантулы, огромные ящерицы – вараны – достигающие до двух метров в длину, черепахи и змеи. Кое-где попадались гниющие трупы верблюдов. Горе путешественнику, заблудившемуся в этом песчаном океане - без проводника и без воды его ждёт мучительная смерть.
До первых колодцев Кизил-Как оставалось почти сто километров безводья, а у путешественников в запасе имелось лишь два турсука (кожаный мешок) воды на пять человек и восемь лошадей. Красное солнце медленно, точно нехотя, опускалось к закату и затем разом исчезло за горизонтом. Вечерние тени сгустились, пустыня погрузилась в ночной мрак, но вскоре осветилась бледным, неверным светом восходящей луны. Проехали мимо погружённых в тишину кибиток, тлевших костров и уснувших верблюдов хивинского посланника, который по-видимому давно здесь остановился. Устроился неподалёку на ночлег и отряд Мак-Гахана. Спали недолго, уже через три часа путь был продолжен. К полудню солнце, от которого некуда было спрятаться, достигло зенита, песок обжигал как раскалённая лава и лошади еле-еле плелись понурив головы. Миражи озёр, появляющиеся вдали сводили путников с ума, и когда наконец к вечеру они подъехали к вожделенным колодцам, лишь в изнеможении бросились на ещё не остывший песок.
Вода - главное богатство в пустыне. В ней выживает только тот, кто знает дорогу к колодцам. Никому не ведомо кем и когда они были вырыты. В далёкие времена войска Тамерлана утоляли из них свою жажду. Прошли века, сменилось сотни поколений, а вода этих колодцев все также чиста и неисчерпаема.
Еще одну ночь пришлось путникам провести на песке, под открытым небом. На следующее утро изменив направление на юго-западное въехали в местность “дикую и печальную”. Это была плоская возвышенность, состоящая из песка, покрытого редким кустарником.
С каждым шагом дорога становилась все хуже и хуже. Лошади с трудом пробирались по глубоким песчаным наносам. Одну лошадь, окончательно выбившуюся из сил, пришлось развьючить и оставить в пустыне. Необходимость бросить бедное животное умирать, привело Мак-Гахана к самым мрачным мыслям. Пятнадцать дней он уже был в пути, а все кажется так же далёк от цели. Лошади последние несколько дней питались только тем что им удавалось найти в пустыне. “Возможно и нам суждено будет пасть от изнеможения” – всё чаще думал Януарий.
Бесконечные степи Кызыл-Кумов, покрытые отдельными буграми, заросшими тамариском.
Фото из книги академика А. Ферсмана “Путешествие за камнем”
Наконец выехали на вершину восточного склона горного хребта, с которой открылась низкая бесплодная равнина, а за ней, синим туманом виднелись горы Урта-Тау. По словам проводника, до них было ещё около 60 километров.
Путешественники стали медленно спускаться по обрывистому склону. Копыта лошадей скользили и выворачивали большие глыбы песчаника, которые скатывались вниз миниатюрными лавинами. Спуск занял полчаса и вновь впереди томительная пустыня, покрытая уже не песком, а пылью, где не растёт ничего. Несмотря на спустившуюся ночь отряд продолжал двигаться вперёд, в надежде набрести наконец на место где росло хотя бы что-то пригодное для корма лошадей, но все тщетно. Наконец выбившись из сил, путники остановились и заварили чай из последней бутылки воды.
Когда рассвело, о счастье, был найден колодец с чистой водой, а еще через полчаса выехали на вершину Урта-Тау. Величественный издалека, вблизи он оказался низкой цепью небольших гор.
Мустров поднялся на остроконечную вершину и осторожно заглянув за нее дал знак остальным двигаться дальше. Необходимая предосторожность, поскольку в этой местности уже вовсю хозяйничали туркменские отряды, словно стаи волков, кружа вокруг русских войск. Мак-Гахан пришпорил еле плетущуюся лошадь и выехав на возвышенность осмотрел местность в подзорную трубу. Его взору предстала открытая голая пустыня. Сливаясь с горизонтом, она раскинулась на десятки километров к югу. На расстоянии около 15 километров, к своей огромной радости, Януарий увидел куполообразное возвышение, показавшееся ему чудовищной кибиткой, окруженной небольшими палатками. Около них виднелись белые кители солдат и сверкающие на солнце лезвия штыков.
Сомнений не было, он достиг цели - это был отряд генерала Кауфмана.
Измученные, покрытые пылью, ранним утром 4 мая 1873 года, Мак-Гахан и его люди въехали в русское укрепление. За спиной осталось семнадцать суток и почти 1000 километров тяжелейшего пути.
Лагерь Хала-Ата расположился посреди совершенно гладкой равнины, с севера окаймленной низким хребтом гор, которые только что перевалили наши путешественники. Равнина широко раскинулась на огромное пространство к югу и востоку. Куда хватало глаз не было видно никакого признака растительности, лишь один песок, сливающийся на горизонте с медно-желтым небом. “Какое ужасное место. - подумал американец, - Зачем генерал Кауфман выбрал его для стоянки?”. Однако удивление Януария прошло, когда он увидел источник чистой, прозрачной воды, текущей довольно большим ручьем. Воды в нём хватило бы для армии в несколько тысяч человек.
На четырёхугольном пространстве лагеря в беспорядке были разбросаны палатки и кибитки всех цветов и размеров. Большое куполовидное строение, которое Мак-Гахан издали принял за громадную кибитку, оказалось земляным холмом, на котором возвышалась каменная сторожевая башня. Она представляла собой угловой бастион укрепления, воздвигнутого генералом Кауфманом. Группы солдат поили лошадей из небольших прудов, образованных бьющими из земли источниками. Множество верблюдов растянулись по пустыне, отыскивая саксаулы и дикую полынь. Пыль, жара и песок – такова была Хала-Ата, какой её увидел американский корреспондент.
Подъехав к дежурному офицеру Мак-Гахан спросил здесь ли генерал Кауфман. Ответ был убийственен для него. Командующий выехал отсюда ещё пять дней тому назад, и в настоящее время должен уже был подойти к Аму-Дарье. “Пять дней! Конечно теперь он переправится через реку и возьмет Хиву прежде чем я в состоянии буду его догнать” – в отчаянии подумал Януарий.
Наконец, успокоившись, Мак-Гахан сказал офицеру что он американец и едет к генералу Кауфману, к которому у него, также как и к Великому Князю Николаю Константиновичу есть рекомендательные письма.
- Не могли бы вы доложить командующему здешним отрядом о моем прибытии и желании ему представиться.
Узнав, что пред ним американский корреспондент, офицер чрезвычайно радушно пригласил того в свою палатку и приказал немедленно заварить чай, сказав при этом:
- Вы знаете, полковник Веймарн теперь спит, но скоро встанет и будет рад вас видеть.
В дальнейшем разговоре офицер сообщил, что завтра предполагается выступить двумя ротами пехоты, сотней казаков и двумя девятифунтовыми полевыми орудиями.
- Думаю, вы сможете присоединится к отряду - добавил он.
Затем собеседник Мак-Гахана сообщил, что со времени выступления генерала Кауфмана, Веймарн не имел от него никаких известий кроме приказания выслать кавалерию вперед. Также офицер рассказал о произошедшей неделю назад небольшой стычке с ханскими войсками. Генерал Кауфман 27 апреля выслал рекогносцировочный отряд к ближним колодцам Адам-Крылган. Отряд этот, под начальством полковника Н. А. Иванова, подошел туда, когда уже стемнело. Иванов желая осмотреть местность выехал вперед с четырьмя казаками и четырьмя киргизскими проводниками. Он не подозревал, что у колодцев расположился отряд туркмен численностью от 200 до 300 человек. Для тех появление неприятеля тоже стало неожиданностью, однако они среагировали молниеносно и быстро окружили маленький русский отряд.
Отступать возможности не было, да и убежать от быстроногих туркменских коней было немыслимо. Полковник Иванов спешил своих людей и приготовился дать решительный отпор. Завязалась отчаянная схватка, во время которой у русских было убито двое, а остальные ранены, включая и самого Иванова, поражённого пулями в руку и ногу. Схватка продолжалась несколько минут; еще мгновение, и русские неминуемо должны были погибнуть, но тут подоспела остальная часть рекогносцировочной партии, бросившаяся вперед при первом звуке выстрелов. Туркмены, несмотря на численное превосходство, ускакали и бой не приняли.
Несколько слов о Николае Александровиче Иванове, “воине с младых ногтей” и герое практически всех Туркестанских походов.
Фото из Туркестанского альбома. Часть историческая. 1872 г
После окончания Оренбургского кадетского корпуса и Михайловского артиллерийского училища Иванов, в чине хорунжего конной артиллерии Оренбургского казачьего войска, сразу же принимает участие в военных действиях в Средней Азии. Отличившись в первых же боях, он награждается орденом св. Анны 3-й степени. Во время штурма Ташкента в 1865 году проявил не только выдающуюся храбрость, но и находчивость. Заметив гибель товарищей от перекрёстного артиллерийского огня, Иванов штыковым натиском выбил неприятеля из-за баррикад и завладел их орудиями, причём сам был контужен в голову. За этот подвиг награждён орденом св. Георгия 4-й степени. В наградном листе читаем:
“В воздаяние за отличие, оказанное при штурме г. Ташкента, 15 Июня 1865 года, где, с 50 нижними чинами, сбил с 2-х баррикад в 10 раз сильнейшего неприятеля и овладел 3 орудиями”.
Состоя затем в распоряжении генерала Романовского, Иванов принимает участие в рекогносцировке урочища Мурза-Рабат, в бою при Ирджаре, взятии крепости Заамин, штурме Джизака и Ура-Тюбе. За эти бои был награждён орденами св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом, св. Станислава 2-й степени с мечами и золотой саблей с надписью: “За храбрость”. Под начальством генерала Абрамова участвует в Каршинской экспедиции, а затем в 1870 году в походе против шахрисябзских беков Джура-бия и Баба-бия. За штурм города Китаба награждается орденом св. Анны 2-й степени с мечами. С 1868 по 1873 год Иванов служит по военно-народному управлению в Заравшане и Кызылкумах, что даёт ему возможность хорошо изучить язык и быт местных жителей. В 1872 году произведён в полковники. По окончании Хивинского похода Иванов был назначен начальником Аму-Дарьинского отдела, где приложил множество усилий для установления мира в этом районе. 4 апреля 1876 года произведён в генерал-майоры.
В 1877 году Иванов становится начальником Зеравшанского округа и управляет им шесть лет. Затем он военный губернатор Ферганской области. В 1889 году Иванов выходит в отставку, но через 10 лет вновь призывается на службу, производится в генерал-лейтенанты и назначается помощником Туркестанского генерал-губернатора Духовского, по управлению военной и гражданской частью. По сути он и был настоящим начальником края поскольку, как пишет в своих воспоминаниях Г. Фёдоров: «Духовской был человек не глупый и, быть может, в своё время очень полезный, но когда он был назначен в Туркестан, то это была уже развалина и в умственном, и физическом отношениях. Непонятно, как могли назначить такую руину начальником огромного края, к которому только что присоединили ещё две области.
Он не был способен ни к какому труду и, свалив все бремя управления на вновь назначенного на только что учрежденную должность помощника генерал-губернатора генерала Иванова, сам буквально ничего не делал, или разъезжал с большой помпой по краю, или проживал в Петербурге, куда неоднократно выезжал, будто бы по делам службы”. Поэтому не удивительно, что уже через два года Иванов становится следующим Туркестанским генерал-губернатором и командующим войсками Туркестанского военного округа. Им он остаётся до самой своей смерти. Умер Николай Александрович Иванов 18 мая 1904 года, в возрасте 64 лет, и был похоронен на ташкентском городском кладбище. Вот такая славная биография.
Однако вернёмся к нашему герою.
Время перевалило за полдень. Солдаты столпились у кибиток, ища хоть какого-нибудь укрытия от палящего солнца. Из пустыни потянулись обратно к лагерю верблюды. Рёв ослов, ржание лошадей, блеяние овец - все смолкло под палящим зноем. В военном лагере воцарилось оцепенение и безмолвие. Солнце медленно подвигалось к закату, однако полковник Веймарн никак не реагировал на присутствие в лагере американского корреспондента.
Мак-Гахан постепенно начинал терять терпение. До этого он не сталкивался с таким невниманием к себе в русских пределах. Наконец решив положить конец неизвестности Януарий отправился к полковнику без приглашения. Подойдя к прогуливающемуся по лагерю Веймарну, Мак-Гахан представился и начал разговор:
– Я должен извиниться пред вами, полковник, что не явился к вам раньше; но мне говорили, что вы еще спите.
– Что же вам нужно?
– Я уже заметил, полковник, что желал вам представиться.
– Очень благодарен; но не думаю, чтобы вы единственно для того ехали сюда из Нью-Йорка чтобы
мне представиться?
– Конечно нет, полковник; мне нужно добраться до генерала фон Кауфмана.
– Да? Так у вас дела с генералом Кауфманом? И как же вы до него доберетесь?
– Верхом.
– И что же у вас за дело к генералу?
– Об этом я скажу только ему.
– А есть у вас письменное позволение генерала Кауфмана?
– Нет, – отвечал Януарий, доставая свои бумаги, – но у меня есть позволение....
– Мне решительно все равно, чье бы позволение вы ни имели: дальше ехать вы не можете без
письменного разрешения самого генерал-губернатора. А до бумаг ваших мне дела нет.
– Как же я могу теперь получить это разрешение?
– Не знаю. Вы можете послать ему ваши бумаги, но я почти уверен, что позволения вы не получите
без личного с ним свидания. Он слишком занят чтобы заниматься перепиской.
– Извините, полковник, получается, его превосходительство генерал фон Кауфман лицо совершенно
недосягаемое: я не могу его видеть, не имея на то его позволения, а позволение это он
мне может дать только при свидании. Что же мне делать?
– Das geht mir Nichts an (это не мое дело) – по-немецки отчеканил Веймарн, и повернувшись на каблуках, оставил обескураженного американца в полной прострации и мрачных размышлениях, что же делать дальше.
Выход из этой ситуации Мак-Гахану виделся только один – бежать на свой страх и риск. Идея была безумной. Во-первых, Веймарн непременно вышлет погоню и задержав беглеца посадит под арест. Во-вторых, пройти незамеченным через пустыню по которой рыскают туркменские всадники, вряд ли удастся. В памяти американского журналиста живо всплыли картины из книги известного путешественника Арминия Вамбери, на одной из которых стоящий на хивинской площади туркмен, высыпал из мешка человеческие головы, при восхищенных, одобрительных криках толпы. На другой был изображён страшный клоповник в Бухаре, куда жестокий правитель Назрула-хан бросал пленных на поедание миллионам насекомых.
Мак-Гахан продолжал размышлять, перебирая в уме варианты, когда к нему подошли несколько офицеров, которые услышав о прибытии американского корреспондента решили предложить ему своё гостеприимство. Заявив, что не одобряют поведения полковника они со всем своим радушием постарались загладить нелюбезность своего командира.
Накормив гостя плотным обедом, его отвели в палатку того самого полковника Иванова, отличившегося в бою у колодцев Адам-Кырылган. Узнав, что американцу не выделено пристанище, Иванов предложил поселиться у него на все время пока он останется в Хала-Ате. “Я принял это предложение с радостью, - вспоминал позднее Мак-Гахан - а так как полковник Иванов был на положении больного, и получал все лучшее, что только можно было достать, то судьба, как оказалось, не могла отдать меня в лучшие руки. Не только Иванов, но и все общество офицеров относилось ко мне с радушием, которого мне никогда не забыть, тем более что это было время, когда я более всего нуждался в их гостеприимстве. Мой американский паспорт был достаточною рекомендацией в их среде, как и в глазах всех Русских, которых я до тех пор встречал”.
На следующий день полковник Веймарн сообщил Януарию, что следующим утром он выступает и если Мак-Гахан желает, то может послать с ним письмо к Кауфману. Подумав тот согласился, но тем не менее решил попытаться ускользнуть из лагеря вместе с выступающей колонной. План был следующий: выступить из лагеря с кавалерией, пользуясь предрассветной темнотой, сделать большой объезд, обогнать отряд и добраться до реки.
Однако в полночь, когда все уже было готово к походу, от генерала Кауфмана пришел приказ, отменяющий выступление. Оказалось, что главный отряд еще не дошел до Аму-Дарьи, но где он находился Мак-Гахану не сообщили. Выступление отложили на несколько дней и всё это время Януарий оставался гостем всё того же радушного полковника Иванова.
Оренбургские казаки с верблюдами в Туркестане. Фотография конца XIX века.
Из собрания А.В. Левченко
Все четыре дня, что пришлось прожить американцу в Хала-Ате, показались ему невыносимыми. Зной был нестерпим, а частые порывы ветра поднимали целые столбы песка и пыли, которые проникали всюду. Они наполняли глаза, рот, ноздри, забивались в ресницы, волосы, одежду. К тому же, никаких развлечений в военном лагере не было. Оставалось только лежать целыми днями и проклинать полковника Веймарна. Мак-Гахан не мог тогда знать, что через короткое время его недоброжелателя ждал трагический конец. Во время боевых действий в Хиве полковник был сброшен с лошади, сломал позвоночник и через несколько часов скончался.
От нечего делать Януарий стал интересоваться местом, на котором был разбит русский военный лагерь. Хала-Ата находилась на территории Бухарского эмирата. Постройка укрепления Св. Георгия в этом месте была осуществлена с позволения эмира. В древности здесь, очевидно, был большой город и остатки каменных стен были использованы русскими при постройке форта. Мак-Гахан также нашёл часть высеченного камня, который был похож на капитель колонны.
Дни тянулись казалось бесконечно, а вестей от генерала Кауфмана всё не было. Януарий, твёрдо решив бежать, стал внимательно изучать обычный лагерный порядок: когда сменяются пикеты, когда офицеры ночного дежурства отправляются на отдых. В результате было установлено, что самым удобным временем для побега будет раннее утро. Американец предполагал, что он успеет преодолеть километров пятьдесят, прежде чем его хватятся и для погони он станет недосягаем.
Между тем полковник Веймарн также был в нетерпении. Не получая известий от генерала Кауфмана, и опасаясь, что Хива будет занята до его прихода, он наконец решился двинуть войска из Хала-Аты, в надежде встретить курьера с приказом о выступлении. Благодаря этому, побег американца мог оказаться ещё успешней.
В первом часу утра 12-го мая военная колонна выступила на широкую песчаную дорогу, ведущую к Адам-Крылгану и Аму-Дарье. Отряд Мак-Гахана тихо примкнул к казакам, шедшим во главе колонны и выехав, через два километра на вершину низкого песчаного холма, также тихо отделился от них. Свернув с дороги на север, беглецы выехали в пустыню.
Ориентируясь по полярной звезде отряд Мак-Гахана тихо и осторожно продвигался по песку, поросшему саксаулом и полынью. Впереди была неизвестность, ярко окрашенная опасностью и нешуточным риском. Но пьянящий воздух свободы, возбуждение от верховой езды после скучной однообразной жизни на Хала-Ате, звёздное небо, свежий утренний ветерок – все это доводило Януария до такой степени восторга, что возможная гибель от жажды или от рук разбойников, представлялась ему делом совершенно второстепенным.
Едва рассвело, пришпорили коней и те перешли на лёгкий галоп. Мак-Гахан то и дело оглядывался, опасаясь увидеть погоню снаряжённую Веймарном. Вскоре далеко на юго-востоке показалась движущаяся в том же направлении темная масса. Приняв её за арьергард отряда, Януарий приказал повернуть к западу, прямо к Аму-Дарье.
Около двух часов дня путники поднялись на маленькую песчаную возвышенность, поросшую саксаулом. Отсюда открывался вид на низкую, гладкую равнину, покрытую беловатым солончаковым слоем. За равниной виднелись песчаные холмы – знаменитый Адам-Крылган.
Мак-Гахан достал подзорную трубу и стал осматривать местность впереди. Внезапно из уст американца вырвалось полное отчаяние “Goddamnit” (чёрт побери). Вдали, на холмах, отчётливо виднелись белые кители русского войска. Тут же подъехало несколько конных киргизов, едущих в Хала-Ату. Они рассказали, что солдаты, которых увидел Мак-Гахан - это казаки, прибывшие из Хала-Аты этим утром. „Те самые казаки, - мысленно добавил Януарий, -к которым я так ловко примкнул в темноте и от которых так же удачно ускользнул потом!"
Необходимо было выбрать другую дорогу, но до Аму-Дарьи более 150 километров и доехать туда, не зная расположение колодцев и не поя лошадей, было невозможно.
И тут Мак-Гахан смутно вспомнил услышанный им в Хала-Ате разговор, в котором упоминался какой-то источник между Адам-Крылганом и рекой. Но где он расположен? Януарий попросил Акмаматова расспросить киргизов. Их ответ воскресил угасшие было надежды американца. В пятидесяти километрах отсюда, рассказали киргизы, находятся шесть колодцев Алты-Кудук, и генерал Кауфман оставил там небольшой отряд. Януарий немедленно приказал людям садиться на лошадей, чтобы ехать прямо туда, не останавливаясь.
За Адам-Крылганом продвижение замедлилось. Песок становился всё рыхлее и глубже и наконец стал переходить в огромные холмы до 9 метров в высоту, напоминающие снежные глыбы. Ветер дул непрерывно, глаза засыпало песком, а ноги путников вязли в глубоких наносах. Адам-Крылган - "человеческая погибель", не зря этому место дали столь страшное название. К счастью длилось это недолго, примерно через пять километров почва стала более твёрдой. Обессиленные люди и лошади в изнеможении остановились на привал.
Отдохнув, двинулись дальше. Шли до глубокой ночи. Несколько часов сна и снова в путь. Наконец, после двухчасового перехода следующим утром, путники стали различать у горизонта сверкающие на восходящем солнце штыки. Скоро показались двое стоявших в пикете солдата, которые пристально следили за подъезжавшими путешественниками. Ещё через час Мак-Гахан со своим отрядом въезжал в лагерь Алты-Кудук. Место это было не менее печальное, чем Адам-Крылган. Взору американца предстала широкая, неглубокая ложбина с несколькими колодцами и грудами наваленного фуража и военного имущества. На небольшом холме было установлено два орудия, за которыми виднелись солдатские палатки. А за ними до самого горизонта, все те же барханы жёлто-красных песков.
Мак-Гахан, усевшисьна груду военной клади, стал раздумывать какой его здесь ожидает приём. “Может и здесь начальствует свой Веймарн.” – проносились в голове тревожные мысли. Но не прошло и пяти минут, как из ближайшей палатки показалась голова молодого офицера и раздался возглас:
- Какого чёрта вы тут сидите? Идите сюда.
Не раздумывая Януарий принял приглашение и войдя в палатку вздохнул с облегчением. Офицер оказался одним из тех, кого американец встретил в Хала-Ате. Он тоже пытался нагнать генерала Кауфмана, застал его на Алты-Кудуке и получил приказ остаться здесь. Немедленно был заварен чай и выложено угощенье, состоящее из вяленого мяса и сухарей. За трапезой Мак-Гахан узнал от своего собеседника, что генерал Кауфман ушел шесть дней назад и в настоящее время должен был находиться у Аму-Дарьи. Возможно даже ему удалось через неё переправиться и здесь со дня на день ждали приказа выступать. Офицер не советовал американцу ехать самостоятельно, поскольку дорога была весьма опасной. Повсюду за арьергардом Кауфманского отряда рыскали туркменские шайки. Но несмотря на опасности, подстерегающие путешественников, Мак-Гахан решил не ждать, поскольку погоня за ним, скорее всего уже была послана. Однако, силы путешественника были на исходе, и он решил остаться на один день, чтобы дать отдых своим людям и лошадям. С этими мыслями Януарий заснул.
Проснувшись он не сразу сообразил где находится. Палатка, в которой он находился была довольно большой, просторной и обита внутри тканями самых ярких цветов, вырезанными каким-то причудливым образом. Впоследствии американец узнал, что это была одна из палаток, присланных генералу Кауфману эмиром Бухары.
– Ну, хорошо ли вы теперь отдохнули?– прозвучал неожиданно вопрос на чистом английском языке.
Оглянувшись журналист увидел около десятка офицеров, окруживших его ложе. Вновь даём слово Мак-Гахану: “Заговоривший со мной был барон Корф; тут же были Валуев, Федоров и много других. Они все ждали моего пробуждения, чтобы приветствовать меня и предложить свое гостеприимство. Сошлись мы в несколько минут. Они пригласили меня завтракать с ними, но провизию для этого завтрака принуждены были доставлять в складчину: кто принес кусок сухих овощей, кто банку либиховского мясного экстракта, кто сухарей, сгущенное молоко, кофе, даже нашлась бутылка водки. И это было всё, что можно было достать в лагере из провизии; но приправлено это было таким радушием и гостеприимством, желание их оказать мне всевозможную дружбу и помощь казалось до того искренним что все это не могло меня не тронуть, особенно в те тяжёлые времена, когда сам я был в таком горьком положении”.
Проведя весь день в столь приятном обществе, Януарий всё же решил не задерживаться и выступить уже на следующий день.
Ранним утром к своему огромному удивлению, он был разбужен криком петуха, который показался путешественнику добрым знаком. Петух этот совершил путешествие с войском от самого Ташкента, со всем комфортом восседая на спине верблюда. Участь его должна была быть печальной, он предназначался для генеральского супа. Однако обнаружив настоящий боевой характер, так яростно атаковал повара командующего, пытавшегося его умертвить, что солдаты отстояли право на жизнь голосистого Петруши и сделали его одним из участников похода.
Около полудня, снабжённые новыми друзьями ячменем, водой и провиантом, путешественники продолжили свой путь. Как оказалось, сделано это было очень вовремя: через несколько часов после отбытия Мак-Гахана, в Алты-Кудук прискакал офицер во главе 25-ти казаков с приказом арестовать американца и отправить в Ташкент.
До Аму-Дарьи оставалось около ста километров и Януарий предполагал добраться до неё в тот же день.Километров через десять путешественники выехали на широкую проезжую дорогу, ведущую от Адам-Крылгана к реке. Дорога была широкая и ещё одним указателем верно выбранного направления служили трупы верблюдов, ясно показывающие путь по которому прошла армия Кауфмана. Спустя два часа стали появляться и трупы лошадей, в которых легко можно было узнать туркменских скакунов. По запёкшейся крови на них стало понятно, что здесь в ход были пущены русские винтовки. До самой реки попадались путникам эти мёртвые тела, показывая, что бои не прекращались в продолжение всего перехода. У многих убитых коней были отрезаны хвосты. Лошадиный хвост служит у туркмен доказательством того, что конь убит на службе хана, который и обязан вознаградить эту потерю деньгами.
Около пяти часов пополудни путешественники доехали до места где пустыня резко меняла свой характер, и вместо волнистых дюн перед их глазами открылась низкая гладкая равнина, в которую вдавался высокий кряж, заканчивающийся холмами. Это были горы Учь-Учак у берегов Аму-Дарьи.
Увидев вожделенную цель, путники пришпорили коней, чтобы во что бы то ни стало достичь реки засветло. Солнце, образуя длинные тени, висело красным шаром,спускаясь все ниже и ниже к горизонту. Наконец на западе Мак-Гахан различил блеск воды, сверкающий под солнцем.
- Оксус! Наконец-то Оксус! – не сдерживаясь от восторга закричал американец.
До реки доехали, когда уже совсем стемнело. Бесшумно, чтобы не выдать себя, напоили лошадей, поели размоченные в амударьинской воде сухари и так же осторожно удалились обратно в песчаные дюны, на ночлег.
“Что суждено нам увидать по утру? – думал Мак-Гахан - Белые кители русских или черные шапки туркмен?”.
Когда рассвело,путешественники, поднявшись со своих песчаных постелей, тихо осмотрелись вокруг. Ни русских, ни хивинцев видно не было, лишь вдали, на горном склоне паслась белая лошадь, которая увидев людей скрылась за вершиной.
“Но где же генерал Кауфман? – сверлила тревожная мысль.
Достав подзорную трубу Мак-Гахан стал осматривать местность. Вокруг расстилались всё те же жёлтые пески, однако у самого подножия горы виднелись следы проезжавших пушек и истлевший пепел многочисленных костров. Значит Кауфман здесь был. Но куда ушёл? Шёл уже 29-й день безумной гонки, а цель американца по-прежнему не была достигнута.
“Где же армия Кауфмана? - думал американец - Неужели же я никогда ее не разыщу? Может вся эта сумасшедшая гонка мне снится и сейчас я проснусь в одной из парижских гостиниц? Но нет; вот еще лежат груды пепла от лагерных костров и виднеются колеи, проложенные проезжавшими пушками. Русские не могли уйти далеко”.
Мак-Гахан въехал на лошади в реку, и стал горстями пить воду. Она была мутной, но приятной на вкус. Затем, осторожно пробираясь, путешественники украдкой отправились по следам армии. Следы шли по правому берегу реки, направляясь в сторону Аральского моря; они то виднелись у самой окраины воды, то поднимались на возвышенности. В погоне прошёл весь день, но по-прежнему никого впереди не было видно. Наконец опустилась ночь и путники, преодолевшие почти сто километров, остановились на ночлег.
С восходом солнца снова в путь и, проехав чуть больше километра, путешественники наткнулись на ещё тлеющий костёр. Только вот чей он? Русский или хивинский? Внезапно невдалеке словно раскат грома раздаётся грохот выстрела. За ним последовал еще и ещё, с короткими, но одинаковыми промежутками. Сомнений нет, это пушечные залпы. Впереди идёт бой.
Едва рассвело, пришпорили коней и те перешли на лёгкий галоп. Мак-Гахан то и дело оглядывался, опасаясь увидеть погоню снаряжённую Веймарном. Вскоре далеко на юго-востоке показалась движущаяся в том же направлении темная масса. Приняв её за арьергард отряда, Януарий приказал повернуть к западу, прямо к Аму-Дарье.
Около двух часов дня путники поднялись на маленькую песчаную возвышенность, поросшую саксаулом. Отсюда открывался вид на низкую, гладкую равнину, покрытую беловатым солончаковым слоем. За равниной виднелись песчаные холмы – знаменитый Адам-Крылган.
Мак-Гахан достал подзорную трубу и стал осматривать местность впереди. Внезапно из уст американца вырвалось полное отчаяние “Goddamnit” (чёрт побери). Вдали, на холмах, отчётливо виднелись белые кители русского войска. Тут же подъехало несколько конных киргизов, едущих в Хала-Ату. Они рассказали, что солдаты, которых увидел Мак-Гахан - это казаки, прибывшие из Хала-Аты этим утром. „Те самые казаки, - мысленно добавил Януарий, -к которым я так ловко примкнул в темноте и от которых так же удачно ускользнул потом!"
Необходимо было выбрать другую дорогу, но до Аму-Дарьи более 150 километров и доехать туда, не зная расположение колодцев и не поя лошадей, было невозможно.
И тут Мак-Гахан смутно вспомнил услышанный им в Хала-Ате разговор, в котором упоминался какой-то источник между Адам-Крылганом и рекой. Но где он расположен? Януарий попросил Акмаматова расспросить киргизов. Их ответ воскресил угасшие было надежды американца. В пятидесяти километрах отсюда, рассказали киргизы, находятся шесть колодцев Алты-Кудук, и генерал Кауфман оставил там небольшой отряд. Януарий немедленно приказал людям садиться на лошадей, чтобы ехать прямо туда, не останавливаясь.
За Адам-Крылганом продвижение замедлилось. Песок становился всё рыхлее и глубже и наконец стал переходить в огромные холмы до 9 метров в высоту, напоминающие снежные глыбы. Ветер дул непрерывно, глаза засыпало песком, а ноги путников вязли в глубоких наносах. Адам-Крылган - "человеческая погибель", не зря этому место дали столь страшное название. К счастью длилось это недолго, примерно через пять километров почва стала более твёрдой. Обессиленные люди и лошади в изнеможении остановились на привал.
Привал в Кызыл-Кумах. Рисунок Н. Н. Каразина
Отдохнув, двинулись дальше. Шли до глубокой ночи. Несколько часов сна и снова в путь. Наконец, после двухчасового перехода следующим утром, путники стали различать у горизонта сверкающие на восходящем солнце штыки. Скоро показались двое стоявших в пикете солдата, которые пристально следили за подъезжавшими путешественниками. Ещё через час Мак-Гахан со своим отрядом въезжал в лагерь Алты-Кудук. Место это было не менее печальное, чем Адам-Крылган. Взору американца предстала широкая, неглубокая ложбина с несколькими колодцами и грудами наваленного фуража и военного имущества. На небольшом холме было установлено два орудия, за которыми виднелись солдатские палатки. А за ними до самого горизонта, все те же барханы жёлто-красных песков.
Мак-Гахан, усевшисьна груду военной клади, стал раздумывать какой его здесь ожидает приём. “Может и здесь начальствует свой Веймарн.” – проносились в голове тревожные мысли. Но не прошло и пяти минут, как из ближайшей палатки показалась голова молодого офицера и раздался возглас:
- Какого чёрта вы тут сидите? Идите сюда.
Не раздумывая Януарий принял приглашение и войдя в палатку вздохнул с облегчением. Офицер оказался одним из тех, кого американец встретил в Хала-Ате. Он тоже пытался нагнать генерала Кауфмана, застал его на Алты-Кудуке и получил приказ остаться здесь. Немедленно был заварен чай и выложено угощенье, состоящее из вяленого мяса и сухарей. За трапезой Мак-Гахан узнал от своего собеседника, что генерал Кауфман ушел шесть дней назад и в настоящее время должен был находиться у Аму-Дарьи. Возможно даже ему удалось через неё переправиться и здесь со дня на день ждали приказа выступать. Офицер не советовал американцу ехать самостоятельно, поскольку дорога была весьма опасной. Повсюду за арьергардом Кауфманского отряда рыскали туркменские шайки. Но несмотря на опасности, подстерегающие путешественников, Мак-Гахан решил не ждать, поскольку погоня за ним, скорее всего уже была послана. Однако, силы путешественника были на исходе, и он решил остаться на один день, чтобы дать отдых своим людям и лошадям. С этими мыслями Януарий заснул.
Проснувшись он не сразу сообразил где находится. Палатка, в которой он находился была довольно большой, просторной и обита внутри тканями самых ярких цветов, вырезанными каким-то причудливым образом. Впоследствии американец узнал, что это была одна из палаток, присланных генералу Кауфману эмиром Бухары.
– Ну, хорошо ли вы теперь отдохнули?– прозвучал неожиданно вопрос на чистом английском языке.
Оглянувшись журналист увидел около десятка офицеров, окруживших его ложе. Вновь даём слово Мак-Гахану: “Заговоривший со мной был барон Корф; тут же были Валуев, Федоров и много других. Они все ждали моего пробуждения, чтобы приветствовать меня и предложить свое гостеприимство. Сошлись мы в несколько минут. Они пригласили меня завтракать с ними, но провизию для этого завтрака принуждены были доставлять в складчину: кто принес кусок сухих овощей, кто банку либиховского мясного экстракта, кто сухарей, сгущенное молоко, кофе, даже нашлась бутылка водки. И это было всё, что можно было достать в лагере из провизии; но приправлено это было таким радушием и гостеприимством, желание их оказать мне всевозможную дружбу и помощь казалось до того искренним что все это не могло меня не тронуть, особенно в те тяжёлые времена, когда сам я был в таком горьком положении”.
Проведя весь день в столь приятном обществе, Януарий всё же решил не задерживаться и выступить уже на следующий день.
Ранним утром к своему огромному удивлению, он был разбужен криком петуха, который показался путешественнику добрым знаком. Петух этот совершил путешествие с войском от самого Ташкента, со всем комфортом восседая на спине верблюда. Участь его должна была быть печальной, он предназначался для генеральского супа. Однако обнаружив настоящий боевой характер, так яростно атаковал повара командующего, пытавшегося его умертвить, что солдаты отстояли право на жизнь голосистого Петруши и сделали его одним из участников похода.
Около полудня, снабжённые новыми друзьями ячменем, водой и провиантом, путешественники продолжили свой путь. Как оказалось, сделано это было очень вовремя: через несколько часов после отбытия Мак-Гахана, в Алты-Кудук прискакал офицер во главе 25-ти казаков с приказом арестовать американца и отправить в Ташкент.
До Аму-Дарьи оставалось около ста километров и Януарий предполагал добраться до неё в тот же день.Километров через десять путешественники выехали на широкую проезжую дорогу, ведущую от Адам-Крылгана к реке. Дорога была широкая и ещё одним указателем верно выбранного направления служили трупы верблюдов, ясно показывающие путь по которому прошла армия Кауфмана. Спустя два часа стали появляться и трупы лошадей, в которых легко можно было узнать туркменских скакунов. По запёкшейся крови на них стало понятно, что здесь в ход были пущены русские винтовки. До самой реки попадались путникам эти мёртвые тела, показывая, что бои не прекращались в продолжение всего перехода. У многих убитых коней были отрезаны хвосты. Лошадиный хвост служит у туркмен доказательством того, что конь убит на службе хана, который и обязан вознаградить эту потерю деньгами.
Отряд туркмен-иомудов. Возвращение с набега. Рисунок Ван Мурдена
Около пяти часов пополудни путешественники доехали до места где пустыня резко меняла свой характер, и вместо волнистых дюн перед их глазами открылась низкая гладкая равнина, в которую вдавался высокий кряж, заканчивающийся холмами. Это были горы Учь-Учак у берегов Аму-Дарьи.
Увидев вожделенную цель, путники пришпорили коней, чтобы во что бы то ни стало достичь реки засветло. Солнце, образуя длинные тени, висело красным шаром,спускаясь все ниже и ниже к горизонту. Наконец на западе Мак-Гахан различил блеск воды, сверкающий под солнцем.
- Оксус! Наконец-то Оксус! – не сдерживаясь от восторга закричал американец.
До реки доехали, когда уже совсем стемнело. Бесшумно, чтобы не выдать себя, напоили лошадей, поели размоченные в амударьинской воде сухари и так же осторожно удалились обратно в песчаные дюны, на ночлег.
“Что суждено нам увидать по утру? – думал Мак-Гахан - Белые кители русских или черные шапки туркмен?”.
Когда рассвело,путешественники, поднявшись со своих песчаных постелей, тихо осмотрелись вокруг. Ни русских, ни хивинцев видно не было, лишь вдали, на горном склоне паслась белая лошадь, которая увидев людей скрылась за вершиной.
“Но где же генерал Кауфман? – сверлила тревожная мысль.
Достав подзорную трубу Мак-Гахан стал осматривать местность. Вокруг расстилались всё те же жёлтые пески, однако у самого подножия горы виднелись следы проезжавших пушек и истлевший пепел многочисленных костров. Значит Кауфман здесь был. Но куда ушёл? Шёл уже 29-й день безумной гонки, а цель американца по-прежнему не была достигнута.
“Где же армия Кауфмана? - думал американец - Неужели же я никогда ее не разыщу? Может вся эта сумасшедшая гонка мне снится и сейчас я проснусь в одной из парижских гостиниц? Но нет; вот еще лежат груды пепла от лагерных костров и виднеются колеи, проложенные проезжавшими пушками. Русские не могли уйти далеко”.
Мак-Гахан въехал на лошади в реку, и стал горстями пить воду. Она была мутной, но приятной на вкус. Затем, осторожно пробираясь, путешественники украдкой отправились по следам армии. Следы шли по правому берегу реки, направляясь в сторону Аральского моря; они то виднелись у самой окраины воды, то поднимались на возвышенности. В погоне прошёл весь день, но по-прежнему никого впереди не было видно. Наконец опустилась ночь и путники, преодолевшие почти сто километров, остановились на ночлег.
С восходом солнца снова в путь и, проехав чуть больше километра, путешественники наткнулись на ещё тлеющий костёр. Только вот чей он? Русский или хивинский? Внезапно невдалеке словно раскат грома раздаётся грохот выстрела. За ним последовал еще и ещё, с короткими, но одинаковыми промежутками. Сомнений нет, это пушечные залпы. Впереди идёт бой.
Мак-Гахан решил направиться прямо туда, однако заставить своих спутников присоединиться к нему стоило большого труда. Те были страшно перепуганы, но всё же, понукаемые американцем, двинулись на вершину близлежащего холма. Но оттуда ничего разглядеть не удалось, на расстоянии полутора километров вид заслонял другой холм, откуда неожиданно выехало пять всадников. Завидев путешественников, они свернули к реке и исчезли из вида. На душе американца стало тревожно, и он приказал пришпорить лошадей. Скорости однако это не прибавило: песок был глубок, а животные слишком измучены, чтобы двигаться быстрее. Неожиданно пальба прекратилась и въехав на холм взору Януария открылась картина, бросившая его в дрожь. На расстоянии около четырёх километров в сторону путешественников быстро приближались сотни всадников. Растянувшись на целый километр, они были ещё плохо различимы, но сомнений нет – это не русские. Но кто туркмены или киргизы? От ответа на этот вопрос зависела жизнь Мак-Гахана и его людей.
Залегли в кустах саксаула, надеясь, что их не заметят. Внезапно двое всадников отделились от основной массы и, словно заметив что-то подозрительное, стали приближаться к месту, где залегли путники. Развязка приближалась. Отступать невозможно, на несколько километров вокруг нет ни одного укрытия. Януарий приказал приготовить оружие, благо вооружены были все достаточно хорошо: два револьвера, два двуствольных ружья и четыре охотничьих. Беда только в том, что спутники американца не были воинами, да и нельзя было поручиться что они не струсят в решительную минуту и не бросятся бежать. “В крайнем случае, - думал Мак-Гахан – подпущу врага на расстояние в несколько сажень, и дам по ним верный выстрел, а затем постараюсь завладеть лошадьми; с одной хорошей лошадью можно рискнуть добраться до русских”.
Расстояние между спрятавшимися путниками и всадниками, которые с галопа перешли на шаг, постепенно сокращалось. Мак-Гахан бесшумно взвёл курок револьвера, но в это время Мустров неожиданно вскочил на ноги и издал радостный вопль. В одном из всадников он узнал своего знакомого-киргиза. Отряд, который так испугал путешественников, оказался подразделением русской армии и состоял из киргизских джигитов. Он возвращался в Хала-Ату. Джигиты сообщили, что русские примерно в пяти километрах ведут огонь по неприятельскому укреплению. И как бы в подтверждение этих слов грохот пушек возобновился с новой силой.
Не теряя времени Мак-Гахан вскочил на коня и, приказав своему маленькому отряду двигаться за ним, устремился на звук боя. Через полчаса путешественникам с небольшой возвышенности у самого берега, открылся широкий обзор на боевые действия, происходящие в долине. На другой стороне Аму-Дарьи, которая в этом месте достигала около полутора километров, из стороны в сторону скакало множество всадников. Там же стояло небольшое укрепление с бойницами для ружей, которое подвергалось непрерывной бомбардировке из двух пушек с противоположного берега. Бросив взгляд вниз по реке Януарий увидел, в нескольких сотнях метров от себя русскую пехоту. Солдаты в белых мундирах рассыпавшись по берегу, спокойно наблюдали за разрушительным действием орудий. Мак-Гахан достал подзорную трубу и словно театральный зритель стал наблюдать за разворачивающимся у него на глазах действием.
Противоположный берег возвышался над водой метров на пятнадцать, к тому же Януарию показалось, что хивинцы надстроили над берегом дополнительный земляной вал. Впоследствии, впрочем, оказалось, что то был высокий берег канала Шейх-Арык, на котором было возведено укрепление для предотвращения переправы русских. За ним американец разглядел богатую зелень садов и возделанных полей.
На укреплении была установлена артиллерия, которая в свою очередь методично обстреливала берег, на котором находился русский отряд. К удивлению Мак-Гахана, хивинские снаряды не только не падали в воду, но и долетали до скопления русской пехоты. Правда, убойная сила их была не так велика, поскольку в отличие от гранат противника, массивные ядра хивинцев не разрывались. Перестрелка длилась более часа, и американский журналист зачарованный этой артиллерийской дуэлью впоследствии вспоминал: “Сцена была чрезвычайно оживленная, и я думаю, что старому Оксусу никогда еще не приводились слушать такой музыки. Пять раз со времен Петра Великого порывались русские добраться до этого места, и все пять раз безуспешно. Пять раз приходилось им отступать, изнемогая от трудности похода, суровости климата или предательства хивинцев; единственный отряд, которому удалось занять Хиву, был потом перерезан весь до последнего человека. Наконец-то опять в этот ясный майский день стояли Русские на берегах древней исторической реки, лицом к лицу со старым своим врагом”.
Отряд, о котором упоминает американец - это посланная Петром I экспедиция под началом князя Бековича-Черкасского (до крещения Девлет-Гирей-Мурза). Князя вместе с его людьми хитростью, под предлогом подписания мирного договора, заманили в Хиву, а ночью, распределив русских на ночлег в разные помещения, всех перерезали. Голову Бековича хивинский хан отправил в дар бухарскому эмиру, а из кожи несчастного был сделан барабан.
Но вернёмся к нашему герою. Мак-Гахан, сидя на коне, следил за развитием действий со всепоглощающим вниманием. Сознание того, через какие препятствия и опасности он прошёл, окончившаяся наконец тридцатидневная гонка за армией Кауфмана и возбуждающее действие сцены боя всё это привело военного корреспондента в восторженное состояние. Тем временем наступила развязка. Граната, разорвавшаяся на противоположной стороне среди скопления туркменской конницы, произвела там величайшую панику и смятение. Началось бегство, подвели лошадей и поспешно отвезли орудия от воды, а еще через несколько минут на неприятельской стороне уже не было видно ни одной живой души. Так закончилось сражение при Шейх-арыке.
Мак-Гахан пришпорил коня и поскакал в сторону русского отряда преодолевая множество канав и мелких каналов, которыми была изрезана долина. Вскоре показались остывающие после жаркого боя орудия.
– Вы кто? – неожиданно раздался голос.
Оглянувшись Януарий увидел подбегавшего к нему офицера.
– Я американский корреспондент.
– Тот самый что переехал один через Кизил-Кумы?
– Да.
– Хорошо. Пойдемте, я представлю вас генералу. Нам ещё несколько дней назад сообщили, что вы едете сюда.
Американец сошел с лошади и в сопровождении офицера подошёл к генералу Головачеву, который сидел тут же на пушке, куря папиросу. Рядом стояла ещё одна пушка, снятая с лафета, за ней лежали две убитые лошади – единственная потеря, понесенная здесь русскими, как впоследствии узнал журналист.
Николай Никитич Головачев, высокий, широкоплечий мужчина с длинными бакенбардами и открытым приятным выражением лица, приветливо пожал руку американцу. Заметив, что тот проявил немалое мужество совершив переход через пустыню, генерал пригласил Мак-Гахана позавтракать с ним.
“Со впалыми глазами и щеками, грязный, пыльный, неумытый и оборванный – винтовка, которую я носил в течении целого месяца на ремне через плечо истерла мне все платье – писал впоследствии корреспондент “Нью Йорк геральд” - я представлял своей фигурой совершенное пятно в среде щёголей Русских в их белых кителях и фуражках, с золотыми и серебряными пуговицами, которые все смотрелись такими чистыми и вылощенными, будто они выехали на парад на Исаакиевскую площадь”.
Завтрак, которым угостили иностранного гостя состоял из холодного отварного мяса, варёного цыпленка, коробки сардин и бутылки водки, расставленных на белой скатерти, расстеленной прямо на траве.
Во время завтрака офицеры, встретившие Януария, весьма дружелюбно закидали того вопросами об опасном путешествии через Кызыл-Кумы. Удивляясь, как он мог решиться предпринять такой безумный переезд, они очень живо описали все опасности, которые избежал военный корреспондент.
Дружеская трапеза ещё не закончилась, когда генералу Головачеву донесли, что часть неприятеля вернулась и поджигает в настоящую минуту большой каюк (лодку), стоящий на той стороне, у хивинского укрепления.
Вновь загремели выстрелы, стрелки принялись за дело, стараясь отогнать противника. Это им удалось - огонь не успел разгореться. Немедленно на ту сторону был отправлен офицер-топограф с двадцатью солдатами, чтобы забрать горящий каюк и быстро произвести топографическую съёмку реки и окружающей местности. Часа через три офицер вернулся с хивинским каюком, который оказался почти неповрежденным.
Расспросив генерала, Мак-Гахан узнал, что здесь расположилась только небольшое подразделение, отправленное Кауфманом для занятия укрепления противника. Главная же квартира с остальной частью армии расположилась километрах в десяти вниз по реке.
Головачев не стал занимать брошенное неприятелем укрепление, а отдал приказ идти обратно в лагерь, так как Кауфман предполагал переправляться через Аму-Дарью не в этом месте, а под Шураханом. Цель же утреннего боя было обеспечить проход нескольким каюкам, захваченным у Учь-Учака и предназначенных для переправы войск. Бой, собственно говоря, начался еще накануне вечером, когда командующий объезжал речной берег, посматривая, не видать ли каюков, и беспокоясь, какая причина могла их задержать. Когда он проезжал в этом месте, хивинцы неожиданно открыли по нему огонь. Стрельба была довольно точной, и Кауфман послал отряд для уничтожения препятствия. Тем временем каюки уже прибыли, неприятель больше не показывался, и Головачёв приказал отправляться обратно в главный лагерь.
По приезде туда, Мак-Гахана пригласил к себе офицер Чертков, оказавшийся старым приятелем Юджина Скайлера спутника Януария до Перовска, Первым делом американец захотел представиться генералу фон-Кауфману. Вот как он описывает свою первую встречу с туркестанским генерал-губернатором: “Я застал его за чаем в открытой палатке; одет он был в бухарский халат и курил папиросу. Это был человек лет 46 – 50, лысый и небольшого роста сравнительно с обыкновенным ростом русских; он носил одни усы, в голубых глазах его светилась веселость и добродушие. Пожав мне руку, он пригласил меня садиться, и начал разговор заявлением что я „молодец", опрашивая понятно ли мне значение этого слова. После нескольких вопросов касательно моих приключений, он сообщил о ходе кампании до этого времени. […] Позволение сопровождать армию в дальнейшем её следовании к Хиве он дал мне тут же, и без всякого, по-видимому, колебания”.
От главнокомандующего Януарий отправился к Великому Князю Николаю Константиновичу, который устроился недалеко от командующего в глиняном домике. Он также принял американца самым приветливым образом.
После столь необходимых аудиенций Мак-Гахан возвратился в палатку Черткова, и в первый раз за всё это время уснул спокойно.
С этого дня, вплоть до окончания Хивинской кампании, американский военный корреспондент неотлучно находился при русской армии. Об отношении к нему в отряде Януарий всегда вспоминал с чувством глубокой благодарности: “Здесь должен я сказать несколько слов о доброте, с которой ко мне относились со всех сторон. По приезде моем к армии я был в бедственном положении. Со мной не было никакой провизии, даже не осталось у меня ни чаю, ни сахару – этой необходимой поддержки людей в пустыне – но этого недостатка я и не почувствовал. […]. Мне ни разу не случалось пройти мимо какой бы то ни было палатки где они ели или пили без того чтобы меня не пригласили присоединиться к ним. Начиная с Великого Князя и кончая самым незначительным офицером в отряде - в этом отношении все были одинаковы.
Раз двадцать в день сыпались на меня со всех сторон приглашения закусить или пить чай. До самого нашего прибытия в Хиву мне ни разу не представилось случая заставить моих людей готовить что-нибудь для меня, все это время я жил на счет русских офицеров. И теперь, в ту минуту как я пишу эти строки, сердце мое переполняется благодарности при воспоминании об их широком гостеприимстве. Я рад воспользоваться настоящим случаем, чтобы выразить им свою признательность; поблагодарить не только тех, с которыми я сошелся потом на самую короткую ногу, но и многих других, которых я даже не знаю по фамилиям, хотя доброту и щедрость их я испытал на себе, а дружеские их лица никогда не изгладятся из моей памяти”.
Так закончилась эта безумная гонка за русской армией. А впереди была Хива, сказочный город Востока, и Мак-Гахану непременно нужно было увидеть его.
Залегли в кустах саксаула, надеясь, что их не заметят. Внезапно двое всадников отделились от основной массы и, словно заметив что-то подозрительное, стали приближаться к месту, где залегли путники. Развязка приближалась. Отступать невозможно, на несколько километров вокруг нет ни одного укрытия. Януарий приказал приготовить оружие, благо вооружены были все достаточно хорошо: два револьвера, два двуствольных ружья и четыре охотничьих. Беда только в том, что спутники американца не были воинами, да и нельзя было поручиться что они не струсят в решительную минуту и не бросятся бежать. “В крайнем случае, - думал Мак-Гахан – подпущу врага на расстояние в несколько сажень, и дам по ним верный выстрел, а затем постараюсь завладеть лошадьми; с одной хорошей лошадью можно рискнуть добраться до русских”.
Расстояние между спрятавшимися путниками и всадниками, которые с галопа перешли на шаг, постепенно сокращалось. Мак-Гахан бесшумно взвёл курок револьвера, но в это время Мустров неожиданно вскочил на ноги и издал радостный вопль. В одном из всадников он узнал своего знакомого-киргиза. Отряд, который так испугал путешественников, оказался подразделением русской армии и состоял из киргизских джигитов. Он возвращался в Хала-Ату. Джигиты сообщили, что русские примерно в пяти километрах ведут огонь по неприятельскому укреплению. И как бы в подтверждение этих слов грохот пушек возобновился с новой силой.
Не теряя времени Мак-Гахан вскочил на коня и, приказав своему маленькому отряду двигаться за ним, устремился на звук боя. Через полчаса путешественникам с небольшой возвышенности у самого берега, открылся широкий обзор на боевые действия, происходящие в долине. На другой стороне Аму-Дарьи, которая в этом месте достигала около полутора километров, из стороны в сторону скакало множество всадников. Там же стояло небольшое укрепление с бойницами для ружей, которое подвергалось непрерывной бомбардировке из двух пушек с противоположного берега. Бросив взгляд вниз по реке Януарий увидел, в нескольких сотнях метров от себя русскую пехоту. Солдаты в белых мундирах рассыпавшись по берегу, спокойно наблюдали за разрушительным действием орудий. Мак-Гахан достал подзорную трубу и словно театральный зритель стал наблюдать за разворачивающимся у него на глазах действием.
Противоположный берег возвышался над водой метров на пятнадцать, к тому же Януарию показалось, что хивинцы надстроили над берегом дополнительный земляной вал. Впоследствии, впрочем, оказалось, что то был высокий берег канала Шейх-Арык, на котором было возведено укрепление для предотвращения переправы русских. За ним американец разглядел богатую зелень садов и возделанных полей.
На укреплении была установлена артиллерия, которая в свою очередь методично обстреливала берег, на котором находился русский отряд. К удивлению Мак-Гахана, хивинские снаряды не только не падали в воду, но и долетали до скопления русской пехоты. Правда, убойная сила их была не так велика, поскольку в отличие от гранат противника, массивные ядра хивинцев не разрывались. Перестрелка длилась более часа, и американский журналист зачарованный этой артиллерийской дуэлью впоследствии вспоминал: “Сцена была чрезвычайно оживленная, и я думаю, что старому Оксусу никогда еще не приводились слушать такой музыки. Пять раз со времен Петра Великого порывались русские добраться до этого места, и все пять раз безуспешно. Пять раз приходилось им отступать, изнемогая от трудности похода, суровости климата или предательства хивинцев; единственный отряд, которому удалось занять Хиву, был потом перерезан весь до последнего человека. Наконец-то опять в этот ясный майский день стояли Русские на берегах древней исторической реки, лицом к лицу со старым своим врагом”.
Отряд, о котором упоминает американец - это посланная Петром I экспедиция под началом князя Бековича-Черкасского (до крещения Девлет-Гирей-Мурза). Князя вместе с его людьми хитростью, под предлогом подписания мирного договора, заманили в Хиву, а ночью, распределив русских на ночлег в разные помещения, всех перерезали. Голову Бековича хивинский хан отправил в дар бухарскому эмиру, а из кожи несчастного был сделан барабан.
Портрет князя Александра Бековича-Черкасского.
Художник Ф. А. Васильев. 1710-е годы
Художник Ф. А. Васильев. 1710-е годы
Но вернёмся к нашему герою. Мак-Гахан, сидя на коне, следил за развитием действий со всепоглощающим вниманием. Сознание того, через какие препятствия и опасности он прошёл, окончившаяся наконец тридцатидневная гонка за армией Кауфмана и возбуждающее действие сцены боя всё это привело военного корреспондента в восторженное состояние. Тем временем наступила развязка. Граната, разорвавшаяся на противоположной стороне среди скопления туркменской конницы, произвела там величайшую панику и смятение. Началось бегство, подвели лошадей и поспешно отвезли орудия от воды, а еще через несколько минут на неприятельской стороне уже не было видно ни одной живой души. Так закончилось сражение при Шейх-арыке.
Мак-Гахан пришпорил коня и поскакал в сторону русского отряда преодолевая множество канав и мелких каналов, которыми была изрезана долина. Вскоре показались остывающие после жаркого боя орудия.
– Вы кто? – неожиданно раздался голос.
Оглянувшись Януарий увидел подбегавшего к нему офицера.
– Я американский корреспондент.
– Тот самый что переехал один через Кизил-Кумы?
– Да.
– Хорошо. Пойдемте, я представлю вас генералу. Нам ещё несколько дней назад сообщили, что вы едете сюда.
Американец сошел с лошади и в сопровождении офицера подошёл к генералу Головачеву, который сидел тут же на пушке, куря папиросу. Рядом стояла ещё одна пушка, снятая с лафета, за ней лежали две убитые лошади – единственная потеря, понесенная здесь русскими, как впоследствии узнал журналист.
Николай Никитич Головачев, высокий, широкоплечий мужчина с длинными бакенбардами и открытым приятным выражением лица, приветливо пожал руку американцу. Заметив, что тот проявил немалое мужество совершив переход через пустыню, генерал пригласил Мак-Гахана позавтракать с ним.
“Со впалыми глазами и щеками, грязный, пыльный, неумытый и оборванный – винтовка, которую я носил в течении целого месяца на ремне через плечо истерла мне все платье – писал впоследствии корреспондент “Нью Йорк геральд” - я представлял своей фигурой совершенное пятно в среде щёголей Русских в их белых кителях и фуражках, с золотыми и серебряными пуговицами, которые все смотрелись такими чистыми и вылощенными, будто они выехали на парад на Исаакиевскую площадь”.
Завтрак, которым угостили иностранного гостя состоял из холодного отварного мяса, варёного цыпленка, коробки сардин и бутылки водки, расставленных на белой скатерти, расстеленной прямо на траве.
Н. Н. Головачёв. Гравюра из “Военной энциклопедии”
изд. Сытина, СПБ; 1912г
изд. Сытина, СПБ; 1912г
Во время завтрака офицеры, встретившие Януария, весьма дружелюбно закидали того вопросами об опасном путешествии через Кызыл-Кумы. Удивляясь, как он мог решиться предпринять такой безумный переезд, они очень живо описали все опасности, которые избежал военный корреспондент.
Дружеская трапеза ещё не закончилась, когда генералу Головачеву донесли, что часть неприятеля вернулась и поджигает в настоящую минуту большой каюк (лодку), стоящий на той стороне, у хивинского укрепления.
Вновь загремели выстрелы, стрелки принялись за дело, стараясь отогнать противника. Это им удалось - огонь не успел разгореться. Немедленно на ту сторону был отправлен офицер-топограф с двадцатью солдатами, чтобы забрать горящий каюк и быстро произвести топографическую съёмку реки и окружающей местности. Часа через три офицер вернулся с хивинским каюком, который оказался почти неповрежденным.
Расспросив генерала, Мак-Гахан узнал, что здесь расположилась только небольшое подразделение, отправленное Кауфманом для занятия укрепления противника. Главная же квартира с остальной частью армии расположилась километрах в десяти вниз по реке.
Головачев не стал занимать брошенное неприятелем укрепление, а отдал приказ идти обратно в лагерь, так как Кауфман предполагал переправляться через Аму-Дарью не в этом месте, а под Шураханом. Цель же утреннего боя было обеспечить проход нескольким каюкам, захваченным у Учь-Учака и предназначенных для переправы войск. Бой, собственно говоря, начался еще накануне вечером, когда командующий объезжал речной берег, посматривая, не видать ли каюков, и беспокоясь, какая причина могла их задержать. Когда он проезжал в этом месте, хивинцы неожиданно открыли по нему огонь. Стрельба была довольно точной, и Кауфман послал отряд для уничтожения препятствия. Тем временем каюки уже прибыли, неприятель больше не показывался, и Головачёв приказал отправляться обратно в главный лагерь.
По приезде туда, Мак-Гахана пригласил к себе офицер Чертков, оказавшийся старым приятелем Юджина Скайлера спутника Януария до Перовска, Первым делом американец захотел представиться генералу фон-Кауфману. Вот как он описывает свою первую встречу с туркестанским генерал-губернатором: “Я застал его за чаем в открытой палатке; одет он был в бухарский халат и курил папиросу. Это был человек лет 46 – 50, лысый и небольшого роста сравнительно с обыкновенным ростом русских; он носил одни усы, в голубых глазах его светилась веселость и добродушие. Пожав мне руку, он пригласил меня садиться, и начал разговор заявлением что я „молодец", опрашивая понятно ли мне значение этого слова. После нескольких вопросов касательно моих приключений, он сообщил о ходе кампании до этого времени. […] Позволение сопровождать армию в дальнейшем её следовании к Хиве он дал мне тут же, и без всякого, по-видимому, колебания”.
От главнокомандующего Януарий отправился к Великому Князю Николаю Константиновичу, который устроился недалеко от командующего в глиняном домике. Он также принял американца самым приветливым образом.
Генерал-губернатор Туркестанского края К. П. фон Кауфман и Великий князь Николай
Константинович
После столь необходимых аудиенций Мак-Гахан возвратился в палатку Черткова, и в первый раз за всё это время уснул спокойно.
С этого дня, вплоть до окончания Хивинской кампании, американский военный корреспондент неотлучно находился при русской армии. Об отношении к нему в отряде Януарий всегда вспоминал с чувством глубокой благодарности: “Здесь должен я сказать несколько слов о доброте, с которой ко мне относились со всех сторон. По приезде моем к армии я был в бедственном положении. Со мной не было никакой провизии, даже не осталось у меня ни чаю, ни сахару – этой необходимой поддержки людей в пустыне – но этого недостатка я и не почувствовал. […]. Мне ни разу не случалось пройти мимо какой бы то ни было палатки где они ели или пили без того чтобы меня не пригласили присоединиться к ним. Начиная с Великого Князя и кончая самым незначительным офицером в отряде - в этом отношении все были одинаковы.
Раз двадцать в день сыпались на меня со всех сторон приглашения закусить или пить чай. До самого нашего прибытия в Хиву мне ни разу не представилось случая заставить моих людей готовить что-нибудь для меня, все это время я жил на счет русских офицеров. И теперь, в ту минуту как я пишу эти строки, сердце мое переполняется благодарности при воспоминании об их широком гостеприимстве. Я рад воспользоваться настоящим случаем, чтобы выразить им свою признательность; поблагодарить не только тех, с которыми я сошелся потом на самую короткую ногу, но и многих других, которых я даже не знаю по фамилиям, хотя доброту и щедрость их я испытал на себе, а дружеские их лица никогда не изгладятся из моей памяти”.
Так закончилась эта безумная гонка за русской армией. А впереди была Хива, сказочный город Востока, и Мак-Гахану непременно нужно было увидеть его.
Часть вторая
Падение Хивы
На рассвете следующего дня русский отряд вышел из лагеря и направился к месту предполагаемой переправы. К удивлению Мак-Гахана, это оказался не Шурахан, где предполагалось переправиться вначале, а место вчерашней битвы. Очевидно, после долгих размышлений генерал Кауфман передумал и решил форсировать реку у Шейх-арыка, откуда накануне был выбит неприятель.
Часа через два войска подошли к берегу и без промедления приступили к переправе.
Утро 18 мая 1873 года было ясное и не жаркое. Палатки разбили у самой воды и Януарий, расположившись на густой зеленой траве, с интересом наблюдал за происходившим перед ним действием. Сцена была чрезвычайно оживлённая. Солнечные лучи скользили, сверкая, по широкой речной глади. На той стороне смутно виднелись густые чащи вязов и фруктовых деревьев, за которыми виднелись серые стены жилищ и фасад кладбищенской мечети. “Ленивыми глазами оглядывал я раскрывшуюся предо мной богатую природу, - запишет позже американский журналист, - припоминая все слышанные мною до той поры рассказы об этой, облеченной какою-то сказочной таинственностью стране; об её жестоких деспотах ханах; её диком фанатичном магометанском населении; о красоте тамошних женщин; об уединенном положении этой страны среди песчаного океана, делавшего ее недоступной для европейцев”.
Сонное очарование противоположного берега находилось в резком контрасте с оживлением, шумом и упорядоченным движением на этой стороне. Весь берег был усыпан лошадьми, верблюдами, казаками и солдатами. Одни только подошли, другие спускались к воде и под задорные крики, с весёлыми шутками, приправленными острым словцом, влезали в каюки, тащили артиллерийские орудия, подгоняли упиравшихся лошадей, грузили поклажу.
Генерал Кауфман сидел на своей походной скамейке у самого берега и подбадривал солдат, приговаривая: „Молодцы… молодцы ребята!".
Средств для переправы было немного: три больших каюка в которые помещались от 50 до 75 человек и восемь маленьких максимум на десять воинов. Поэтому операция затянулась. Двадцать минут требовалось для того, чтобы достичь противоположного берега, и столько же обратно. К вечеру удалось переправить только четыре роты солдат и два горных орудия, которые были размещены в неприятельском укреплении в оборонительной позиции.
Наблюдая за действиями русских войск Мак-Гахан недоумевал, почему хивинцы дали возможность противнику спокойно переправиться. Ведь можно было укрывшись за стенами укрепления легко уничтожать каждую партию солдат, форсировавших реку.
Около двенадцати часов ночи, когда всё уже засыпало, внезапно затрубили тревогу. Вскочив на ноги, все бросились к оружию, ожидая ночного нападения врага. Но это оказались не хивинцы. Древняя Аму-Дарья, словно рассердившись за дерзкую переправу, стала стремительно затоплять берег. В течение трех часов вода в реке поднялась почти на 2 метра и грозила затопить рассердивших её людей. Прозвучал приказ сниматься и перейти на более высокое место.
Падение Хивы
На рассвете следующего дня русский отряд вышел из лагеря и направился к месту предполагаемой переправы. К удивлению Мак-Гахана, это оказался не Шурахан, где предполагалось переправиться вначале, а место вчерашней битвы. Очевидно, после долгих размышлений генерал Кауфман передумал и решил форсировать реку у Шейх-арыка, откуда накануне был выбит неприятель.
Часа через два войска подошли к берегу и без промедления приступили к переправе.
Утро 18 мая 1873 года было ясное и не жаркое. Палатки разбили у самой воды и Януарий, расположившись на густой зеленой траве, с интересом наблюдал за происходившим перед ним действием. Сцена была чрезвычайно оживлённая. Солнечные лучи скользили, сверкая, по широкой речной глади. На той стороне смутно виднелись густые чащи вязов и фруктовых деревьев, за которыми виднелись серые стены жилищ и фасад кладбищенской мечети. “Ленивыми глазами оглядывал я раскрывшуюся предо мной богатую природу, - запишет позже американский журналист, - припоминая все слышанные мною до той поры рассказы об этой, облеченной какою-то сказочной таинственностью стране; об её жестоких деспотах ханах; её диком фанатичном магометанском населении; о красоте тамошних женщин; об уединенном положении этой страны среди песчаного океана, делавшего ее недоступной для европейцев”.
Сонное очарование противоположного берега находилось в резком контрасте с оживлением, шумом и упорядоченным движением на этой стороне. Весь берег был усыпан лошадьми, верблюдами, казаками и солдатами. Одни только подошли, другие спускались к воде и под задорные крики, с весёлыми шутками, приправленными острым словцом, влезали в каюки, тащили артиллерийские орудия, подгоняли упиравшихся лошадей, грузили поклажу.
Генерал Кауфман сидел на своей походной скамейке у самого берега и подбадривал солдат, приговаривая: „Молодцы… молодцы ребята!".
Средств для переправы было немного: три больших каюка в которые помещались от 50 до 75 человек и восемь маленьких максимум на десять воинов. Поэтому операция затянулась. Двадцать минут требовалось для того, чтобы достичь противоположного берега, и столько же обратно. К вечеру удалось переправить только четыре роты солдат и два горных орудия, которые были размещены в неприятельском укреплении в оборонительной позиции.
Наблюдая за действиями русских войск Мак-Гахан недоумевал, почему хивинцы дали возможность противнику спокойно переправиться. Ведь можно было укрывшись за стенами укрепления легко уничтожать каждую партию солдат, форсировавших реку.
Около двенадцати часов ночи, когда всё уже засыпало, внезапно затрубили тревогу. Вскочив на ноги, все бросились к оружию, ожидая ночного нападения врага. Но это оказались не хивинцы. Древняя Аму-Дарья, словно рассердившись за дерзкую переправу, стала стремительно затоплять берег. В течение трех часов вода в реке поднялась почти на 2 метра и грозила затопить рассердивших её людей. Прозвучал приказ сниматься и перейти на более высокое место.
На рассвете выяснилось, что Аму-Дарья разлилась так широко, а её течение было так стремительно, что генерал Кауфман вынужден был изменить план действий и передвинуться вверх по течению. Переправа продолжилась в новом месте, но занимала она теперь гораздо больше времени. На переезд лодки к тому берегу и обратно требовалось не менее трёх часов. Лошади по большей части переправлялись вплавь, а верблюдов решено было отправить назад, к отрядам, оставленным на Алты-Кудуке и Хала-Ате. 20-го мая переправа русских войск была завершена, в последней лодке вместе с генералом Кауфманом и его штабом, переправился и Мак-Гахан.
Высадившись на той стороне Януарий вместе с новым приятелем Чертковым отправились на базар, который в этот день был впервые открыт с начала военных действий. Жителей ханства успокоила выпущенная Кауфманом прокламация, в которой говорилось, что русские идут войной не против мирных жителей края, а лишь ради наказания хана, враждебно действовавшего против России. Всем жителям гарантировалась безопасность и предлагалось не покидать своих жилищ. Прокламация распространялась среди жителей кишлаков и селений специальными посланцами.
После долгих дней скудного питания изобилие продуктов поразило Мак-Гахана. Хивинцы вывезли на базар целые возы муки, риса, овощей, цыплят, овец, горячих пшеничных лепёшек, абрикосов, тутовых ягод. Был даже сахар и чай. Торговцы подвезли свои телеги к самому лагерю, и стояли среди толпы солдат, предлагая свой товар. Когда американец с Чертковым подошли, оживлённая торговля была в самом разгаре. Некоторые солдаты знали татарский или киргизский языки, другие же договаривались с помощью мимики. Януарий со своим товарищем – у голода глаза велики – накупили огромное количество снеди: несколько фунтов муки, барана, теленка, огромное количество лепёшек, бухарского мёда, абрикосов и тутовых ягод. Продуктов хватило бы на месяц, но оголодавшему Мак-Гахану казалось, что он способен проглотить всё это за один день. Утолив волчий голод горячими лепёшками с медом, журналист с любопытством стал оглядывать окружающих его местных жителей-узбеков.
“Они все по большей части были среднего роста, худые и мускулистые, с длинными черными бородами и каким-то злым выражением в лицах. - записал позднее американец. - Костюм их состоял из некогда белых, но теперь неопределенного цвета, шаровар и рубах какой-то бумажной материи, а сверх этого халат, доходивший до пяток. Хивинский халат очень безобразен, делается из какой-то материи вытканной мелкими желтыми и коричневыми полосами, и совсем не похож на красивые, яркие халаты бухарские. Большая часть выехавших теперь на базар людей были босоноги, и у каждого на голове была высокая черная мерлушковая шапка в целых 6-7 фунтов весом. […] К Русским относились они очень дружелюбно, и не только не боялись своих победителей, но не стесняясь еще требовали несообразные цены за все вывезенное на продажу. Вначале они думали, что Русские станут попросту, без всякой платы, брать все что пожелают, не исключая и жен туземцев, что по понятиям последних было бы совершенно в порядке вещей, представляло бы образ действий, которому они, конечно, последовали бы сами. Когда же они увидели, что бояться им нечего, то с истою азиатскою сметливостью стали вытягивать из Русских всевозможную для себя выгоду. Да говоря правду, я и сам удивлен был сдержанностью Русских и строгою законностью руководившею здесь всеми их действиями”.
Торговцы вначале отказывались от русских бумажных денег, которых никогда прежде не видели и не понимали их ценности. Мелкие же серебряные монеты: двугривенные, пятиалтынные и гривенники, которых у солдат было огромное количество, хивинцы брали с большим удовольствием. Русский двугривенный приравнивался к местной монете „таньга".
На третий день подвоз продуктов на базар внезапно прекратился, это грозило тем, что русская армия могла остаться без провизии. Выяснилось, что ханские войска оправившись после первых военных неудач вернулись в эти места и грозили смертью каждому, кто будет продавать что-либо русским.
Тогда главнокомандующий выслал на рекогносцировку и добычу фуража небольшой отряд из 300 человек пехоты, 250 казаков при двух четырехфунтовых орудиях, под командой полковника А. П. Чайковского (будущего военного губернатора Ферганской области). При этом было строго указано ничего не брать силой, а всё оплачивать. Из брошенных же домов, можно было забирать всё оставленное бежавшими хозяевами и оповещать население, что если немедленно не будут доставлены припасы на продажу, то отряд возьмёт их силой. Кроме того, была поставлена задача произвести рекогносцировку местности и попытаться вызвать неприятеля на бой.
Около полудня 22 мая отряд, к которому присоединился и Мак-Гахан, выступил из лагеря. Миновав пышные сады и небольшую полоску земли, всю изрезанную каналами, небольшое войско вступило на пыльную дорогу. Потянулись засеянные поля, фруктовые деревья, склонившиеся под тяжестью спелых или еще зеленых плодов, высокие столетние вязы, раскинувшие свои широкие ветви над маленькими прудами (хаусами). Из-за зелени выглядывали серые стены жилищ. Восторг американца вступившего в глубь страны, впервые открытой взорам европейцев, мог сравниться только с восторгом Колумба при виде Нового Света.
Въехав вместе с военными в первый попавшийся двор, ворота которого были распахнуты настежь, Януарий увидел в нём несколько мужчин сидящих у хауса под вязами. Увидев русских военных, они вначале перепугались, но затем встали и почтительно поклонились.
Полковник спросил отчего хивинцы перестали торговать, на что получил ответ, что хан обещал рубить головы всем, кто станет продавать что бы то ни было русским.
- Ничего не бойтесь. Везите всё, что есть у вас на продажу, а я уж позабочусь о вашей безопасности –
успокоил их Чайковский.
Та же сцена повторилась и в следующих домах.
Несколько домов были покинуты их обитателями, в таких жилищах забирали всё продовольствие какое там находилось.
Маленький отряд продолжал движение внутрь страны, не встречая никакого сопротивления. Изрытая колеями арб дорога была окаймлена зелёными полями пшеницы и ячменя, тутовыми деревьями, с которых солдаты срывали на ходу белые ягоды.
Продвинувшись вперёд километров на пятнадцать отряд стал встречать следы неприятеля. Встречалось множество покинутых домов, хозяева которых были обращены в бегство хивинскими войсками. Иногда из-за стены выскакивало несколько всадников и быстро, как метеор, исчезали поднимая на дороге облако пыли. Вскоре показалась и конница неприятеля, проскакивая между деревьями по обе стороны дороги. Чайковский выслал вперёд цепь стрелков и почти сразу затрещали винтовочные выстрелы. Тишина сменилась гиканьем и криками тысяч хивинцев, пытавшихся окружить русский отряд. Мак-Гахан с интересом, смешанным с некоторым страхом, наблюдал как туркменские всадники в высоких шапках, небольшими партиями в 15-20 человек, разъезжали на великолепных конях. Однако, точные выстрелы пехотинцев не давали неприятельской коннице приблизиться к русским.
Наконец отряд вышел на открытое место, по которому дорога пролегала узкой полосой. Вдали были видны сады и дома, возле которых выстроилось несколько тысяч всадников, очевидно собиравшихся дать бой. Туркмены начали стрелять из своих тяжелых фитильных ружей, но находились они слишком далеко, чтобы причинить какой-то вред.
Чайковский приказал выкатить артиллерийские орудия и открыть огонь. Два снаряда угодили точно в скопление хивинцев, вызвав панику. Рассыпавшись во все стороны, неприятель засел за стены, приготовившись, очевидно, выдержать осаду. Место этой стычки находилось недалеко от города и крепости Хазарасп. Однако сил, для того чтобы взять это укрепление у Чайковского было явно недостаточно. Отправив донесение Кауфману с просьбой о подкреплении, полковник стал ждать приказ для дальнейших действий.
Почти целый час хивинцы и русские стояли друг против друга. Наступил вечер, и Чайковский решил, что благоразумнее будет отступить. Отряд отправился обратно, беспрерывно преследуемый туркменами и арьергард вынужден был постоянно отстреливаться от наседающего противника.
На полпути к лагерю встретили Великого князя Николая Константиновича, который спешил с подкреплением. Он был чрезвычайно огорчён тому, что отряд уже повернул обратно и стал настаивать вернуться и взять Хазарасп приступом. Полковник Чайковский приложил немало усилий, чтобы его отговорить. Всё же Великий Князь захотел осмотреть место стычки и отряду пришлось вернуться.
Высадившись на той стороне Януарий вместе с новым приятелем Чертковым отправились на базар, который в этот день был впервые открыт с начала военных действий. Жителей ханства успокоила выпущенная Кауфманом прокламация, в которой говорилось, что русские идут войной не против мирных жителей края, а лишь ради наказания хана, враждебно действовавшего против России. Всем жителям гарантировалась безопасность и предлагалось не покидать своих жилищ. Прокламация распространялась среди жителей кишлаков и селений специальными посланцами.
После долгих дней скудного питания изобилие продуктов поразило Мак-Гахана. Хивинцы вывезли на базар целые возы муки, риса, овощей, цыплят, овец, горячих пшеничных лепёшек, абрикосов, тутовых ягод. Был даже сахар и чай. Торговцы подвезли свои телеги к самому лагерю, и стояли среди толпы солдат, предлагая свой товар. Когда американец с Чертковым подошли, оживлённая торговля была в самом разгаре. Некоторые солдаты знали татарский или киргизский языки, другие же договаривались с помощью мимики. Януарий со своим товарищем – у голода глаза велики – накупили огромное количество снеди: несколько фунтов муки, барана, теленка, огромное количество лепёшек, бухарского мёда, абрикосов и тутовых ягод. Продуктов хватило бы на месяц, но оголодавшему Мак-Гахану казалось, что он способен проглотить всё это за один день. Утолив волчий голод горячими лепёшками с медом, журналист с любопытством стал оглядывать окружающих его местных жителей-узбеков.
“Они все по большей части были среднего роста, худые и мускулистые, с длинными черными бородами и каким-то злым выражением в лицах. - записал позднее американец. - Костюм их состоял из некогда белых, но теперь неопределенного цвета, шаровар и рубах какой-то бумажной материи, а сверх этого халат, доходивший до пяток. Хивинский халат очень безобразен, делается из какой-то материи вытканной мелкими желтыми и коричневыми полосами, и совсем не похож на красивые, яркие халаты бухарские. Большая часть выехавших теперь на базар людей были босоноги, и у каждого на голове была высокая черная мерлушковая шапка в целых 6-7 фунтов весом. […] К Русским относились они очень дружелюбно, и не только не боялись своих победителей, но не стесняясь еще требовали несообразные цены за все вывезенное на продажу. Вначале они думали, что Русские станут попросту, без всякой платы, брать все что пожелают, не исключая и жен туземцев, что по понятиям последних было бы совершенно в порядке вещей, представляло бы образ действий, которому они, конечно, последовали бы сами. Когда же они увидели, что бояться им нечего, то с истою азиатскою сметливостью стали вытягивать из Русских всевозможную для себя выгоду. Да говоря правду, я и сам удивлен был сдержанностью Русских и строгою законностью руководившею здесь всеми их действиями”.
Хивинские торговцы. Фотография из альбома Ф. Ордэ “Кавказ и Средняя Азия. 1880-е”
Торговцы вначале отказывались от русских бумажных денег, которых никогда прежде не видели и не понимали их ценности. Мелкие же серебряные монеты: двугривенные, пятиалтынные и гривенники, которых у солдат было огромное количество, хивинцы брали с большим удовольствием. Русский двугривенный приравнивался к местной монете „таньга".
На третий день подвоз продуктов на базар внезапно прекратился, это грозило тем, что русская армия могла остаться без провизии. Выяснилось, что ханские войска оправившись после первых военных неудач вернулись в эти места и грозили смертью каждому, кто будет продавать что-либо русским.
Тогда главнокомандующий выслал на рекогносцировку и добычу фуража небольшой отряд из 300 человек пехоты, 250 казаков при двух четырехфунтовых орудиях, под командой полковника А. П. Чайковского (будущего военного губернатора Ферганской области). При этом было строго указано ничего не брать силой, а всё оплачивать. Из брошенных же домов, можно было забирать всё оставленное бежавшими хозяевами и оповещать население, что если немедленно не будут доставлены припасы на продажу, то отряд возьмёт их силой. Кроме того, была поставлена задача произвести рекогносцировку местности и попытаться вызвать неприятеля на бой.
Около полудня 22 мая отряд, к которому присоединился и Мак-Гахан, выступил из лагеря. Миновав пышные сады и небольшую полоску земли, всю изрезанную каналами, небольшое войско вступило на пыльную дорогу. Потянулись засеянные поля, фруктовые деревья, склонившиеся под тяжестью спелых или еще зеленых плодов, высокие столетние вязы, раскинувшие свои широкие ветви над маленькими прудами (хаусами). Из-за зелени выглядывали серые стены жилищ. Восторг американца вступившего в глубь страны, впервые открытой взорам европейцев, мог сравниться только с восторгом Колумба при виде Нового Света.
Въехав вместе с военными в первый попавшийся двор, ворота которого были распахнуты настежь, Януарий увидел в нём несколько мужчин сидящих у хауса под вязами. Увидев русских военных, они вначале перепугались, но затем встали и почтительно поклонились.
Полковник спросил отчего хивинцы перестали торговать, на что получил ответ, что хан обещал рубить головы всем, кто станет продавать что бы то ни было русским.
- Ничего не бойтесь. Везите всё, что есть у вас на продажу, а я уж позабочусь о вашей безопасности –
успокоил их Чайковский.
Та же сцена повторилась и в следующих домах.
Несколько домов были покинуты их обитателями, в таких жилищах забирали всё продовольствие какое там находилось.
Маленький отряд продолжал движение внутрь страны, не встречая никакого сопротивления. Изрытая колеями арб дорога была окаймлена зелёными полями пшеницы и ячменя, тутовыми деревьями, с которых солдаты срывали на ходу белые ягоды.
Продвинувшись вперёд километров на пятнадцать отряд стал встречать следы неприятеля. Встречалось множество покинутых домов, хозяева которых были обращены в бегство хивинскими войсками. Иногда из-за стены выскакивало несколько всадников и быстро, как метеор, исчезали поднимая на дороге облако пыли. Вскоре показалась и конница неприятеля, проскакивая между деревьями по обе стороны дороги. Чайковский выслал вперёд цепь стрелков и почти сразу затрещали винтовочные выстрелы. Тишина сменилась гиканьем и криками тысяч хивинцев, пытавшихся окружить русский отряд. Мак-Гахан с интересом, смешанным с некоторым страхом, наблюдал как туркменские всадники в высоких шапках, небольшими партиями в 15-20 человек, разъезжали на великолепных конях. Однако, точные выстрелы пехотинцев не давали неприятельской коннице приблизиться к русским.
Наконец отряд вышел на открытое место, по которому дорога пролегала узкой полосой. Вдали были видны сады и дома, возле которых выстроилось несколько тысяч всадников, очевидно собиравшихся дать бой. Туркмены начали стрелять из своих тяжелых фитильных ружей, но находились они слишком далеко, чтобы причинить какой-то вред.
Чайковский приказал выкатить артиллерийские орудия и открыть огонь. Два снаряда угодили точно в скопление хивинцев, вызвав панику. Рассыпавшись во все стороны, неприятель засел за стены, приготовившись, очевидно, выдержать осаду. Место этой стычки находилось недалеко от города и крепости Хазарасп. Однако сил, для того чтобы взять это укрепление у Чайковского было явно недостаточно. Отправив донесение Кауфману с просьбой о подкреплении, полковник стал ждать приказ для дальнейших действий.
Генерал от инфантерии Андрей Петрович Чайковский,
фото из журнала “Разведчик”. 1901 г
фото из журнала “Разведчик”. 1901 г
Почти целый час хивинцы и русские стояли друг против друга. Наступил вечер, и Чайковский решил, что благоразумнее будет отступить. Отряд отправился обратно, беспрерывно преследуемый туркменами и арьергард вынужден был постоянно отстреливаться от наседающего противника.
На полпути к лагерю встретили Великого князя Николая Константиновича, который спешил с подкреплением. Он был чрезвычайно огорчён тому, что отряд уже повернул обратно и стал настаивать вернуться и взять Хазарасп приступом. Полковник Чайковский приложил немало усилий, чтобы его отговорить. Всё же Великий Князь захотел осмотреть место стычки и отряду пришлось вернуться.
По дороге наткнулись на тело убитого туркмена, лежавшее у самой дороги. Очевидно, он слишком близко подошел к отступающему арьергарду и ему прострелили голову. Труп лежал в грязи, словно страшный, отвратительный символ войны. Смерть эта, по-видимому, не была замечена товарищами павшего, иначе его обязательно бы забрали. Туркмены никогда не оставляют на поле боя тела своих убитых соплеменников.
На следующий день генерал Кауфман решил идти на Хазарасп. Накануне им было получено письмо от генерала Верёвкина, командующего Оренбургским отрядом. Тот извещал, что взял Кунград и уже скоро достигнет столицы ханства. Нужно было спешить.
На следующий день генерал Кауфман решил идти на Хазарасп. Накануне им было получено письмо от генерала Верёвкина, командующего Оренбургским отрядом. Тот извещал, что взял Кунград и уже скоро достигнет столицы ханства. Нужно было спешить.
История получения письма от генерала Верёвкина была поистине детективной. О ней Мак-Гахану рассказал сам Кауфман.
Послание было отправлено с тремя киргизскими джигитами. Однако, те были схвачены хивинцами и доставлены к хану. На вопрос зачем они ехали к Кауфману, джигиты отвечали, что направлялись они вовсе не к русским, а в Бухару, чтобы забрать деньги за проданных баранов. Но как к ним попало письмо ничего вразумительного ответить не смогли и были брошены в тюрьму. По вопросу же найденного документа был созван совет. Прочесть бумаги никто не смог и тогда, в качестве эксперта, был привлечён бывавший в России хивинский купец. Купец этот оказался весьма хитрым, полностью прочесть письмо не смог, но догадавшись, что в нём содержатся важные сведения, решил его умыкнуть. С большой тщательностью, даже обнюхав, он осмотрел бумагу и с серьёзным видом заявил, что это просто клочок ничего не стоящей бумаги, а вот русские деньги 10-ти и 25-рублёвого достоинства, также найденные у посланцев Верёвкина, являются очень важными документами. Пока члены совета рассматривали банкноты, хитрец спрятал письмо под полу халата и унёс с собой. И прежде чем успели хватится письма, он отправил его с верным человеком генералу Кауфману.
На следующий день, едва солнечные лучи озарили землю, Туркестанский отряд выступил к Хазараспу.
Маршрут лежал всё по той же дороге, по которой накануне проходили солдаты Чайковского.
Тело мертвого туркмена все еще лежало в грязи у дороги. По-видимому, хивинцы сюда не возвращались. На месте вчерашней стычки никого не было. Неприятель отступил.
Хазарасп, второй по величине город Хивинского ханства, был известен с IX века, а его крепость считалась неприступной. На полпути к городу русский отряд встретили два парламентёра. Сойдя с богато убранных лошадей они, низко кланяясь, подошли к генералу Головачёву. Выслушав послов, он отправил их к командующему, а сам продолжил движение к крепости. Как выяснилось, это были посланцы коменданта крепости и правителя Хазараспа Сеид-Эмир-Уль-Умара, который приходился дядей хану. Прибыли они сообщить, что крепость сдаётся без боя, а сам комендант уже уехал в Хиву. Сдача крепости была принята, но Кауфман, привыкший к восточным хитростям, всё же принял меры предосторожности.
Известие о сдаче города встречено было солдатами с большим воодушевлением. Утро было ясное и жаркое, дорога проходила фруктовыми садами, наполнявшими воздух чудесным ароматом цветов и движение войска, скорее напоминало пикник, нежели суровый военный поход. По дороге попались несколько покинутых домов, но по большей части жители спокойно восседали возле своих дверей, и поднимались при появлении русских, с важностью отвешивая им поклоны.
Около десяти часов показались стены крепости, напомнившие Мак-Гахану Виндзорский замок: такими величественными они ему показались. Мост над широким рвом наполненным водой вёл в распахнутый настежь вход в крепость. Отряд узкой змеёй втянулся в изогнутую улицу, ведущую к ещё одним массивным воротам с башнями из кирпича, оштукатуренного глиной. В них виднелось несколько круглых отверстий, пробитых пушечными ядрами во время какой-то старинной осады.
Генерал Кауфман, в сопровождении своего штаба и конвоя, въехал в ворота и повернув несколькими очень узкими, изогнутыми улицами, сошел с лошади в небольшом дворе. Пройдя, затем, целый ряд тесных темных коридоров, главнокомандующий со свитой и американцем очутились на главной дворцовой площади Хазараспа. По сторонам её были расположены дворцовые покои, приёмная, гарем и конюшни. Здесь, на площади, генерал Кауфман принял главных местных сановников и мулл, пришедших для переговоров. Он объявил им, что русские пришли не завоёвывать Хиву, а наказать хана. И если они спокойно покорятся, не оказывая никакого сопротивления, то их жизни и собственности ничего не угрожает. Заявление это встречено было с полным удовлетворением.
Население Хазараспа составляло в то время около пяти тысяч человек. Это был маленький, построенный из глины город, окруженный крепостными стенами.
Горожане, опасавшиеся поначалу, что их всех перережут, постепенно успокоились, и в тот же день открыли базар. В крепости найдено было пять или шесть пушек – вероятно тех самых, что были использованы в бою при Шейх-арыке, и огромное количество пороха.
После двухчасового отдыха, генерал Кауфман оставив в Хазараспе маленький гарнизон под начальством полковника Иванова отправился дальше, и примерно в тридцати километрах от города стал лагерем в садах. Здесь он предполагал дождаться прибытия всего отряда прежде чем идти на приступ столицы.
В один из дней Мак-Гахан верхом отправился в Хазарасп, чтобы навестить полковника Иванова, встретившего американца весьма радушно. Во время обеда полковнику доложили, что пришла женщина с жалобой.
– Пойдемте со мной, - сказал Иванов, обращаясь к Януарию – Вы увидите любопытную вещь.
Дело в том, что после бегства правителя города судебные разбирательства прекратились и жители со своими жалобами стали обращаться к начальнику гарнизона, считая его высшей властью.
Войдя в большую комнату, служившую приёмным залом, Мак-Гахан и Иванов уселись на ковре. Через некоторое время ввели женщину, державшую за руку придурковатого на вид подростка лет четырнадцати. Кланяясь на каждом шагу чуть не до земли она обратилась к полковнику, принимая того за Кауфмана и называя его Ярым-падишахом. Подав полковнику небольшой подарок, состоящий из хлеба и фруктов, просительница стала излагать свою жалобу.
Дело было в том, что у её сына – именно его она держала за руку - украли невесту.
– Кто же украл? - спросил Иванов.
– Да вор, собака – персиянин, мой собственный раб. Он увёл моего осла и на нем увез
девчонку. Чтоб ему сдохнуть!
– Вот как. Следовательно, он совершил не одну, а три кражи: украл осла, девушку и самого
себя – едва сдерживая смех, сказал полковник. – Но, как же он украл девушку? Силой ее
увез?
– Конечно силой? Да разве какая девушка по доброй воле убежит от своего жениха с собакой-
рабом?
– А кто она?
– Тоже персиянка. Я купила ее у туркмена за пятьдесят тилля. Он совсем недавно привёз её из
Астрабада. Должно быть собака-раб приворожил ее, потому что как только она его увидела,
так бросилась ему на шею, плача, рыдая и уверяя что он был её товарищем и другом с
самого детства. Я, конечно, побила ее хорошенько за эти бредни. Женить на ней сына я
хотела через несколько дней, но как только подошли русские хитрая девчонка подговорила
раба бежать с ней. Теперь уж они верно поженились.
– А что же я могу для вас сделать?
– Разыщите и отдайте жену моему сыну, а мне раба и осла.
- Хорошо, я посмотрю, что могу для вас сделать. А сейчас можете идти.
Пятясь, и беспрерывно кланяясь, женщина отправилась восвояси
- Как вам этот сюжет, мой друг? – улыбнувшись обратился к Мак-Гахану полковник.
- Ещё раз убеждаюсь, что и в пустыне, далеко от цивилизации, также кипят романтические
страсти - ответил американец.
Стоит ли говорить, что никаких действий по розыску влюблённых беглецов предпринято не было.
Через три дня, 27 мая, Туркестанский отряд в полном составе отправился дальше и уже на следующий день был в 20 километрах от Хивы. На всём протяжении перехода на дорогу выходили мирные жители, принося в знак мира хлеб, фрукты, ягнят и баранов.
С начала вступления войск на территорию ханства Кауфман стал регулярно получать послания от хана. Вначале тот потребовал, чтобы русские убрались из пределов ханства, потом грозил разгромом, наконец, начал признаваться в любви и дружбе. Правда это произошло, когда отряды уже подошли к столице ханства.
В тот же день, 28 мая, Оренбургский отряд генерала Верёвкина подошёл к стенам Хивы. Не имея сведений о местонахождении командующего, считая, что тот находится ещё очень далеко, Верёвкин принимает решение с наскока штурмовать крепость.
Возглавив колонну атакующих, генерал дал приказ на штурм. Хивинцы большими группами высыпали за пределы крепостной стены, но атаковать не пытались. Через некоторое время русский отряд вышел на узкую дорогу, проходящую через дома, сады и каналы. Продвигаясь вперёд тихо и осторожно, тем не менее подняли такое облако пыли, что невозможно было рассмотреть соседа, идущего рядом. Внезапно затрещали ружейные выстрелы и загрохотали пушки. Приблизившись к крепостной стене на сотню шагов, оренбуржцы были встречены огнём. Залпы следовали один за другим, однако точностью не отличались. Пули пролетали поверх голов, а ядра падали за спиной наступающих. Отступать в этом случае стало невозможно, оставалось идти только вперёд. Генерал Веревкин отдал войскам приказ ускорить шаг. Через минуту они очутились на открытом месте, напротив одних из городских ворот. Прямо пред ними возвышалось земляное укрепление, на котором были установлены четыре пушки, бившие прямой наводкой. Двум ротам пехоты, под командованием майора Буровцева было приказано захватить или уничтожить эту огневую точку. Солдаты с криком “ура” стремительно бросились вперед. Не доходя несколько шагов до бруствера, они наткнулись на широкий канал с узким мостом, перекинутым через него.
Хивинцы видимо забыли его уничтожить. Перебежав через него под градом неприятельских пуль, сыпавшихся на них с городских стен, ворот и самого бруствера пошли в штыковую атаку. Через несколько минут пушки были захвачены, но смертоносный огонь и слишком узкий мост, не позволили перетащить их на свою сторону. Укрывшись, солдаты открыли ответный огонь. Однако, их пули не приносили почти никакого урона противнику, укрывшемуся за крепкими крепостными стенами. Интенсивная перестрелка продолжалось с четверть часа, а затем наступила короткая передышка. Решив воспользоваться затишьем бойцы, попытались перетащить пушки через канал. Но хивинцы немедленно возобновили обстрел. Тем не менее под яростным огнём три пушки из четырёх были доставлены на русские позиции. Во время перестрелки генерал Верёвкин был ранен в лицо. Отдав приказ установить батарею чтобы сделать брешь в стене, он покинул место боя, передав командование полковнику Саранчеву. Бомбардировка под руководством молодого подполковника Михаила Скобелева, продолжалась четыре часа, а затем появился парламентёр, посланный ханом, для переговоров о сдаче города.
Полковники Саранчев и Ломакин согласились остановить боевые действия, однако едва посланец хана удалился хивинцы вновь открыли огонь, и перестрелка вспыхнула с новой силой.
Вновь появился посол от хана, уверяя что он не был виноват в этой стрельбе, это туркмены ослушались приказа. К этому заявлению отнеслись как к восточной хитрости, однако позже выяснилось, что это была правда, хан действительно не имел власти над туркменами. Тем временем с генералом Кауфманом было установлено сообщение и Верёвкину пришёл приказ остановить боевые действия и дожидаться подхода Туркестанского отряда. Штурм Хивы откладывался.
Приказ генерала Кауфмана остановить бомбардировку города объяснялся в первую очередь получением письма от правителя Хивы. В нём говорилось о готовности прекратить сопротивление и сдать город. Константин Петрович, находившийся в это время в двадцати километрах от столицы ханства, немедленно послал курьера к генералу Веревкину с приказанием прекратить штурм, а хану написал, чтобы тот выезжал на следующее утро с сотней своих приближенных за городские ворота для переговоров.
На следующее утро, едва солнце выглянуло из-за горизонта, Туркестанский отряд выступил в последний поход к Хиве. Жители толпами выходили на дорогу с приношениями и сообщали невероятные сведения о том, что произошло в столице этой ночью. Якобы горожане, узнав о намерении правителя сдать город неприятелю, пришли в негодование, прогнали своего владыку, поставили ханом его брата и решили обороняться до последнего. Солдаты и офицеры пришли в радостное возбуждение от предчувствия скорой битвы, но неожиданно на полпути были встречены депутацией, возглавляемой губернатором Хазараспа Сеид-Эмир-Уль-Умаром, дядей хана. Он вышел сдать город и сообщил генералу Кауфману что народ и не думал прогонять Саид-Мухамад-Рахима, тот сам решил бежать, приказав своим рабам и жёнам следовать за собою. Однако жители не выпустили женщин из дворца, поставив караул у гарема. Предполагалось, что это будет прекрасный подарок для умиротворения генерала Кауфмана.
Подробности бегства хана были следующие. Воинственные туркмены решили защищаться до последней возможности. Несмотря на запрещение, они продолжали обстреливать войска генерала Веревкина. Тот приказал открыть ответный огонь. Несколько снарядов попало во дворец и это так напугало хана, что он бежал в сопровождении трёх сотен джигитов.
Cеид-Эмир-Уль-Умар оказался человеком лет семидесяти, со слегка отвисшей нижней челюстью, что свидетельствовало о частом употреблении опиума. Умудрённый и искушённый политик, он ещё несколько лет тому назад уговаривал племянника согласиться на требование Кауфмана и тем самым предотвратить нападение русских. Но вмешался другой советник, говоря: “Когда я был еще маленьким мальчиком, то помню все говорили, что русские на нас идут, но они не пришли. С тех пор чуть ли не каждый год слышал я что они идут. Вот я уже успел состариться, а русские все еще не пришли, да я думаю никогда и не придут". Хану этот аргумент показался убедительным и только когда Кауфман вплотную подошёл к стенам его столицы, он понял свою ошибку. Долгие годы Сеид-Эмир-Уль-Умар находился в опале, но именно благодаря своему миролюбивому отношению к русским и был сейчас выбран для переговоров.
Одетый в яркий зеленый халат, с высокой бараньей шапкой на голове, в сапогах с загнутыми вверх носками он почтительно подошёл к сидящему на коне Кауфману и низко поклонился. Сопровождал главу делегации младший брат хана, Ата-Джан, последние два года находившийся в тюрьме и, как оказалось основной кандидат на освободившийся престол, который ему обещал дядя. Однако Кауфман готов был с этим согласиться лишь при условии, что бежавший законный правитель не вернётся.
Около девяти часов колонна, с присоединившимися к ней Сеид-Эмир-Уль-Умаром и Ата-Джаном, двинулась дальше. Становилось всё жарче, поднятая сотнями пеших и конных пыль была настолько густой, что иногда не позволяла различить ехавшего рядом соседа. В десять часов, километрах в трёх от Хивы, навстречу выехал Оренбургский отряд в полной парадной амуниции. Крики “ура”, радостные возгласы сопровождали эту долгожданную встречу. Самого генерала Верёвкина не было, после раны полученной во время штурма города, он не смог выйти из своей палатки.
Генерал Кауфман свернул с дороги под деревья и там выслушал рапорт оренбуржцев. В это время со стороны города послышались выстрелы. Кауфман удивлённо взглянул на Сеид-Эмир-Уль-Умара.
- Что это? Вы уверили меня что Хива сдаётся.
- Это, наверное, туркмены. Увы, о Ярым-Падишах, они не хотят нам подчиняться. Благоразумие не относиться к достоинствам иомудов.
Свободолюбивые туркмены, не довольные мирным окончанием войны, продолжили сопротивление и по-прежнему нападали на русские войска. Вот, что пишет об этом Мак-Гахан: “Я не могу достаточно надивиться на этот народ и налюбоваться на него. Долгое время спустя после того как сам хан и остальные обитатели оазиса отказались от всякого сопротивления, они все продолжали сражаться; если бы все прочие хивинские народы выказали такую же отвагу и настойчивость как Туркмены, то результат кампании был бы совершенно другой. Русские, конечно, взяли бы город, но понесли бы такой урон что положение их в стране было бы чрезвычайно ненадежно”.
Выстрелы послужили сигналом молодым и горячим офицерам к возобновлению боевых действий. Подполковник Михаил Скобелев и граф Шувалов, возглавив отряд из тысячи человек устремились на штурм. Пробив гранатами ворота, воины бросились на приступ под градом пуль, летевших на них с крепостных стен. Едва русский отряд проник за ворота, защитники города рассыпались по улицам продолжая стрелять. Расчищая дорогу ракетами, штурмующие с боем прошли узкие, кривые улицы и достигли ханского дворца.
Но не успели они простоять здесь и пяти минут, как пришёл приказ прекратить боевые действия, поскольку Туркестанский отряд во главе с командующим мирно входил в город, через хазараспские ворота. Скобелеву пришлось подчиниться и отступить к тем же воротам, которыми вошли. Граф Шувалов во время этого боя был контужен упавшим бревном, а 14 солдат получили различные ранения.
Тем временем основной отряд во главе с Кауфманом въезжал в город. На узких, изогнутых улицах не было видно ни одного человека. Лишь через несколько сотен метров стали появляться люди в грязных, оборванных халатах. Они снимали шапки и робко отвешивали поклоны, со страхом думая перережут их всех поголовно или помилуют. Дальше отряд проследовал мимо толпы рабов-персиян, которые встретили русских ликующими криками, не сдерживая слёз радости.
Торжественное шествие прошло через город к цитадели, по единственной, наскоро расчищенной улице, по сторонам которой все переулки и площади были забаррикадированы тысячами арб, нагруженных разным скарбом; на них же ютились десятки женщин и детей, — семьи сельчан, пригнанных со всех окрестностей для обороны столицы.
Вступив в цитадель, войска остановились на площади перед дворцом. Генерал Кауфман объехав построившийся в каре отряд громко произнёс:
— Братцы! Презирая неимоверные трудности с героическим самоотвержением, вы блистательно исполнили волю нашего возлюбленного Царя-Батюшки. Цель наша достигнута: мы — в стенах Хивы. Поздравляю вас с этим молодецким подвигом, с победой, и именем Государя Императора благодарю за ваши труды и славную службу дорогому отечеству!
Ответом было столь оглушительное «ура!», что толпа собравшихся горожан от неожиданности шарахнулась в сторону. Затем Кауфман, сопровождаемый своим штабом, Великим Князем Николаем Константиновичем, князем Лейхтенбергским и Мак-Гаханом вошёл во дворец, где его ожидала депутация представителей города. Поднявшись на возвышение с троном, он обратился к присутствующим со следующими словами:
— Ведайте сами и передайте всем, что теперь вражда наша кончена и что отныне вы встретите в нас только своих покровителей. Пусть народ пребывает в полном спокойствии и обратится к своим мирным занятиям: войска великого Ак-Падишаха (Белого Царя) не только сами не обидят никого, но и никому не дадут в обиду, пока мы находимся в пределах ханства. За это я вам ручаюсь. Но помните и передайте также и то, что не будет никакой пощады тем, которые в точности не исполнят моих приказаний и последуют наущениям людей безрассудных и зловредных. Ваше благополучие, следовательно, будет зависеть от вашего благоразумия и покорности.
Главнокомандующий пробыл во дворце около двух часов, а затем отправился навестить раненого генерала Веревкина.
Следующий день, 30 мая, “приказано было отслужить в войсках всех трех отрядов сначала молебствие за здравие Государя Императора, а затем панихиду за упокой Петра I - это был день его рождения - и сподвижников, убиенных в войне с Хивою”. В Ташкент были отправлены два джигита с донесением, для отправки его по телеграфу в Петербург. Текст телеграммы гласил: «Войска Оренбургского, Кавказского и Туркестанского отрядов, мужественно и честно одолев неимоверные трудности, поставляемые природою на тысячеверстных пространствах, которые каждому из них пришлось совершить, храбро и молодецки отразили все попытки неприятеля заградить им путь к цели движения, к городу Хиве, и разбив на всех пунктах туркменские и хивинские скопища, торжественно вошли и заняли 29 сего мая павшую пред ними столицу ханства. 30 мая, в годовщину рождения императора Петра I, в войсках отслужено молебствие за здравие Вашего Императорского Величества и панихида за упокой Петра I подвижников, убиенных в войне с Хивою. Хан Хивинский, не выждав ответа от меня на предложение его полной покорности и сдачи себя и ханства, увлеченный воинственною партиею, бежал из города и скрывается ныне в среде юмудов, неизвестно в какой именно местности. Войска Вашего Императорского Величества бодры, веселы, здоровы».
Так пала великая Хива. Почти 200 лет оставаясь неприступной твердыней, она наконец покорилась более сильному противнику.
Мак-Гахан остался во дворце, охраняемом четырьмя ротами солдат под командованием генерала Головачёва. Американец словно попал в сказку 1001 ночи, с любопытством и восторгом осматривая достопримечательности древнего города.
Часть третья
Восточная сказка Януария Мак-Гахана
Послание было отправлено с тремя киргизскими джигитами. Однако, те были схвачены хивинцами и доставлены к хану. На вопрос зачем они ехали к Кауфману, джигиты отвечали, что направлялись они вовсе не к русским, а в Бухару, чтобы забрать деньги за проданных баранов. Но как к ним попало письмо ничего вразумительного ответить не смогли и были брошены в тюрьму. По вопросу же найденного документа был созван совет. Прочесть бумаги никто не смог и тогда, в качестве эксперта, был привлечён бывавший в России хивинский купец. Купец этот оказался весьма хитрым, полностью прочесть письмо не смог, но догадавшись, что в нём содержатся важные сведения, решил его умыкнуть. С большой тщательностью, даже обнюхав, он осмотрел бумагу и с серьёзным видом заявил, что это просто клочок ничего не стоящей бумаги, а вот русские деньги 10-ти и 25-рублёвого достоинства, также найденные у посланцев Верёвкина, являются очень важными документами. Пока члены совета рассматривали банкноты, хитрец спрятал письмо под полу халата и унёс с собой. И прежде чем успели хватится письма, он отправил его с верным человеком генералу Кауфману.
На следующий день, едва солнечные лучи озарили землю, Туркестанский отряд выступил к Хазараспу.
Маршрут лежал всё по той же дороге, по которой накануне проходили солдаты Чайковского.
Тело мертвого туркмена все еще лежало в грязи у дороги. По-видимому, хивинцы сюда не возвращались. На месте вчерашней стычки никого не было. Неприятель отступил.
Хазарасп, второй по величине город Хивинского ханства, был известен с IX века, а его крепость считалась неприступной. На полпути к городу русский отряд встретили два парламентёра. Сойдя с богато убранных лошадей они, низко кланяясь, подошли к генералу Головачёву. Выслушав послов, он отправил их к командующему, а сам продолжил движение к крепости. Как выяснилось, это были посланцы коменданта крепости и правителя Хазараспа Сеид-Эмир-Уль-Умара, который приходился дядей хану. Прибыли они сообщить, что крепость сдаётся без боя, а сам комендант уже уехал в Хиву. Сдача крепости была принята, но Кауфман, привыкший к восточным хитростям, всё же принял меры предосторожности.
Известие о сдаче города встречено было солдатами с большим воодушевлением. Утро было ясное и жаркое, дорога проходила фруктовыми садами, наполнявшими воздух чудесным ароматом цветов и движение войска, скорее напоминало пикник, нежели суровый военный поход. По дороге попались несколько покинутых домов, но по большей части жители спокойно восседали возле своих дверей, и поднимались при появлении русских, с важностью отвешивая им поклоны.
Около десяти часов показались стены крепости, напомнившие Мак-Гахану Виндзорский замок: такими величественными они ему показались. Мост над широким рвом наполненным водой вёл в распахнутый настежь вход в крепость. Отряд узкой змеёй втянулся в изогнутую улицу, ведущую к ещё одним массивным воротам с башнями из кирпича, оштукатуренного глиной. В них виднелось несколько круглых отверстий, пробитых пушечными ядрами во время какой-то старинной осады.
Генерал Кауфман, в сопровождении своего штаба и конвоя, въехал в ворота и повернув несколькими очень узкими, изогнутыми улицами, сошел с лошади в небольшом дворе. Пройдя, затем, целый ряд тесных темных коридоров, главнокомандующий со свитой и американцем очутились на главной дворцовой площади Хазараспа. По сторонам её были расположены дворцовые покои, приёмная, гарем и конюшни. Здесь, на площади, генерал Кауфман принял главных местных сановников и мулл, пришедших для переговоров. Он объявил им, что русские пришли не завоёвывать Хиву, а наказать хана. И если они спокойно покорятся, не оказывая никакого сопротивления, то их жизни и собственности ничего не угрожает. Заявление это встречено было с полным удовлетворением.
Население Хазараспа составляло в то время около пяти тысяч человек. Это был маленький, построенный из глины город, окруженный крепостными стенами.
Остатки крепостной стены Хазараспа. Современная фотография
Горожане, опасавшиеся поначалу, что их всех перережут, постепенно успокоились, и в тот же день открыли базар. В крепости найдено было пять или шесть пушек – вероятно тех самых, что были использованы в бою при Шейх-арыке, и огромное количество пороха.
После двухчасового отдыха, генерал Кауфман оставив в Хазараспе маленький гарнизон под начальством полковника Иванова отправился дальше, и примерно в тридцати километрах от города стал лагерем в садах. Здесь он предполагал дождаться прибытия всего отряда прежде чем идти на приступ столицы.
В один из дней Мак-Гахан верхом отправился в Хазарасп, чтобы навестить полковника Иванова, встретившего американца весьма радушно. Во время обеда полковнику доложили, что пришла женщина с жалобой.
– Пойдемте со мной, - сказал Иванов, обращаясь к Януарию – Вы увидите любопытную вещь.
Дело в том, что после бегства правителя города судебные разбирательства прекратились и жители со своими жалобами стали обращаться к начальнику гарнизона, считая его высшей властью.
Войдя в большую комнату, служившую приёмным залом, Мак-Гахан и Иванов уселись на ковре. Через некоторое время ввели женщину, державшую за руку придурковатого на вид подростка лет четырнадцати. Кланяясь на каждом шагу чуть не до земли она обратилась к полковнику, принимая того за Кауфмана и называя его Ярым-падишахом. Подав полковнику небольшой подарок, состоящий из хлеба и фруктов, просительница стала излагать свою жалобу.
Дело было в том, что у её сына – именно его она держала за руку - украли невесту.
– Кто же украл? - спросил Иванов.
– Да вор, собака – персиянин, мой собственный раб. Он увёл моего осла и на нем увез
девчонку. Чтоб ему сдохнуть!
– Вот как. Следовательно, он совершил не одну, а три кражи: украл осла, девушку и самого
себя – едва сдерживая смех, сказал полковник. – Но, как же он украл девушку? Силой ее
увез?
– Конечно силой? Да разве какая девушка по доброй воле убежит от своего жениха с собакой-
рабом?
– А кто она?
– Тоже персиянка. Я купила ее у туркмена за пятьдесят тилля. Он совсем недавно привёз её из
Астрабада. Должно быть собака-раб приворожил ее, потому что как только она его увидела,
так бросилась ему на шею, плача, рыдая и уверяя что он был её товарищем и другом с
самого детства. Я, конечно, побила ее хорошенько за эти бредни. Женить на ней сына я
хотела через несколько дней, но как только подошли русские хитрая девчонка подговорила
раба бежать с ней. Теперь уж они верно поженились.
– А что же я могу для вас сделать?
– Разыщите и отдайте жену моему сыну, а мне раба и осла.
- Хорошо, я посмотрю, что могу для вас сделать. А сейчас можете идти.
Пятясь, и беспрерывно кланяясь, женщина отправилась восвояси
- Как вам этот сюжет, мой друг? – улыбнувшись обратился к Мак-Гахану полковник.
- Ещё раз убеждаюсь, что и в пустыне, далеко от цивилизации, также кипят романтические
страсти - ответил американец.
Стоит ли говорить, что никаких действий по розыску влюблённых беглецов предпринято не было.
Через три дня, 27 мая, Туркестанский отряд в полном составе отправился дальше и уже на следующий день был в 20 километрах от Хивы. На всём протяжении перехода на дорогу выходили мирные жители, принося в знак мира хлеб, фрукты, ягнят и баранов.
С начала вступления войск на территорию ханства Кауфман стал регулярно получать послания от хана. Вначале тот потребовал, чтобы русские убрались из пределов ханства, потом грозил разгромом, наконец, начал признаваться в любви и дружбе. Правда это произошло, когда отряды уже подошли к столице ханства.
В тот же день, 28 мая, Оренбургский отряд генерала Верёвкина подошёл к стенам Хивы. Не имея сведений о местонахождении командующего, считая, что тот находится ещё очень далеко, Верёвкин принимает решение с наскока штурмовать крепость.
Генерал Н. А. Верёвкин. Гравюра Л. А. Серякова по рис. П. Ф. Бореля.
Из журнала “Всемирная иллюстрация”, №10, 1873 г
Из журнала “Всемирная иллюстрация”, №10, 1873 г
Возглавив колонну атакующих, генерал дал приказ на штурм. Хивинцы большими группами высыпали за пределы крепостной стены, но атаковать не пытались. Через некоторое время русский отряд вышел на узкую дорогу, проходящую через дома, сады и каналы. Продвигаясь вперёд тихо и осторожно, тем не менее подняли такое облако пыли, что невозможно было рассмотреть соседа, идущего рядом. Внезапно затрещали ружейные выстрелы и загрохотали пушки. Приблизившись к крепостной стене на сотню шагов, оренбуржцы были встречены огнём. Залпы следовали один за другим, однако точностью не отличались. Пули пролетали поверх голов, а ядра падали за спиной наступающих. Отступать в этом случае стало невозможно, оставалось идти только вперёд. Генерал Веревкин отдал войскам приказ ускорить шаг. Через минуту они очутились на открытом месте, напротив одних из городских ворот. Прямо пред ними возвышалось земляное укрепление, на котором были установлены четыре пушки, бившие прямой наводкой. Двум ротам пехоты, под командованием майора Буровцева было приказано захватить или уничтожить эту огневую точку. Солдаты с криком “ура” стремительно бросились вперед. Не доходя несколько шагов до бруствера, они наткнулись на широкий канал с узким мостом, перекинутым через него.
Хивинцы видимо забыли его уничтожить. Перебежав через него под градом неприятельских пуль, сыпавшихся на них с городских стен, ворот и самого бруствера пошли в штыковую атаку. Через несколько минут пушки были захвачены, но смертоносный огонь и слишком узкий мост, не позволили перетащить их на свою сторону. Укрывшись, солдаты открыли ответный огонь. Однако, их пули не приносили почти никакого урона противнику, укрывшемуся за крепкими крепостными стенами. Интенсивная перестрелка продолжалось с четверть часа, а затем наступила короткая передышка. Решив воспользоваться затишьем бойцы, попытались перетащить пушки через канал. Но хивинцы немедленно возобновили обстрел. Тем не менее под яростным огнём три пушки из четырёх были доставлены на русские позиции. Во время перестрелки генерал Верёвкин был ранен в лицо. Отдав приказ установить батарею чтобы сделать брешь в стене, он покинул место боя, передав командование полковнику Саранчеву. Бомбардировка под руководством молодого подполковника Михаила Скобелева, продолжалась четыре часа, а затем появился парламентёр, посланный ханом, для переговоров о сдаче города.
Полковники Саранчев и Ломакин согласились остановить боевые действия, однако едва посланец хана удалился хивинцы вновь открыли огонь, и перестрелка вспыхнула с новой силой.
Вновь появился посол от хана, уверяя что он не был виноват в этой стрельбе, это туркмены ослушались приказа. К этому заявлению отнеслись как к восточной хитрости, однако позже выяснилось, что это была правда, хан действительно не имел власти над туркменами. Тем временем с генералом Кауфманом было установлено сообщение и Верёвкину пришёл приказ остановить боевые действия и дожидаться подхода Туркестанского отряда. Штурм Хивы откладывался.
Приказ генерала Кауфмана остановить бомбардировку города объяснялся в первую очередь получением письма от правителя Хивы. В нём говорилось о готовности прекратить сопротивление и сдать город. Константин Петрович, находившийся в это время в двадцати километрах от столицы ханства, немедленно послал курьера к генералу Веревкину с приказанием прекратить штурм, а хану написал, чтобы тот выезжал на следующее утро с сотней своих приближенных за городские ворота для переговоров.
На следующее утро, едва солнце выглянуло из-за горизонта, Туркестанский отряд выступил в последний поход к Хиве. Жители толпами выходили на дорогу с приношениями и сообщали невероятные сведения о том, что произошло в столице этой ночью. Якобы горожане, узнав о намерении правителя сдать город неприятелю, пришли в негодование, прогнали своего владыку, поставили ханом его брата и решили обороняться до последнего. Солдаты и офицеры пришли в радостное возбуждение от предчувствия скорой битвы, но неожиданно на полпути были встречены депутацией, возглавляемой губернатором Хазараспа Сеид-Эмир-Уль-Умаром, дядей хана. Он вышел сдать город и сообщил генералу Кауфману что народ и не думал прогонять Саид-Мухамад-Рахима, тот сам решил бежать, приказав своим рабам и жёнам следовать за собою. Однако жители не выпустили женщин из дворца, поставив караул у гарема. Предполагалось, что это будет прекрасный подарок для умиротворения генерала Кауфмана.
Подробности бегства хана были следующие. Воинственные туркмены решили защищаться до последней возможности. Несмотря на запрещение, они продолжали обстреливать войска генерала Веревкина. Тот приказал открыть ответный огонь. Несколько снарядов попало во дворец и это так напугало хана, что он бежал в сопровождении трёх сотен джигитов.
Cеид-Эмир-Уль-Умар оказался человеком лет семидесяти, со слегка отвисшей нижней челюстью, что свидетельствовало о частом употреблении опиума. Умудрённый и искушённый политик, он ещё несколько лет тому назад уговаривал племянника согласиться на требование Кауфмана и тем самым предотвратить нападение русских. Но вмешался другой советник, говоря: “Когда я был еще маленьким мальчиком, то помню все говорили, что русские на нас идут, но они не пришли. С тех пор чуть ли не каждый год слышал я что они идут. Вот я уже успел состариться, а русские все еще не пришли, да я думаю никогда и не придут". Хану этот аргумент показался убедительным и только когда Кауфман вплотную подошёл к стенам его столицы, он понял свою ошибку. Долгие годы Сеид-Эмир-Уль-Умар находился в опале, но именно благодаря своему миролюбивому отношению к русским и был сейчас выбран для переговоров.
Одетый в яркий зеленый халат, с высокой бараньей шапкой на голове, в сапогах с загнутыми вверх носками он почтительно подошёл к сидящему на коне Кауфману и низко поклонился. Сопровождал главу делегации младший брат хана, Ата-Джан, последние два года находившийся в тюрьме и, как оказалось основной кандидат на освободившийся престол, который ему обещал дядя. Однако Кауфман готов был с этим согласиться лишь при условии, что бежавший законный правитель не вернётся.
Около девяти часов колонна, с присоединившимися к ней Сеид-Эмир-Уль-Умаром и Ата-Джаном, двинулась дальше. Становилось всё жарче, поднятая сотнями пеших и конных пыль была настолько густой, что иногда не позволяла различить ехавшего рядом соседа. В десять часов, километрах в трёх от Хивы, навстречу выехал Оренбургский отряд в полной парадной амуниции. Крики “ура”, радостные возгласы сопровождали эту долгожданную встречу. Самого генерала Верёвкина не было, после раны полученной во время штурма города, он не смог выйти из своей палатки.
Генерал Кауфман свернул с дороги под деревья и там выслушал рапорт оренбуржцев. В это время со стороны города послышались выстрелы. Кауфман удивлённо взглянул на Сеид-Эмир-Уль-Умара.
- Что это? Вы уверили меня что Хива сдаётся.
- Это, наверное, туркмены. Увы, о Ярым-Падишах, они не хотят нам подчиняться. Благоразумие не относиться к достоинствам иомудов.
Свободолюбивые туркмены, не довольные мирным окончанием войны, продолжили сопротивление и по-прежнему нападали на русские войска. Вот, что пишет об этом Мак-Гахан: “Я не могу достаточно надивиться на этот народ и налюбоваться на него. Долгое время спустя после того как сам хан и остальные обитатели оазиса отказались от всякого сопротивления, они все продолжали сражаться; если бы все прочие хивинские народы выказали такую же отвагу и настойчивость как Туркмены, то результат кампании был бы совершенно другой. Русские, конечно, взяли бы город, но понесли бы такой урон что положение их в стране было бы чрезвычайно ненадежно”.
Выстрелы послужили сигналом молодым и горячим офицерам к возобновлению боевых действий. Подполковник Михаил Скобелев и граф Шувалов, возглавив отряд из тысячи человек устремились на штурм. Пробив гранатами ворота, воины бросились на приступ под градом пуль, летевших на них с крепостных стен. Едва русский отряд проник за ворота, защитники города рассыпались по улицам продолжая стрелять. Расчищая дорогу ракетами, штурмующие с боем прошли узкие, кривые улицы и достигли ханского дворца.
Но не успели они простоять здесь и пяти минут, как пришёл приказ прекратить боевые действия, поскольку Туркестанский отряд во главе с командующим мирно входил в город, через хазараспские ворота. Скобелеву пришлось подчиниться и отступить к тем же воротам, которыми вошли. Граф Шувалов во время этого боя был контужен упавшим бревном, а 14 солдат получили различные ранения.
Тем временем основной отряд во главе с Кауфманом въезжал в город. На узких, изогнутых улицах не было видно ни одного человека. Лишь через несколько сотен метров стали появляться люди в грязных, оборванных халатах. Они снимали шапки и робко отвешивали поклоны, со страхом думая перережут их всех поголовно или помилуют. Дальше отряд проследовал мимо толпы рабов-персиян, которые встретили русских ликующими криками, не сдерживая слёз радости.
Торжественное шествие прошло через город к цитадели, по единственной, наскоро расчищенной улице, по сторонам которой все переулки и площади были забаррикадированы тысячами арб, нагруженных разным скарбом; на них же ютились десятки женщин и детей, — семьи сельчан, пригнанных со всех окрестностей для обороны столицы.
Вступив в цитадель, войска остановились на площади перед дворцом. Генерал Кауфман объехав построившийся в каре отряд громко произнёс:
— Братцы! Презирая неимоверные трудности с героическим самоотвержением, вы блистательно исполнили волю нашего возлюбленного Царя-Батюшки. Цель наша достигнута: мы — в стенах Хивы. Поздравляю вас с этим молодецким подвигом, с победой, и именем Государя Императора благодарю за ваши труды и славную службу дорогому отечеству!
Ответом было столь оглушительное «ура!», что толпа собравшихся горожан от неожиданности шарахнулась в сторону. Затем Кауфман, сопровождаемый своим штабом, Великим Князем Николаем Константиновичем, князем Лейхтенбергским и Мак-Гаханом вошёл во дворец, где его ожидала депутация представителей города. Поднявшись на возвышение с троном, он обратился к присутствующим со следующими словами:
— Ведайте сами и передайте всем, что теперь вражда наша кончена и что отныне вы встретите в нас только своих покровителей. Пусть народ пребывает в полном спокойствии и обратится к своим мирным занятиям: войска великого Ак-Падишаха (Белого Царя) не только сами не обидят никого, но и никому не дадут в обиду, пока мы находимся в пределах ханства. За это я вам ручаюсь. Но помните и передайте также и то, что не будет никакой пощады тем, которые в точности не исполнят моих приказаний и последуют наущениям людей безрассудных и зловредных. Ваше благополучие, следовательно, будет зависеть от вашего благоразумия и покорности.
Главнокомандующий пробыл во дворце около двух часов, а затем отправился навестить раненого генерала Веревкина.
Следующий день, 30 мая, “приказано было отслужить в войсках всех трех отрядов сначала молебствие за здравие Государя Императора, а затем панихиду за упокой Петра I - это был день его рождения - и сподвижников, убиенных в войне с Хивою”. В Ташкент были отправлены два джигита с донесением, для отправки его по телеграфу в Петербург. Текст телеграммы гласил: «Войска Оренбургского, Кавказского и Туркестанского отрядов, мужественно и честно одолев неимоверные трудности, поставляемые природою на тысячеверстных пространствах, которые каждому из них пришлось совершить, храбро и молодецки отразили все попытки неприятеля заградить им путь к цели движения, к городу Хиве, и разбив на всех пунктах туркменские и хивинские скопища, торжественно вошли и заняли 29 сего мая павшую пред ними столицу ханства. 30 мая, в годовщину рождения императора Петра I, в войсках отслужено молебствие за здравие Вашего Императорского Величества и панихида за упокой Петра I подвижников, убиенных в войне с Хивою. Хан Хивинский, не выждав ответа от меня на предложение его полной покорности и сдачи себя и ханства, увлеченный воинственною партиею, бежал из города и скрывается ныне в среде юмудов, неизвестно в какой именно местности. Войска Вашего Императорского Величества бодры, веселы, здоровы».
Так пала великая Хива. Почти 200 лет оставаясь неприступной твердыней, она наконец покорилась более сильному противнику.
Мак-Гахан остался во дворце, охраняемом четырьмя ротами солдат под командованием генерала Головачёва. Американец словно попал в сказку 1001 ночи, с любопытством и восторгом осматривая достопримечательности древнего города.
Часть третья
Восточная сказка Януария Мак-Гахана
Итальянский художник Фабио Фаби. В гареме
Ближе к вечеру дневной жар стал понемногу спадать и Мак-Гахан решил осмотреть дворец, состоящий из множества глиняных построек, окружённых шестиметровой стеной.
Прямо напротив главного входа находилась высокая двойная дверь, ведущая в гарем, а немного левее низким коридором шел ход в главный двор. В большом зале, на квадратном возвышении помещался трон, представлявший собой широкое кожаное кресло. На верхней части низкой спинки была прикреплена овальная серебряная пластинка с надписью: “Во времена Магомед-Рахима, шаха Хорезма, в 1231 году. Изделие недостойного Магомета". В другом конце зала стояло несколько огромных сундуков окованных железом, с тяжелыми висячими замками. Они были открыты и совершенно пусты. Рядом, на полу, валялось оружие: мечи, кинжалы, ружья, пистолеты и револьверы всевозможных размеров. В конце комнаты было несколько ступенек, ведущих в другое помещение более низкое и маленькое. Оно служило хану одновременно и библиотекой, и кладовой. Здесь свалено было около трехсот томов книг, а также различный хлам: пыльные и ржавые кольчуги и латы, несколько сломанных телескопов, старая посуда, луки и стрелы.
Начинало смеркаться, и тут Мак-Гахан заметил, что двери в гарем приоткрыты и за ними виднелась толпа женщин и детей, которые кричали и плакали, точно ожидая что сейчас их поведут на смертную казнь. Старые и молодые, хорошенькие и не очень, молодые, почти подростки, девушки и беззубые старухи. Все они заламывали руки и рыдали самым отчаянным образом. Привели переводчика, и оказалось, что женщины просто хотели выбраться из гарема в город, уверяя что им страшно тут оставаться. В этом им было отказано. Тогда они стали жаловаться, что им нечего есть и нет даже воды для питья. Дежурный офицер немедленно приказал приготовить большой казан плова и принести воды. Через некоторое время плов был доставлен, двери заперты и офицер, поставив у входа караул, приказал никого в гарем не впускать.
Во время этой кутерьмы Януарий заметил, что среди плачущих женщин, одна оставалась совершенно спокойной, причём остальные относились к ней с большим почтением. На вид ей было лет восемнадцать. Белокожая, темноволосая, среднего роста с тёмными, с поволокой глазами, она была на редкость привлекательна. Движения молодой женщины были проникнуты спокойной твердостью и благородством. Она не плакала и не визжала подобно остальным, а разговаривала с офицером так рассудительно, что сразу завоевала общее расположение. Несколько раз она бросала заинтересованные взгляды на американца, словно собираясь его о чём-то просить. Никогда, кажется, Мак-Гахан так не досадовал на непонимание чужого языка. Впоследствии американец напишет: “Между тем я не мог отвязаться от преследующего меня молящего взгляда ханской жены даже после того как она скрылась за дверьми гарема; не мог забыть я её лица, проникнутого такою женственностью посреди врагов её племени и религии и всех этих женщин, и детей, от неё одной, как видно, ожидающих помощи и совета”.
Януарий во что бы то ни стало решил снова встретиться с ней и, если нужно, помочь. К сожалению офицер, назначенный смотреть за дворцом, был американцу не знаком, поэтому расспросить его не вызывая подозрений, было невозможно. Проклиная пропавшего куда-то Акмаматова Мак-Гахан решил действовать один на свой страх и риск. Первым делом нужно было отыскать второй вход в гарем, который, как знал пытливый журналист, был со стороны главного двора. Захватив спички и свечи, Януарий двинулся в путь.
Побродив некоторое время кругом, пройдя двумя маленькими двориками и целым рядом комнат, Мак-Гахан наконец набрел на узкую, крутую и темную лестницу, ведущую вверх. Поднявшись по ней, он очутился на наружной дворцовой стене с возвышающими над ней башнями. Осторожно ступая американец дошел до места, с которого открывался вид на главный двор, где спал генерал Головачёв.
Время близилось к полуночи, город лежал в тихом, сонном спокойствии, весь залитый ярким потоком лунного света, а со двора доносился, неясный говор человеческих голосов, по-видимому часовых.
Наконец Мак-Гахан добрался до нужного места, прямо под ним лежал большой двор гарема. Одна его половина была освещена луной, другая же скрывалась в темноте. Из этого мрака по временам выбегала женская фигура и промелькнув на дворе быстро исчезала на другой стороне. Войдя в башню, Януарий увидел дверь, запертую висячим замком. Дух авантюризма всё более захватывал американца. Стараясь не шуметь, он осторожно снял её с петель и так же бесшумно спустился по каменной лестнице во двор. Спрятавшись в тени Мак-Гахан огляделся. Перед ним находились два входа. Один охранялся часовыми, а другой, по-видимому, вёл во внутреннее помещение гарема, куда американец, пользуясь темнотой, незаметно вошёл.
В полной темноте, лишь изредка зажигая спички, Януарий пробирался по узким коридорам и многочисленным комнаткам. Риск был большим, каждую минуту непрошенный гость мог быть обнаружен и тогда скандала не миновать. Но, отбросив сомнения, взяв в одну руку револьвер, а другой, ощупывая дорогу, Мак-Гахан продолжал путь в святая святых ханского дворца. Вскоре рука нащупала дверь, поддавшуюся при первом же нажатии. Она вела в небольшой дворик. Осторожно обойдя его по периметру, американец наткнулся на новую дверь, которая вела в комнату, где в свою очередь было пять или шесть выходов. “Какой-то лабиринт, - подумал Мак-Гахан, - не ждёт ли меня в его конце Минотавр?”. Выбрав наугад одну из дверей, он продолжил путь через бесконечную череду коридоров и комнаток. Размером от двух до трёх квадратных метров, скорее клетушки, без каких-либо окон, они походили на темницы. Но тюрем, как выяснилось позже, не было не только в ханском дворце, но и во всей Хиве. Здесь наказывали куда суровей: отрезали носы, уши или головы, полосовали кнутами, побивали каменьями, но в темницы не запирали никогда.
Спустя немного времени, Януарий попал в большую низкую комнату с несколькими глиняными печами с котлами, напомнившими американцу дома фермеров на его родине. Вокруг были разбросаны кухонные принадлежности. Это была, по-видимому, дворцовая кухня.
Пройдя ещё несколько шагов Мак-Гахан очутился в помещении с очень грязным и мокрым полом. Пламя зажжённой спички осветило комнату и волосы на голове журналиста встали дыбом - он стоял на самом краю колодца, дна которого не было видно.
Перепугавшись до смерти, американец решил зажечь свечу, и продвигаться дальше при её, хоть и слабом, но всё же освещении. “Лучше уж встретиться лицом к лицу со всеми хивинцами, которые могли здесь скрываться, нежели попасть в какую-нибудь ужасную яму” – думал Мак-Гахан. Вскоре, однако, ему пришлось убедиться, что горящая свеча могла быть гораздо опаснее, чем темнота. Войдя в маленькую и низкую комнату Мак-Гахан заметил в одном из углов большую кучу черной земли. Он из любопытства наклонился, чтобы исследовать её, но, рассмотрев, в ужасе отскочил. Это был порох, и его было достаточно, чтобы взорвать весь ханский дворец вместе с обитателями.
Пробежав две-три комнаты, Януарий прислонился к стене, весь дрожа от страха. Может быть, подумал Януарий, хан нарочно положил этот порох чтобы взорвать всё, как часто делается в этих странах. Он вспомнил страшный рассказ о гибели китайского правителя Кульджи. Во время штурма города врагами, и предчувствуя поражение, тот собрал всех советников, министров, жен и детей, как бы для переговоров о том, что лучше предпринять. Во время заседания послышались крики входящих в город победителей, недолго думая, правитель потихоньку опустил свою трубку с огнем около себя на пол, куда была проведена огневая дорожка до порохового погреба, и разом положил конец всем своим заботам.
Уж почти час продолжалось блуждание американца по лабиринту комнат, и он уже начинал терять надежду когда-нибудь выбраться оттуда, но судьба наконец сжалилась над ним. В конце очередного коридора Мак-Гахан наткнулся на запертую дверь. Полагая, что ему наконец посчастливилось найти выход, он уже собирался толкнуть её, но внезапно услышал шум голосов, доносившихся из-за двери. Поспешно задув свечу и стараясь не дышать Януарий стал прислушиваться. Голоса были женские. Мак-Гахан повернул ручку, но дверь была заперта изнутри. Он постучал. Голоса, прерываемые беззаботным смехом, тем не менее не смолкли. Американец постучал громче. Наступила тишина и через минуту послышался шёпот и сдержанное хихиканье. Затем раздался мягкий женский голос, говорящий на языке, напомнившем незваному гостю нечто среднее между щебетом птиц и журчаньем ручейка.
Американец не понял ни слова, но догадался, что женщина спрашивает „кто там"? “Аман” – ответил Януарий, что означало “мир вам”, - мысленно отправив Акмаматова в преисподнюю за его способность исчезать именно в ту минуту, когда он более всего нужен. Послышался тот же сдержанный смех и дверь открылась. Мак-Гахан приготовился к тому, что все в страхе разбегутся, увидав кто пришёл, что ему будет стоить величайшего труда их уговорить и успокоить, однако обитатели гарема не только не выказали никакого страха, но как будто бы ждали Мак-Гахана, как приглашённого гостя. В комнате находилось восемь женщин - те самые, что несколько часов назад отчаянно рыдали и жаловались. Они все столпились у двери и Януарий мгновенно увидел ту, ради которой он и проделал этот рискованный путь. Она сама отворила задвижку и теперь стояла, держась одною рукой за дверь, а другою держа над головой каменную лампу, от которой падал мерцающий свет на эту сцену. Женщина пристально всматривалась в гостя своими глубокими глазами и только сдержанно улыбалась на фоне общего хохота.
Придя немного в себя Мак-Гахан тоже рассмеялся, проговорил „салам", и попросил чаю. Женщины поняли, и та которую американец мысленно называл их повелительницей взяла его за руку и вывела на большой, освещенный месяцем двор. Остальные, не переставая болтать, последовали за ними.
Быстро обогнув выступ стены, все вошли в тень портика, а оттуда в большую комнату. Пригласив жестом гостя садиться на груду подушек, главная жена хана зажгла несколько ламп, подобных той, что была у неё в руках, и расставила их вокруг стены, потом схватила чайник и выбежала с ним, отдавая на ходу приказания другим женщинам. Комната, в которую попал американец была метра три шириной и около шести метров в длину. Её стены и потолок украшало множеством рисунков. Одна стена сверху до низу была покрыта деревянными полками какой-то странной отделки, уставленными фаянсовой посудой, чашками, кубками разных размеров и цветов, горшками, чайниками и вазами. Здесь было множество чашек старинного, очень ценного, китайского фарфора, которые соседствовали с дешёвыми ярко раскрашенными чайниками русского производства.
Для хивинцев, по-видимому, между ними не было никакой разницы. В комнате царил страшный беспорядок. На полу навалены были ковры, подушки, одеяла, шали, халаты, перемешанные с домашними принадлежностями, оружием, среди которого была двуствольная английская винтовка с пустыми патронами, несколько музыкальных инструментов, похожих на гитару. Всё это говорило о приготовлении к бегству, и самые ценные вещи, по-видимому, были уже упакованы.
Пока Мак-Гахан осматривался, пытаясь убедить себя, что это не сон, возвратилась хозяйка с чайником, от которого шел пар, и поставила его предо гостем на пол. Другие женщины в это время внесли лепёшки, фрукты и сладости. Затем повелительница гарема знаком спросила Януария: не хочет ли он вымыть руки, и на утвердительный ответ повела его в другой конец комнаты, где в полу было четырехугольное углубление, сама же, взяв в руки медный кувшин, с тонким изогнутым носиком, полила гостю на руки, подав затем полотенце. Всё это делалось с самым ласковым и услужливым видом. Покончив с этим женщина сняла с полок чашки, налила чаю сперва мужчине, а потом всем остальным и себе и стала следить за гостем с каким-то странным, испытующим любопытством. “По-видимому она хочет меня о чём-то попросить”, - подумал американец. Дальнейшее показало, что он не ошибся. Мак-Гахан оставил нам описание обитательниц гарема. Вот оно: “Из восьми окружавших меня женщин три были до того стары и уродливы, что больше напоминали ведьм, нежели женщин; три были наделены лицами ничем незамечательными, одна была очень молода и очень красива, тогда как сама хозяйка и не была красавицей, но положительно была интереснее всех других, благодаря своему умственному превосходству и еще чему-то особенному, что резко выделяло её фигуру от окружавших её простых женщин.
На ней была надета короткая зеленая шелковая куртка, вся расшитая золотом; длинная, шелковая же, красная рубашка, застегнутая у подбородка одним изумрудом, распахивалась на груди и спускалась ниже колен; широкие шаровары и красные сапоги; тюрбана на ней не было, а волосы были уложены на голове тяжелыми блестящими косами; в уши были вдеты странной формы серьги, состоявшие из множества маленьких подвесок, а на руки надеты не разгибавшиеся, без застежек, браслеты очень оригинального образца, попавшегося мне в первый раз. Они были из серебра с золотым узором, около дюйма шириной и в четверть дюйма толщиной, формой напоминали букву С, с пустым пространством около полудюйма между обоими концами; как я видел после, в это пространство втискивают руку у кисти боком.
Сама она теперь полусидела, полустояла на коленях на полу против меня, не спуская с меня пристального взгляда своих больших черных глаз, что меня наконец начинало уже смущать, хотя и не мешало после моей прогулки выпить две чашки чаю и истребить значительное количество сластей. В голове же у меня тем временем неотступно вертелись вопросы: что будем мы делать потом? как буду я с ними объясняться, не зная почти ни слова из их языка? Повелительница гарема вероятно думала о том же самом, судя по её беспокойному испытующему взгляду, точно будто обдумывая какое-нибудь средство облегчить наши переговоры, тогда как остальные следили за нами в каком-то выжидательном положении, точно вот-вот должны мы вступить в интересную и дружескую беседу.
в Лексингтоне, США, штат ОгайоЧтобы как-то завязать разговор, Мак-Гахан стал спрашивать их имена: „Фатима?" спросил он наугад повелительницу гарема - первое азиатское имя, которое вспомнил. Она поняла и, покачав отрицательно голой, указала на одну из старух, из чего стало понятно, что Фатимой звали именно её. Затем, ткнув палец в себя, женщина произнесла: “Зулейка", а затем назвала всех остальных.
Довольный таким успешным началом журналист решил не упускать благоприятного случая и получить интересующую его информацию. „Урус ма якши?" спросил он. „Йок, Йок", посыпалось со всех сторон.
Это Януария несколько ошеломило, так как он предполагал, что и в нём самом они должны были видеть русского. Чтобы прояснить ситуацию Мак-Гахан произнёс: “Мен урус йок”, на что женщины поспешно закивали головами, точно говоря „знаем, знаем".
Это поразило американца, но позже он узнал, что весть о нём быстро разнеслась среди хивинцев - они подозревали в нём английского агента. Одного такого они помнили. Это был лейтенант Ричмонд Шекспир, однофамилец великого драматурга, посетивший Хиву в 1840 году, во время неудачной военной экспедиции Перовского.
Этим фактом объяснялся и гостеприимный приём, который сделан был Мак-Гахану. Хан бежал, оставив их, и бедняжки теперь полагали, что “англичанин” им может помочь. Януарий, как мог объяснил им, что русских бояться нечего. Беседа продолжалась более двух часов и прощаясь Мак-Гахан раздарил женщинам различные безделушки, предусмотрительно захваченные с собой. Зулейка проводила гостя до маленького двора, из которого тот поднялся по каменной лестнице на стену. Благополучно добравшись до двора, где спал генерал Головачёв, Януарий растянулся на ковре возле одного из офицеров и тут же уснул мертвым сном.
„Женщины бежали" были первые слова, которые услышал американец, проснувшись на следующее утро. Капитан Рейсве, узнал о бегстве ханских жён только тогда, когда послал в гарем приготовленный женщинам плов. Дворец со всех сторон был окружён солдатами, у всех дверей стояли часовые, каким же образом умудрились женщины бежать? Предположений было много, но загадку эту так никто и разгадал. Уже через час дядя хана Сеид-Эмир-Уль-Умар сообщил, что женщины у него, и так как не было никакой необходимости оставлять их под стражей, то генерал Кауфман приказал там им и оставаться. Так закончилось это приключение американского корреспондента, словно списанное со страниц 1001 ночи.
Часть четвёртая
Завершение похода
Гравюра “Сдача хивинского хана генералу Кауфману”.
Журнал L’ UNIVERS ILLUSTRE, Франция,1873 г
Через два дня русские войска покинули Хиву, оставив там лишь небольшой отряд для охраны дворца и поддержания порядка.
Генерал Кауфман устроил свой лагерь в большом саду, в двух километрах от города. Сад относился к летней резиденции хана и занимал примерно два с половиной гектара. Окруженный пятиметровой глиняной стеной, он утопал в тени абрикосовых, персиковых и сливовых деревьев. Однако главной его красой были великолепные вязы и две аллеи молодых тополей, ведущих к летнему дворцу.
С одной стороны сада расположился Великий Князь Николай Константинович, с другой Князь Евгений Максимилианович. За дворцом, в тени вязов стояли два летних дома. Там разместились генералы Кауфман и Головачёв. Остальные офицеры раскинули свои палатки под фруктовыми деревьями.
Мак-Гахан же, со своим русским приятелем Чертковым, облюбовали портик второго этажа дворца, заняв две тёмные, но прохладные комнаты.
Оренбургский отряд стал лагерем в полуторе километров от Хивы, а Кавказский возле самого города, напротив Шахабадских ворот.
Настроение у солдат и офицеров было самым радужным: дни проходили в посещении соседних лагерей, или в поездках в Хиву, где покупали на память о походе местные ковры, оружие, посуду и разные безделушки. Да хивинцы и сами наезжали к русским со своим товаром. По вечерам гремела музыка, звучали песни, устраивались пикники с местным оркестром и плясками так называемых бачей. Но все это продолжалось недолго. С приближением середины лета зной всё более и более давал себя чувствовать. Целые тучи мошек вились над арыками и нестерпимый жар и днём и ночью приковали офицеров к их временным жилищам, и вскоре веселая бивачная жизнь сменилась тоскливыми буднями.
В первые дни о местонахождении хана ничего не было известно. Наконец, пришло известие что он находится в селении Имукчир, охраняемый верными туркменами. Генерал Кауфман немедленно отправил туда джигита с письмом, в котором говорилось, что если хан вернется в Хиву на милость победителя, то ему будут оказаны все подобающие его положению почести, если же откажется, то на его место посадят кого-нибудь другого. Главным кандидатом в этом случае считался Ата-джан.
Хан внял увещеваниям Туркестанского генерал-губернатора и 2 июня вернулся в Хиву.
Генерал фон Кауфман принял его под вязами, перед своей палаткой, у которой была установлена платформа из кирпичей, устланная коврами. На этом возвышении и состоялось первое свидание правителя Туркестана и властителя Хивы.
Мак-Гахан и все высокопоставленные офицеры в этот день собрались в саду в ожидании долгожданной встречи. Через короткое время Саид-Мухаммад-Рахим-хан, в сопровождении свиты въехал в ворота своего собственного сада. Сойдя с богато убранного коня, он, сняв высокую баранью шапку, пешком направился к ждущему его фон-Кауфману. Поднявшись на платформу, хан почтительно уселся перед генералом полустоя на коленях, как принято было у хивинцев и коленопреклонение это отнюдь не было выражением унижения и покорности. Вот как описывает Мак-Гахан наружность правителя Хивы: “Хан человек лет тридцати, с довольно приятным выражением лица, когда оно не отуманивается страхом, как в настоящем случае; у него красивые большие глаза, слегка загнутый орлиный нос, редкая бородка и усы и крупный, чувственный рот.
По виду он мужчина очень крепкий и могучий, ростом в целых шесть футов и три дюйма (190 см. В.Ф.), плечи его широки пропорционально этой вышине, и на мой взгляд, весу в нем должно быть никак не меньше шести, даже семи пудов. Одет он был в длинный ярко-синий шелковый халат; на голове была высокая хивинская баранья шапка. […] Во времена рыцарства хан этот со своею могучей фигурой великана был бы чуть не полубогом; в рукопашном бою он обратил бы в бегство целый полк; весьма вероятно, был бы настоящим „Coeur de Lion" (Львиным сердцем, В. Ф.), а теперь самый последний солдат русской армии был, пожалуй, сильнее его”.
Трудно представить себе людей более резкого контраста, чем эти два человека, сидящих друг против друга. Константин Петрович ростом был чуть ли не в половину меньше хана, но в улыбке его, когда он смотрел на своего поверженного врага проскальзывало удовлетворённое превосходство.
– Так вот, хан, - сказал, после необходимого приветствия, Кауфман, – вы видите, что мы наконец и пришли вас навестить, как я вам обещал еще три года тому назад.
– Да, на то была воля Аллаха.
– Нет, хан, вы сами было причиной этому. Если бы вы послушались моего совета три года тому назад и исполнили бы тогда мои справедливые требования, то никогда не видали бы меня здесь. Другими словами, если бы вы делали что я вам говорил, то никогда бы не было на то воли Аллаха.
– Удовольствие видеть Ярым-падишаха так велико что я не мог бы желать какой-нибудь перемены.
Константин Петрович рассмеялся
– Могу уверить вас, хан, что в этом случае удовольствие взаимно. Но перейдем к делу. Что вы будете делать? Что думаете предпринять?
– Я предоставляю это решить вам, в вашей великой мудрости. Мне же остается пожелать одного - быть слугой великого Белого Царя.
– Очень хорошо. Если хотите, вы можете быть не слугой его, а другом. Это зависит от вас одних. Великий Белый Царь не желает свергать вас с престола. Он только хочет показать, что достаточно могуществен, чтобы можно было оказывать ему пренебрежение, и в этом, надеюсь, вы теперь достаточно убедились. Великий Белый Царь слишком велик чтобы вам мстить. Показав вам свое могущество он готов теперь простить вас, и оставить по-прежнему на престоле, при известных условиях, о которых мы с вами, хан, поговорим в другой раз.
– Я знаю, что делал очень дурно, не уступая справедливым требованиям русских, но тогда я не понимал этого, и мне давали дурные советы. Теперь я буду лучше знать, что делать. Я благодарю великого Белого Царя и славного Ярым-падишаха за их великую милость и снисхождение ко мне и всегда буду их другом.
– Ну, что ж, теперь вы можете возвратиться в свою столицу. Восстановите свое правление, судите свой народ и охраняйте порядок. Скажите своим подданным чтоб они принимались за свои труды и занятия, и никто их не тронет. Скажите им что русские не разбойники и не грабители, а честные люди, что они не тронут ни их жен, ни имущества.
Затем, после взаимного пожелания всех благ, хан удалился в свою столицу и приступил к своим обычным занятиям.
Несколько раз Мак-Гахан наносил визиты в ханский дворец и проводил с ханом долгие беседы.
– Из какой страны вы приехали? – с этого вопроса началась первая встреча журналиста с правителем
Хивы.
– Из Америки.
– Так, стало-быть, вы не англичанин?
– Нет, страна моя гораздо дальше.
– А как далеко?
– За большим морем. Четыреста дней пути верблюжьим ходом.
Хан был чрезвычайно поражён этим ответом.
- Как же вы перешли это море?
Тогда американец спросил, не видал ли тот русский пароход на нижнем течении Аму-Дарьи. Хан отвечал, что сам не видел, но много о нём слышал.
- Вот такой пароход может переплыть море за десять дней. Мои соотечественники создали такие пароходы. Кроме, того они изобрели винтовки, которыми вооружены русские войска.
Тема оружия весьма заинтересовала Саид-Мохаммеда, и он спросил много ли делается в Америке винтовок и сколько они стоят. Януарий ответил и на эти вопросы. Затем по просьбе хана американец рассказал ему о Фарангистане (Франции) и Англии. Начертив приблизительную карту на клочке бумаги Мак-Гахан объяснил своему собеседнику расположение Франции, Германии, Англии, России и Индии. Рассказал о войне, произошедшей недавно между Францией и Германией, в которой Франция потерпела поражение и вынуждена заплатить большую сумму контрибуции.
Хан был потрясён узнав, что во Франции живёт сорок миллионов человек и почти столько же в Германии, а в войне между ними участвовало около двух миллионов солдат.
- А как велика Россия – тут же спросил Саид-Мохаммед.
- Россия огромная страна. Она больше Англии, Франции, Германии и Индии вместе взятых.
Но больше всего хан был поражён рассказом своего собеседника о том, что в Америке тамошний хан правит только четыре года, а затем на его место избирается другой.
- Да как же хан допускает выбрать другого на своё место?
- Таков закон. Если бы он не захотел подчиниться закону, народ бы его к тому принудил. Даже я могу
стать ханом на своей родине.
Услышав это правитель Хивы посмотрел на американца с явным недоверием, очевидно считая того лжецом.
Наконец, 12 августа 1873 года мирный договор между Россией и Хивинским ханством, был подписан. Название он получил по месту подписания — летней резиденции хивинского хана - Гендемианский.
Первая глава договора гласила: “Саид-Мохаммад-Рахимхан, правитель Хивы, признает себя верноподданным Императора Всероссийского. Он отрекается от налаживания непосредственных дружеских отношений с соседними правителями и ханами, а также от заключения с ними каких бы то ни было торговых и иных соглашений, а равно отрекается от ведения против них всяких военных действий без разрешения верховного правительства России в Средней Азии”.
Территория ханства на правом берегу реки Амударья переходила к России. Русские купцы получили право беспошлинного провоза товаров и торговли. Кроме того, хан давал обязательство “уничтожить на вечные времена рабство и торг людьми” и брал обязательство уплатить российскому правительству контрибуцию в размере 2,2 млн рублей с рассрочкой в 20 лет (по 1893 г. включительно). Отошедшая к России территория вошла в состав Амударьинской области Туркестанского генерал-губернаторства.
На правом берегу реки было построено укрепление Петрово-Александровск (ныне г. Турткуль), и русский гарнизон при случае должен был вмешаться в любую сложную ситуацию, возникшую в ханстве. Первым комендантом крепости был назначен, уже хорошо нам знакомый, полковник Н. А. Иванов.
В августе русские отряды должны были покинуть пределы хивинского ханства и возвратиться в места постоянной дислокации. Однако оставался ещё один не решённый вопрос – так и не смирившиеся туркмены-иомуды. Без его решения уходить было нельзя.
Атака туркмен. Рисунок неизвестного художника
Туркмены-иомуды подчинялись властителю Хивы лишь номинально. Более того, они фактически диктовали ему свою волю и с поражением хана и подчинением его России не смирились. До этого туркмены жили исключительно грабежом. Обирали оседлое население, в том числе и узбеков-земледельцев. Захватывали персов-шиитов, которых считали неверными, и русских в пограничных районах, а затем продавали на хивинском невольничьем рынке. Никаких гарантий, что после ухода русской армии они не вернутся к привычному образу жизни, не было. Кауфман попытался договориться с вождями туркменских родов: обратился к ним с требованием прекратить набеги, но те обращение игнорировали. Ни один раб, находившийся у туркмен, не был отпущен. Часть контрибуции хан предполагал возложить на своих подданных-туркмен, но никакой уверенности в том, что они выплатят её, не было.
Автор фундаментального труда “Присоединение Средней Азии к России” Н.А. Халфин, в духе советской идеологии того времени писал, что на туркмен наложили контрибуцию, “связанную с войной, к которой они не имели никакого отношения”. Но это лукавство советского историка. Иомуды были подданными хана Хивы, и именно они оказывали яростное сопротивление продвижению трех русских отрядов, а отнюдь не мирные узбеки-земледельцы.
И Кауфман, решает наказать непокорных. Так появилось злосчастное предписание № 1167 генералу Головачёву, из-за которого на Константина Петровича обрушились обвинения и проклятия мировой прессы, что наверняка подкосило его здоровье и сократило жизнь.
В предписании говорилось: “Дабы ближе следить за ходом сборов с иомудов, прошу Ваше Превосходительство отправиться 7-го сего июля с отрядом в Хазават, где и расположить его на удобном месте. Если Ваше Превосходительство усмотрите, что иомуды не занимаются сбором денег, а собираются дать войскам отпор, а может быть, откочевать, то я предлагаю Вам тотчас же двинуться в кочевья иомудов, расположенные по хазаватскому арыку и его разветвлениям, и предать эти кочевья иомудов и семьи их полному и совершенному разорению и истреблению, а имущества их, стада и прочее – конфискованию”.
Пять недель спустя после падения Хивы, 7 июля 1873 года, отряд под командованием генерал-майора Головачёва, в составе восьми рот пехоты, восьми сотен казаков, при десяти орудиях, двинулся из Хивы к Хазавату. К нему присоединился и Мак-Гахан.
Узнав о приближении русского войска и не собираясь ни выплачивать контрибуцию, ни менять привычный образ жизни, иомуды решили откочевать в сторону Аральского моря. Об этом стало известно Головачёву и он отдаёт приказ преследовать туркмен. Это была жестокая экзекуция. Преследователи заходили в покинутые селения, оставленные жителями, и предавали их огню. Иомуды отстреливались от догонявшего их противника, вступали с ним в скоротечные бои, а затем бросали скот и имущество и уходили налегке. Военный историк, полковник Оренбургского казачьего войска Ф. И. Лобысевич писал: “Преследование кавалерии продолжалось до большого озера у края песков. Здесь казакам представилась страшная картина: глубокий и быстрый проток был буквально запружен туркменами: молодыми, стариками, женщинами, детьми; все бросались в озеро от преследовавших их казаков, тщетно усиливаясь достигнуть противоположного берега. Туркмен погибло здесь до 2 тысяч человек разного пола и возраста; часть их утонула в самом озере, часть – в окружающих его болотах”.
Десять дней продолжалось преследование, стычки следовали одна за другой. Наконец, 15 июля иомуды, соединившись с родами гокленов, чаудоров, имралов и некоторыми другими, численностью около 10 тысяч человек, сами напали на отряд Головачёва. Подкравшись на рассвете к русскому лагерю, они бросились в атаку. Туркмены дрались отчаянно, по двое на одном коне, они, спешившись кидались на русских с саблями и топорами.
В какой-то момент ряды русских, отбивавшихся штыками и шашками, дрогнули и стали отступать.
Мак-Гахан вспоминает: “Вдруг как волна подаются казаки назад и увлекают меня за собою. Может – быть это не бегство, но что-то очень похожее на него, или же это начало бегства; в самом воздухе носится что-то зловещее, чего я никогда не испытывал ни прежде, ни после, что можно сравнить только с угрожающею атмосферой, предвестницей землетрясения; какое-то боязливое содрогание, первый трепет ужаса, начинает закрадываться в массу солдат меня окружающих; среди криков, гиканья и смятения, носится тихий, зловещий, испуганный шепот, как, предвестие крика отчаяния; мы за минуту от паники. […]. В этот момент колебалось на весах все владычество Русских в Средней Азии. Оглядываясь по направлению лагеря из которого мы вышли, я вижу длинную линию темных фигур, которые скачут между нами и лагерем, их высокие черные формы ясно вырисовываются против светлеющего восточного края неба; мы совершенно окружены”.
Но тут в дело вмешалась пехота. Две роты пеших стрелков, показались туркменам лёгкой добычей и они, на своих великолепных конях, с гиканьем бросились на строящуюся шеренгу. Американский журналист пишет: “Стрелки подходят беглым шагом, и движение их несколько напоминает движение заброшенного аркана. Офицер выстраивает их в боевую линию. Они выстраиваются, левая нога вперед, ружья наготове, через минуту раздается команда: «Пли!», и воздух с шумом и свистом пронизывает туча летящих пуль”.
Хладнокровие и выдержка командиров, капитанов Бекмана и Ранау, передалось и солдатам. Не дрогнув, словно на учениях, они расстреливали всадников, десятками валившихся перед шеренгами стрелков. Стреляли почти в упор, спокойно, как на учениях. Вскоре заработала артиллерия, и атака противника захлебнулась. С восходом солнца туркмены побежали подгоняемые разрывами картечи. Потери нападавших составили около 800 человек. Русские потеряли убитыми четверых, и сорок три человека были ранены, в том числе генерал Головачёв.
Преследование непокорных продолжалось еще два дня. Туркменское сопротивление было подавлено – урок был очень жестокий, но размер контрибуции пришлось уменьшить, после разорения туркменских селений средств было взять просто не откуда.
А вскоре разразился скандал. Юджин Скайлер, попутчик Мак-Гахана в начале его пути к Хиве, отправил рапорт американскому посланнику, в котором приводил содержание пресловутого предписания. Европейские и американские газеты запестрели гневными статьями. Журналисты, называли русских не иначе как “варварами” и “гуннами”. Кауфману пришлось оправдываться, уверяя, что он так жёстко сформулировал приказ исключительно ради образности, надеясь на здравый смысл Головачёва и не его вина, что исполнители поняли их буквально.
Но были и другие мнения. Мак-Гахан, очевидец этих событий, в своей книге написал: “Я должен сказать, однако, что случаи насилия против женщин были крайне редки; и, хотя русские сражались здесь с варварами, которые совершили всевозможные жестокости над пленными, что в значительной мере могло бы извинить жестокость со стороны солдат, тем не менее поведение их было бесконечно лучше, нежели поведение других европейских войск в европейских войнах”. А ему было с чем сравнивать. Это подтвердил и очевидец сражений с туркменами, прикомандированный к Кавказскому отряду как немецкий наблюдатель, лейтенант гусарского Вестфальского полка Штумм.
А каким благодеянием для народов Персии стало прекращение туркменских набегов и захват рабов, свидетельствует Н. И. Гродеков: “Уничтожение торговли людьми в Хиве и Бухаре нанесли страшный удар туркменам: им некуда уже было сбывать свой ясырь (добычу, В. Ф.). Первые два года после хивинского похода набеги туркмен совершенно прекратились, но потом они возобновились, хотя далеко не в таких размерах, как бывало до 1873 года. Теперь шайка в 100 человек редкость; ходят десятками, по 6-ти человек, по 5-ти. Но тут играет роль, если можно так выразиться, вездесущий туркмен, который парализует жизнь и под Гератом, и под Мешхедом и Астрабадом. Все воспоминания жителей вертятся в круге туркменских набегов; они даже хронологию свою приурочивают к тому или другому набегу. Подобно тому, как в Западной Европе в Средние века существовала молитва об избавлении людей от нашествия норманнов, так и теперь в Персии и в Гератской области существует молитва об избавлении народа от набегов туркмен. Когда селение узнавало, что я сам участвовал в Хивинском походе, то изъявлениям сочувствия его ко мне не было конца. Населению нечего было объяснять, кто его друг и кто недруг. Десятки тысяч освобожденных из хивинской и бухарской неволи — живое доказательство человеколюбия русского государя”.
Наказание иомудов стало прелюдией к войне с другими туркменскими племенами. В 1881 году в результате блестяще организованного Ахал-Текинского похода, генералом Скобелевым была взята крепость Геок-Тепе и туркмены-текинцы стали подданными Российской империи. Мужество туркмен, защитников крепости, произвело на Скобелева огромное впечатление. “Текинцы такие молодцы, — утверждал он, — что несколько сотен такой кавалерии сводить под Вену — неплохое дело”.
Это желание было воплощено в жизнь, - через три с лишним десятка лет туркмены в составе русской армии действительно появятся под Веной. А джигиты Текинского полка будут служить личным конвоем прославленному генералу Л. Г. Корнилову.
Через год, в 1882 году, в результате блистательной дипломатической операции Максуда Алиханова-Аварского, будущего генерала, а тогда поручика, и одного из вождей текинцев Махтум-Кули-хана, к России был мирно присоединён Мервский оазис.
Следует сказать, что во всё время нахождения Туркмении в составе России туркмены оказались наиболее преданными солдатами-инородцами. Писатель В. А. Туган-Мирза-Барановский, участник Ахалтекинского похода Ломакина 1879 года, отмечал: “Текинец, будучи превосходным наездником и в совершенстве владея оружием, сам беззаветно храбр и почитает храбрость даже во врагах своих… Всякий текинец, дав слово, никогда не нарушит его, хотя бы это стоило ему жизни и свободы”.
В конце августа русские отряды начали покидать Хиву. Утром 26-го числа хан приехал в лагерь, чтобы лично попрощаться с командующим и офицерами штаба. Мак-Гахан в это время был в городе, но на обратном пути встретил хана, который пожал ему руку на прощанье и сказал несколько напутственных слов. В глазах правителя Хивы при этом была несказанная радость от того, что русские, наконец, уходят.
Последнюю ночь в Хиве Януарий провёл в обществе Михаила Скобелева, с которым, как и с художником Василием Верещагиным близко сошёлся. Скобелев только что вернулся из разведывательного рейда, за который был представлен к ордену Св. Георгия 4-й степени. Михаил Дмитриевич писал отчёт, а американец перелистывал старые номера французского журнала Revue des Deux Mondes. Уже стемнело, когда внезапно раздались громкие взрывы, похожие на пушечные выстрелы. Встревоженные, Скобелев и Мак-Гахан вышли на портик дворца, где находились, и увидели зарево освещающее древний город. Как оказалось, это были следы от потешного огня, нечто вроде фейерверка, которым горожане праздновали уход русского войска.
Генерал Кауфман решил лично довести Туркестанский отряд до Ташкента. По дороге русское войско встретило бухарское посольство, которое от имени эмира поздравило Кауфмана с победой и преподнесло подарки: обширную палатку с постелью и разными походными принадлежностями, несколько палаток поменьше, десять лошадей, несколько кусков разной материи и 1200 халатов, которые командующий приказал раздать солдатам.
В Джизаке отряд встретили генералы Колпаковский, Абрамов, множество офицеров, различные депутации. Отсюда началось триумфальное шествие до столицы края. В шести километрах от Ташкента в роскошных шатрах был приготовлен пир, а вечером в небе вспыхнул фейерверк с вензелями Кауфмана и названиями его побед. У самого въезда в Ташкент была воздвигнута триумфальная арка, вдоль стояли войска, громкими «ура» приветствуя покорителя Хивы.
Семимесячный беспримерный поход был окончен. В середине октября состоялся парад, который завершился торжественным обедом в саду Минг-урюк, а вечером в городском клубе был устроен бал.
Мак-Гахан же, распрощавшись с новыми русскими друзьями ещё в Хиве, отправился в Петербург, где его уже заждалась молодая жена. Сначала в компании офицеров он проплыл в лодке по Аму-Дарье до Аральского моря, затем войдя в устье Сыр-Дарьи поднялся вверх по её течению до Казалинска. Далее путь был знакомый: Оренбург-Саратов-Петербург. Так закончились эти невероятные приключения военного корреспондента в Средней Азии. Но впереди его ожидали новые, не менее опасные. Вот-вот должна была вспыхнуть война на Балканах и Мак-Гахану непременно было нужно оказаться там.
ЭПИЛОГ
Результатом среднеазиатского путешествия американского корреспондента стала публикация в 1874 году в Лондоне, а в 1875 году и в Москве книги “Военные действия в Оксусе и падение Хивы”. Мак-Гахан по-прежнему жил в Петербурге, выполняя обязанности корреспондента английской газеты, был счастлив с молодой женой и маленьким сыном, но без щекочущих нервы приключений представить свою жизнь Януарий уже не мог. В 1875 году в компании с английским путешественником А.У. Янгом он на корабле “Пандора” совершает экспедицию в Арктику.
Летом 1876 года Мак-Гахан поссорился с хозяином The New York Herald и покинул газету. Как раз в это время Юджин Скайлер, ставший к тому времени американским консулом в Стамбуле, приглашает своего давнего попутчика в путешествии по киргизским степям составить ему компанию для поездки в Болгарию. Там вспыхнуло восстание против турецкого владычества, и до мировой общественности стали доходить слухи о страшной жестокости башибузуков и турецкой армии при его подавлении.
Вместе со Скайлером и Мак-Гаханом в Болгарию отправился корреспондент одной из немецких газет, а также второй секретарь посольства России в Константинополе князь Алексей Церетели. В течение трех недель они ездили по Болгарии и документировали зверства, совершенные карателями.
В своих репортажах Мак-Гахан описывал ужас, охвативший его при виде картины расправы над женщинами, стариками и детьми: “Мы натянули поводья, закричав от ужаса. Прямо перед нами возвышалась груда черепов, которые лежали вперемешку с другими частями человеческих тел… На всех телах были только женские рубахи. Они все были женщинами или девушками. Я насчитал свыше 100 голов, без учета тех, которые лежали внутри груды. Все они были отсечены от тел, все тела были без голов. Каждую из этих женщин обезглавили. Процедура была следующей: турки хватали женщин, раздевали их до рубах, отбирали все ценности и украшения, после чего многие из них насиловали женщину, а последний в очереди ее обезглавливал.
Выжившие жители села рассказали нам позже, что это тела 200 молодых девушек, сначала плененных и приготовленных для участи намного хуже смерти […] По другую сторону дороги, лежали детские тела с ужасающими следами от ударов ятаганами на их маленьких головках. Количество убитых детей более чем огромно. […] Мы подъехали к церкви. Сначала мы не заметили ничего особенного. Но разносившееся зловоние было настолько сильным, что мы едва смогли посмотреть вокруг. И тут – то, что мы посчитали камнями и мусором под копытами наших лошадей, в действительности оказалось огромной кучей человеческих трупов, присыпанных тонким слоем земли. Весь церковный двор был покрыт ими, высотой от 3 до 4 футов. Из этой чудовищной гробницы проступали головы, ладони, кисти, ноги, ступни и руки. Маленькие кудрявые головки виднелись тут и там, маленькие детские ручки, протянутые так, словно они молили о помощи”.
Репортажи Мак-Гахана в лондонской газет Daily News, перепечатанные затем в американских и европейских средствах информации вызвали настоящий шок. Союзникам Османской империи, Британии и Франции пришлось пересмотреть своё отношение к Турции. Европа не могла поверить, что такие зверства творятся совсем рядом, под боком. Оппозиция в английском парламенте требовала объяснений от правительства. Но более всего неистовствали русские газеты, призывая к немедленному отмщению за мученически погибших братьев по крови и вере.
А Мак-Гахан продолжал посылать в лондонскую газету бьющие по нервам репортажи. За несколько дней он побывал в Пловдиве, Пештере, Пазарджике и селе Батак. Увидев своими глазами результаты тех зверств, которые совершили турецкие войска, американский корреспондент был потрясен: “Я приехал сюда уравновешенным и бесстрастным. – писал он - Боюсь от моей беспристрастности не осталось и следа, как, впрочем, и хладнокровия”.
Большинство выдающихся мировых политических и общественных деятелей после этих репортажей заявили, что ситуация нестерпима. В Британии проводились массовые митинги. В поддержку болгар высказались такие авторитеты как Чарльз Дарвин, Оскар Уайльд, Виктор Гюго и Джузеппе Гарибальди.
Поддержка Османской империи в Европе таяла на глазах. Даже британская королева Виктория вынуждена была признать, что поражена репортажами американского журналиста из Болгарии.
Огромный репортёрский талант Мак-Гахана, умение погружаться в самую суть происходящего, определенно повлияли на ход истории. В России подавляющее большинство населения, забыв о своих политических взглядах и позициях, выступили за оказание помощи «братушкам», и 24 апреля 1877 года Россия объявила войну Турции. За два дня до этого события Я. А. Мак-Гахан был назначен военным корреспондентом все той же Daily News в русскую армию. Полковник Генерального штаба М. А. Газенкампф, непосредственно отвечавший за работу иностранных корреспондентов, 22 апреля записал: “Пока допущены только Мак-Гахан, де Вестин, Даннгауер и фон Марее”.
Благодаря давней дружбе с генералом М.Д. Скобелевым, Мак-Гахан смог постоянно находиться в передовых частях. Корреспонденту удалось стать свидетелем всех основных сражений. Он был с русскими войсками и при осаде Плевны, и на Шипкинском перевале. Именно корреспондент Daily News первым сообщил об окончательном поражении турецкой армии. Один из немногих журналистов, Мак-Гахан присутствовал при заключении Сан-Стефанского мирного договора. Корреспондент газеты “Биржевые ведомости” Н.В. Максимов писал о нём: “Последние двое (Форбс и Мак-Гахан) как из земли вырастали при всяких важных событиях войны…будучи по природе человеком в высшей степени энергичным, неутомимым, мистер Форбс (а за ним и Мак-Гахан) поражали всех своим вездесущием”.
Являясь другом России, Януарий в своих материалах не скрывал симпатий к ней, восхищаясь мужеством солдат и офицеров русской армии. Его интерпретация событий нередко приобретала большую значимость, чем само происходившее на фронте. “Замечательно то, что, несмотря на более и более развивающиеся напряженные отношения Англии к России, корреспонденты английских газет с театра войны не могут скрыть своего сочувствия к русским и их союзникам", - писала "Петербургская газета".
После окончания войны Мак-Гахан некоторое время продолжал оставаться в Константинополе, собираясь ехать на конгресс в Берлин. Но тут он узнал, что в больнице находится заболевший тифом его соотечественник и старый приятель Грин. Ухаживая за больным товарищем, Януарий заразился и скоропостижно скончался 9 января 1878 года. Ему шёл тридцать четвертый год. В присутствии дипломатов, военных корреспондентов и генерала Скобелева, Мак- Гахан был похоронен на греческом кладбище в Константинополе. Через пять лет, по приказу Главнокомандующего американской армии генерала Шеридана, тело Мак-Гахана было перевезено в США и перезахоронено в его родном Нью-Лексингтоне в штате Огайо. В статье памяти покойного корреспондента, опубликованной в New-York Times, его коллега, Арчибальд Форбс писал: “Мак-Гахан всегда был как путеводный огонек для военных корреспондентов, ...всегда умудрялся показать хороший фронт, а неудачи никогда не пугали его бодрости”.
Варвара Николаевна Мак-Гахан-Елагина после смерти мужа продолжила его дело. Некоторое время она работала собственным корреспондентом “The New York Herald” и австралийской газеты "Sydney Herald" в Петербурге, а в 1880 году в качестве постоянного корреспондента “Русских ведомостей” уехала в Америку. Став известной журналисткой, она принимала активное участие в жизни своих соотечественников и в России, и в Нью-Йорке. Варвара Николаевна, всегда тепло относившаяся к другу своего мужа, художнику Василию Верещагину, сыграла ключевую роль в популяризации его художественных работ в Америке, получивших к тому времени всеобщее европейское признание. В 1884 году она организовала летнюю поездку Верещагина по США , а позднее способствовала его передвижной выставке в крупнейших городах Америки.
Варвара Николаевна стала инициатором строительства русского православного храма в Нью-Йорке - Собора Николая Чудотворца, прихожанами которого стали главным образом служащие консульства России. Влюбившись в Америку, Елагина осталась там навсегда, но в 1894 году в качестве корреспондента восьми американских газет посетила свою Родину для освещения событий, связанных со смертью Александра III. Поездка в Россию дала ей возможность посетить в Ясной Поляне Льва Толстого, с которым долгое время находилась в переписке.
Варвара Мак-Гахан пережила мужа почти на 30 лет, скончавшись в 1904 году.
Януария Мак-Гахана до сих пор помнят в США и Болгарии, где он считается национальным героем. Ему установлены памятники в родном городе в штате Огайо и в нескольких болгарских городах. Его имя носят улицы и площади.
На памятнике, установленном болгарской диаспорой на его могиле, выбита надпись: “Освободитель Болгарии”. В 1988 году в Америке вышла биографическая книга о легендарном журналисте, написанная историком Дейлом Уокером - “Януариус Макгахан: Жизнь и кампании американского военного журналиста”, выдержавшая несколько переизданий. В 1995 году американец Рик Соваш публикует пьесу для одного актера “Жизнь и время Я. Макгахана”, которая является, фактически, пересказом его жизни от первого лица.
В книге Акунина “Турецкий гамбит” и в фильме, созданном по её мотивам, есть персонаж - военный корреспондент "Daily Post" Шеймас Маклафлин, процентов на девяносто списанный с Мак-Гахана:
"Корреспондент сконфуженно сдернул котелок и перешел на французский:
- Прошу прощения, мадемуазель. Шеймас Маклафлин, сотрудник лондонской газеты "Дейли пост".
- Тот самый англичанин, который писал про турецкие зверства в Болгарии? - спросила Варя, снимая шапку и кое-как приводя в порядок волосы”.
И далее:
"Каждый из корреспондентов - человек известный, с именем, в враждебности к России не замечен. А уж Маклафлин особенно. Я же говорю, очень обстоятельный господин. Он сумел завязать дружеские отношения со многими русскими генералами и офицерами еще во время среднеазиатской кампании. А прошлогодние репортажи о турецких зверствах в Болгарии составили Маклафлину репутацию друга славян и искреннего приверженца России”
Памятники Я. Мак-Гахану в г. Нью Лексингтон, штат Огайо, США и г. Елена, Болгария
Земной путь моего героя был подобен полёту метеора - коротким и ярким. Полёт, продолжающийся всего лишь миг, но именно он, как поётся в популярной песне, и есть жизнь. Мгновение Януария Мак-Гахана, уверен, было счастливым, в нём было всё: большая любовь, яркие события, любимое дело и служением людям - такой судьбе можно только позавидовать.
Источники:
1. Военные действия на Оксусе и падение Хивы. Соч. Мак-Гахана. — М.: Катков и К°, 1875
2. Туркестан. Путевые заметки о русском Туркестане, Кокане, Бухаре и Кульдже, Евгения Скайлера
3. Терентьев М. Хивинские походы русской армии. М. Вече. 2010 г
4. Лобысевич Ф.И. Описание Хивинского похода 1873 года. СПб, 1898г
5. П. Хорошхин “Воспоминания о Хиве (Беглые заметки)”. CПБ, 1876
6. Алиханов-Аварский М. Поход в Хиву (кавказских отрядов). 1873. Степь и оазис. СПб. 1899
7. Н. И. Гродеков . Поездка ген. шт. полковника Гродекова из Самарканда через Герат в Афганистан (в 1878 году) // Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии. Вып. V. СПб., 1883
8. Туган-Мирза-Барановский В. А. Русские в Ахал-теке. СПб. тип. В. В. Комарова, 1881
9. Глущенко Е. А. Россия в Средней Азии. Завоевания и преобразования. М.: Центрполиграф, 2010
10. Косарев С. И, Косарева И. В. Американский агент “русского влияния” (памяти Я. А. Мак-Гахана). Вестник Брянского университета. Сб. статей; 2016.
11. Waker, Dale L. The Search for Januarius MacGahan. Carl Hertzog Lecture Series, No. 1, 1989
Комментариев нет:
Отправить комментарий